Занятные истории - И. Судникова

Крылов был хорошо принят в доме графини С.В. Строгановой и часто там обедал. Столовая графини отличалась роскошным убранством; а над самым обеденным столом висела громадная люстра, украшенная крупными хрустальными подвесками старинной работы; на гранях их самыми разнообразными радужными цветами играли солнечные лучи, что производило большой эффект.

Раз, во время обеда, в котором участвовал Крылов, посетители графини вели разговор о том, хорошо ли сделал император Петр Великий, что основал Петербург. Спор был довольно жаркий и, разумеется, как всегда бывает, одни были одного мнения, другие другого. Крылов все время молчал и усердно трудился над уничтожением подаваемых кушаний. Графиня Строганова, как бы желая вовлечь его в разговор, выразила ему удивление, что такой важный предмет как постройка Петербурга подвергается с давнего времени столь разнообразным толкам.

– Ничего тут нет удивительного, – возразил совершенно спокойно Крылов, – и чтобы доказать вам, что я говорю истину, прошу вас, графиня, сказать, какого цвета вам кажется вот эта грань? – при этом он указал на одну из подвесок люстры.

– Оранжевого, – отвечала графиня.

– А вам? – спросил Крылов гостя, сидевшего с левой стороны графини.

– Зеленоватого, – отвечал последний.

– А вам? – продолжал Крылов, обращаясь к гостю, сидевшему направо от графини.

– Фиолетового.

– А мне, – заключил Крылов, – синего.

Гости сперва выразили удивление, а потом рассмеялись.

– Все зависит от того, – заметил Крылов, принимаясь за жаркое, – что все мы, хотя и смотрим на один и тот же предмет, да глядим-то с разных сторон.

Однажды, на набережной Фонтанки, по которой И.А. Крылов обыкновенно ходил в дом Оленина, его нагнали три студента. Один из них, вероятно, не зная Крылова, почти поравнявшись с ним, громко сказал товарищам:

– Смотрите, туча идет.

– И лягушки заквакали, – спокойно отвечал баснописец в тон студенту.

Однажды в английском клубе приезжий помещик, любивший прилгать, рассказывая за обедом о стерляди, которая ловится на Волге, преувеличивал ее величину.

– Раз, – сказал он, – перед самым моим домом, мои люди вытащили стерлядь, вы не поверите, но уверяю вас, длина ее вот отсюда… до…

Помещик, не договоря фразы, протянул руку с одного конца длинного стола по направлению к другому, противоположному концу, где сидел Крылов. Тогда последний, отодвигая стул, сказал:

– Позвольте, я отодвинусь, чтобы пропустить вашу стерлядь.

На одном литературном вечере Пушкин читал своего «Бориса Годунова». Все были в восхищении, один Крылов оставался равнодушным.

– Верно вам, Иван Андреевич, не нравится мой «Борис»? – спросил его Пушкин.

– Нет, ничего, нравится, – отвечал Крылов, – только послушайте, я вам расскажу анекдот. Один проповедник говорил, что всякое создание Божие есть верх совершенства. Горбун, с горбами спереди и сзади, подошел к кафедре проповедника, показал ему свои горбы и спросил: «Неужели и я – верх совершенства?» Проповедник, удивившись его безобразию, ответил: «Да, между горбунами горбатее тебя нет: ты совершеннейший горбун». Так и ваша драма, Александр Сергеевич, наипрекрасна в своем роде.

Крылов, как старый холостяк, мало занимался своим туалетом и был вообще неряшлив и рассеян. Когда он приехал в первый раз во дворец для представления императрице Марии Феодоровне, А. Н. Оленин, который должен был представить его государыне, сказал ему:

– Дай-ка взглянуть на тебя, Иван Андреевич, все ли на тебе в порядке?

– Как же, Алексей Николаевич, – неужто я поеду неряхой во дворец? На мне новый мундир.

– Да что же это за пуговицы на нем?

– Ахти! Они еще в чехлах, а мне и невдомек их распутать.

Крылов нанял квартиру у известного богача, купца Досса. Тогда еще страховых обществ в Петербурге не было, и Досс в черновом контракте, посланном прежде на рассмотрение Крылова, между прочим пометил, что «в случае, если по неосторожности жильца дом сгорит, он обязан заплатить хозяину 100 000 рублей». Крылов, прочитав, прехладнокровно к цифрам 100 000 прибавил нуль и отослал контракт с надписью: «Согласен на эти условия».

– Помилуйте, Иван Андреевич, – сказал ему Досс при встрече, – миллион слишком много, напрасно вы прибавили.

– Право, ничего, – ответил Крылов, – для меня в этом случае все равно, что сто тысяч, что миллион: я ничего не имею и вам одинаково не заплачу.

