Слуги Государевы. Курьер из Стамбула - Алексей Шкваров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Со временем они расстались. Манштейн был отправлен в тыл на излечение, а Алеша Веселовский пошел со своим драгунским полком вглубь Крымского полуострова. Поход был тяжелый. Хоть и взяли русские сначала Гезлов[14], а затем и столицу ханства — Бахчисарай, но противник не был сломлен. Ряд неудачных рейдов против татар еще более ослабил русские колонны, и так страдавшие от жары, отсутствия воды, болезней, корма для лошадей. Вдобавок ко всему, татары поджигали степь, трава в которой совершенно высохла и вспыхивала, как порох. Чтобы накормить лошадей, приходилось отыскивать огнем нетронутые участки в степных балках, где с теневой стороны трава еще сохранила свою свежесть. Но все это требовало значительного прикрытия, потому что татары не дремали и тут же норовили ужалить побольнее.
Наконец, и Миних устал:
— Возвращаемся! — махнул рукой.
Так армия потянулась назад к Перекопу. Настоящих боевых потерь было мало, не более тысячи, зато огромное количество (около 15000) от болезней умерших и бесчисленно павших от бескормицы и отсутствия воды лошадей.
Полки ушли на квартиры зимние. Щедротами главнокомандующего все были вознаграждены третью годового жалования не в зачет. Веселовский страшно обрадовался деньгам и постарался их матушке поскорее отправить.
«Вот уж, наверно, будет рада. Поймет, что значит сын стал офицером! — думал Алеша, с грустью вспоминая ее. — Как она там? Сколь не виделись. Да и удастся ли свидеться вовсе? Постарела, небось». В нечастых письмах, что отправлял он с оказией, был краток. Писал, здоров, мол, воевать не страшно, что побеждают басурман. Не рассказывал матери всего, что видел на самом деле. Потери полка Вятского были громадны. В сражениях погибло 9 драгун и 63 лошади, а от болезней и безжалостного солнца скончались 543 человека. Степная жара и ядовитые испарения болот Перекопа, при изнуренности организма общей, только увеличивали смертность. Про лошадей и говорить нечего — пали почти все — 935 строевых, 184 подъемных[15], да татары отбили еще 72. Даже Миних признавался в письме графу Остерману, что «драгуны почти все пеши». Лекарей настоящих не было, а большая часть имевшихся не обладали никакими познаниями в медицине. Ротные фельдшера назначались прямо из строя, без всякой подготовки. Посему обыкновенным считалось, если треть больных умирала. Иностранцы, при армии состоявшие, просто поражались выносливости натуры русской.
Господь миловал Алешу, мелкие царапины и порезы от турецких ятаганов были не в счет, зачем было пугать старушку. Писал лишь токмо то, что отличился, был повышен в звании да деньгами награжден за труды воинские.
Командир Вятского драгунского полка, сухонький и прихрамывавший полковник Кирилл Максимович Редькин испросил позволения фельдмаршала Мини-ха отстранения от службы за старостью и слабостью. Граф согласился, лично побеседовав с полковником, и подал рапорт на Высочайшее имя с ходатайством об увольнении Редькина. На что последовало соизволение Императрицы, и Редькин был отпущен со службы (в 62 года!) и даже награжден бригадирским чином.
* * *Кирилл Максимович Редькин (1674-?) был определен к службе боярином Тихоном Никитовичем Стрешневым во вновь формируемый Ингерманландский драгунский полк капитаном «из шляхетства и однодворцев» Москвы 25 октября 1704 г. С полком прошел все кампании Северной войны, был ранен неоднократно, дослужился до подполковника. 13 января 1726 г. переведен полковником в Новотроицкий драгунский полк. Назначен командиром Вятского полка 10 декабря 1731 г. 27 января 1737 г. уволен со службы.
* * *Правда, уходя на зимние квартиры, добросердечный Редькин уступил просьбам многих офицеров полка и отпустил их в отпуска, да и сам уехал, не дождавшись Высочайшего соизволения на отставку. Делать этого без разрешения Миниха он никак не мог. Веселовский по молодости даже не просился, посему остался за ротного командира. А многие уехали. Сие было замечено и доложено Военной Коллегии. За что бригадир, теперь уж, Редькин был заново отозван на службу, а до тех пор, пока не явится, в залог забирались две его деревушки — Усть-Парцы Шацкого уезда и Обухово Калужской губернии. Что с ними потом стало — то неведомо.
За год до этого, в 1735, началось восстание башкир близ Уфы, Им даже удалось разгромить Вологодский драгунский полк, посланный на их подавление. Для усмирения бунта из армии был отправлен сначала генерал-поручик Румянцев, затем его сменил бригадир Хрущов. Но сил не хватало, они нуждались в подкреплении. Не успел Вятский полк оправиться от тяжелого похода, как последовал Высочайший указ о командировании из армии графа Миниха двух драгунских полков «с добрыми командирами» для усмирения бунта башкир, «понеже интерес наш всемерно требует, чтоб чрез нынешнюю зиму тех бунтовщиков усмирить и сие замешательство к вящему расширению не допускать».
Выполняя волю Императрицы, Миних распорядился послать туда осенью 1736 года Вятский и Ростовский полки. Лошадей своих, что пережили крымский поход, драгуны передали в другие полки, а сами отправились в поход пеши, держа путь свой на Воронеж. Таков приказ был.
Надо ж случиться, что встретил Алеша в походе старого знакомца — подполковника Павлова. Да, того самого, что взял их когда-то с матушкой в обоз своей роты, шедшей в Петербург.
— Господин подполковник! — изумленно обратился к ветерану Веселовский. — Не узнаете?
Павлов посмотрел на молодого поручика сначала недоуменно. Лоб наморщил. Потом лицо его прояснилось:
— Постой, постой, поручик. Уж не тебя ли я забирал с матушкой в Петербург, когда собирали полк наш по приказу фельдмаршала Миниха?
— Меня, господин подполковник! Значит, запомнили? — радовался Алеша.
Павлов заулыбался. Постарел ветеран, видимо, нелегко дались ему походы крымские, но все такой же был широкоплечий, кряжистый. Заграбастал он Веселовского по-медвежьи в объятья свои. По спине похлопал:
— Помню, помню. Только, отроком был ты еще совсем малым. В кадеты определялся. Вижу — удачно карьер пошел. Вона, в поручиках ходишь. А про море-то думаешь все? — И это помнил старый Павлов.
— Да забыл уже! Когда думать-то?
— Вот то-то. Что я тебе говорил тогда? Правда, и нонешная война…, — Павлов махнул рукой, не договаривая. — Но рад, рад видеть тебя.
Два месяца шли полки, пока не достигли Ельца. Здесь их догнал курьер с Высочайшим указом остановиться. Бригадир Редькин к этому времени был уже снова в своем полку, и лишь встали на зимние квартиры близ Ельца, отправился опять в Петербург, в Военную Коллегию за получением отставки. Командиром бригады остался старый знакомый Веселовского — Павлов, ставший командиром Ростовского полка и получивший к тому времени патент полковничий. А командиром Вятских драгун вскоре был назначен Иван Семенович Тютчев. Новый полковник разительно отличался от Кириллы Редькина и статью, и голосом звучным, и строгостью командирской. Хотя были они почти ровесники. Неподалеку от Брянска, в трех днях езды от полковых зимних квартир, Тютчев имел поместье Карповку. Там и проживало его семейство — супруга Анна Захаровна, две дочери — Елизавета старшая и Мария — младшенькая. Было еще у старого полковника два сына: старший — Степан Иванович, от первой еще жены покойницы — Прасковьи Юрьевны, находился в службе по артиллерийской части с 1712 года и младший — Михайло, ровесник Алешин. Состоял он по гвардии — в Измайловском полку, прапорщиком. От гвардии в турецкой кампании было отряжено по батальону с каждого полка. Так и Тютчев-младший оказался в армии Миниха. В боевых действиях до сей поры гвардейцы не участвовали, выполняя караульную да курьерскую службу. Старый Тютчев очень гордился своим младшим сыном и в тайне радовался, что состоит он ныне при ставке, а не в полевых войсках. Риску меньше и карьер можно удачный сделать. О старшем почти и не вспоминали. Жил он бобылем, единой службой, с отцом редко переписывался, а уж в имение-то родовое вообще не заглядывал.