Раз приехал Иван Андреевич Крылов к одному своему знакомому. Слуга сказал ему, что барин спит.

– Ничего, – отвечал Иван Андреевич, – я подожду.

И с этими словами прошел в гостиную, лег там на диван и заснул; между тем хозяин просыпается, входит в комнату и видит лицо, совершенно ему незнакомое.

– Что вам угодно? – спросил проснувшийся Крылов.

– Позвольте лучше мне сделать этот вопрос, – сказал хозяин, – потому что здесь моя квартира.

– Как? да ведь здесь живет N?

– Нет, – возразил хозяин, – теперь живу я здесь, а г. N жил, может быть, до меня.

После этих слов хозяин спросил Крылова об имени, и когда тот сказал, обрадовался случаю видеть у себя знаменитого баснописца и начал просить оказать ему честь отобедать у него.

– Нет уж, – сказал Крылов, – мне и так теперь совестно смотреть на вас, и с этими словами вышел.

Однажды Крылов был приглашен графом Мусиным-Пушкиным на обед, где среди прочего были макароны, отлично приготовленные каким-то знатоком итальянцем. Крылов опоздал, но приехал, когда уже подавали третье блюдо – знаменитые макароны.

– А! виноваты! – сказал весело граф, – так вот вам и наказание.

Он наложил горою глубокую тарелку макарон, так что они уже ползли с ее вершины, и подал виновнику.

Крылов с честью вынес это наказание.

– Ну, – сказал граф, – это не в счет, теперь начинайте обед с супа, по порядку.

Когда подали снова макароны, граф опять наложил Крылову полную тарелку.

В конце обеда сосед Крылова выразил некоторые опасения за его желудок.

– Да что ему сделается? – ответил Крылов, – я, пожалуй, хоть теперь же готов еще раз провиниться.

Известно, что Крылов любил хорошо поесть и ел очень много. Садясь за стол в английском клубе, членом которого он состоял до смерти, повязывал себе салфетку под самый подбородок и обшлагом стирал с нее капли супа и соуса, которые падали на нее; от движения салфетка развязывалась и падала. Но он не замечал и продолжал обшлагом тереть по белому жилету (который он носил почти постоянно) и по манишке. Каждого подаваемого блюда он клал себе на тарелку столько, сколько влезало. По окончании обеда он вставал и, помолившись на образ, постоянно произносил:

– Много ли надо человеку?

Это возбуждало общий хохот его сотрапезников, видевших, сколько надобно Крылову.

Как-то раз вечером Крылов зашел к сенатору Абакумову и застал у него несколько человек, приглашенных на ужин. Абакумов и его гости пристали к Крылову, чтобы он непременно с ними поужинал; но он не поддавался, говоря, что дома его ожидает стерляжья уха. Наконец, удалось уговорить его под условием, что ужин будет подан немедленно. Сели за стол. Крылов съел столько, сколько все остальное общество вместе, и едва успел проглотить последний кусок, как схватился за шапку.

– Помилуйте, Иван Андреевич, да теперь-то куда же вам торопиться? – закричали хозяин и гости в один голос, – ведь вы поужинали.

– Да сколько же раз мне вам говорить, что меня дома стерляжья уха ожидает, я и то боюсь, чтобы она не простыла, – сердито отвечал Крылов и удалился со всею поспешностью, на какую только был способен.

Граф Хвостов, рассердившись на Крылова за какое-то сатирическое замечание о его стихотворениях, написал на него следующую эпиграмму:

Небритый, нечесаный,Взвалившись на диван,Как будто неотесанныйКакой-нибудь чурбан,Лежит совсем разбросанныйЗачем Крылов Иван:Объелся он, иль пьян?

Крылов, разумеется, тотчас же угадал, кто стихокропатель. «В какую хочешь нарядись кожу, мой милый, а ушка не спрячешь», – сказал он и отмстил ему так, как был в состоянии мстить только умный и добродушный Крылов: под предлогом желания прослушать какие-то новые стихи графа Хвостова, Крылов напросился к нему на обед, ел за троих, и после обеда, когда амфитрион, пригласив гостя в кабинет, начал читать стихи свои, он без церемонии повалился на диван, заснул и проспал до позднего вечера.

Крылов, как известно, умер от несварения желудка, покушав натертых сухих рябчиков со сливочным маслом на ночь. Он прохворал только несколько дней, и в это время его часто навещал Я.И. Ростовцев, искренно любивший Ивана Андреевича. В одно из таких посещений Крылов сказал Ростовцеву:

– Чувствую, что скоро умру, и очень сожалею, что не могу написать последней басни – на самого себя.