Занятные истории - И. Судникова

Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого гостя.

Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом:

«Пушкин был у А-ва в бане».

Один лицеист, вскоре после выпуска из императорского Царскосельского лицея (в 1829 г.), встретил на Невском проспекте А.С. Пушкина, который, увидав на нем лицейский мундир, подошел и спросил:

– Вы, верно, только что выпущены из лицея?

– Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, – ответил лицеист. – А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?

– Я числюсь по России, – был ответ Пушкина.

Во время празднества коронации император Николай I пожелал видеть Пушкина в Москве. Фельдъегерь помчался в псковскую деревню Пушкина, привез ему приказание ехать в Москву, и поэт прямо с дороги был представлен императору в Кремлевском дворце. После весьма откровенной беседы, во время которой Пушкин отвечал совершенно искренно на все вопросы императора, Пушкин получил разрешение на пребывание в Москве. Император заметил ему, что он сам «берется быть цензором его сочинений». Сохранилось предание, что в тот же вечер, увидав на балу Д.Н. Блудова, император подозвал его к себе и сказал ему:

– Сегодня я говорил с умнейшим человеком в России.

В Кишиневе Пушкин имел две дуэли. Одну из-за карт с каким-то офицером З.

Дуэль была оригинальная.

Пушкин явился с черешнями, и пока З. целил в него, преспокойно кушал ягоды. З. стрелял первым, но не попал. Наступила очередь Пушкина; вместо выстрела поэт спросил:

– Довольны ли вы?

И когда З. бросился к Пушкину в объятия, он оттолкнул его и со словами «это лишнее!» спокойно удалился.

За эту дуэль, а кстати и за другие шалости, Пушкин был удален из Кишинева в Аккерман.

В начале сентября 1825 года Пушкин приехал в Москву. Государь Николай Павлович принял его с великодушной благосклонностью, легко напомнив о прежних проступках и давая ему наставление, как любящий отец. Ободренный снисходительностью государя, Пушкин делался более и более свободен в разговоре. Наконец дошло до того, что он, незаметно для самого себя, прислонился к столу, который был сзади него, и почти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и сказал:

– С поэтом нельзя быть милостивым!

В одном литературном кружке, где собралось более врагов и менее друзей А.С. Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка сочинен был пасквиль на поэта, стихотворение под заглавием: «Послание (или обращение) к поэту». Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздав, приехал. Все присутствующие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности автор «Обращения». Литературная беседа началась чтением «Обращения», и автор его, став посредине комнаты, громко провозгласил:

– «Обращение к поэту», – и, заметно обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, начал:

– Дарю поэта я ослиной головою…

Пушкин (обращаясь более в сторону слушателей) быстро перебивает:

– А сам останешься с какою?

Автор, смешавшись:

– А я останусь со своею.

Пушкин (лично к автору):

– Да вы сейчас дарили ею!

Общий хохот.

Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды, в малолетстве Пушкина, посетил дом его родителей. Подшучивая над оригинальным типом лица мальчика и его кудрявыми волосами, Дмитриев сказал: «Какой арабчик!»

В ответ на это вдруг неожиданно отрезал десятилетний внук Ганнибала: «Да зато не рябчик!»

Можно представить удивление и смущение присутствовавших, которые сразу поняли, что мальчик – Пушкин подшутил над физиономиею Дмитриева, обезображенною оспинами.

В кружке приятелей и людей любимых Пушкин не отказывался читать свои стихи вслух. Читал он превосходно, и чтение его, в противоположность тогдашнему обыкновению читать стихи свои нараспев и с некоторою вычурностью, отличалось, напротив, полною простотою.

Однажды поздно вечером, перед тем, как собравшимся надо было разъезжаться, его попросили прочитать известное стихотворение «Демон», которое кончается двустишием:

И ничего во всей природеБлагословить он не хотел.

Только что прочитав эти стихи, Пушкин заметил, что одна из слушательниц, молодая девица, по имени Варвара Алексеевна, зевнула, и мгновенно импровизировал следующее четверостишие:

Но укротился пламень гневныйСвирепых адских сил,И он Варвары АлексевныЗевоту вдруг благословил.

У сенатора, Бориса Карловича Данзаса, был товарищеский обед по случаю получения им высочайшей награды. В числе приглашенных был и Пушкин. Обед прошел очень весело, князь Д.А. Эристов был, как говорится, в ударе, и сыпал остротами и непристойными анекдотами. Все хохотали до упаду; один только Пушкин оставался невозмутимо-серьезным и не обращал, по-видимому, никакого внимания на рассказы князя. Вдруг, в самом разгаре какого-то развеселого анекдотца, он прервал его вопросом:

– Скажи, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, какой ты советник: коллежский или статский?

– Я статский советник, – отвечал несколько смущенный князь, – но зачем понадобилось тебе это знать?

– Затем, что от души желаю скорее видеть тебя «действительным статским советником», – проговорил Александр Сергеевич, кусая губы, чтобы не увлечься примером присутствующих, огласивших столовую дружным смехом.

На юге, в Екатеринославе, к Пушкину, жившему в непривлекательной избушке на краю города, явились однажды два нежданных и непрошеных посетителя. Это были местный педагог и помещик, горячие поклонники поэта, желавшие, во что бы то ни стало, увидеть Пушкина «собственными глазами». Пушкин в это время завтракал и вышел к гостям, жуя булку и держа в руке недопитый стакан красного вина.

– Что вам угодно? – спросил поэт.

– Извините, Александр Сергеевич… Мы пришли посмотреть на великого писателя.

– Ну, значит, теперь вы уже посмотрели на великого писателя… До свиданья, господа!

Однажды Пушкин был очень не в духе. Он очень нуждался в деньгах, а скорого получения их не предвиделось. В эти неприятные минуты является какой-то немец-сапожник и энергично требует видеть Пушкина. Раздосадованный поэт выходит и резко спрашивает:

– Что нужно?

– Я к вам, господин Пушкин, прихожу за вашим товаром, – ответил немец.

– Что такое? – с недоумением спросил снова поэт.

– Вы пишете стихи. Я пришел покупать у вас четыре слова из вашего стиха; я делаю ваксу и хочу на ярлыке печатать четыре слова: «яснее дня, темнее ночи», за это я вам дам, господин сочинитель, 50 рублей. Вы согласны?

Пушкин, конечно, согласился, а немец, довольный вполне сговорчивостью поэта, ушел заказывать желаемые ярлыки.

Однажды Александр Сергеевич пришел вместе с Мицкевичем к сестре своей Ольге Сергеевне, когда обычные посетители были уже в сборе; гости – одни в ожидании музыкального сеанса, другие виста – расхаживали по комнатам, и тут-то произошел известный обмен добродушных фраз между русским и польским поэтами.

Пушкин и Мицкевич вошли вместе.

– Дорогу господа, туз идет, – возвестил Мицкевич, указывая на Александра Сергеевича.

– Нет, вы проходите прежде! Козырная двойка туза бьет, – сострил Пушкин.

В одном из писем к Дельвигу из тверской деревни своего приятеля, Пушкин рассказывал анекдот о себе:

«Н. М. (приятель поэта) здесь уморительно мил. На днях было сборище у одного соседа, я должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно ехать туда же. Мать принесла им изюму, черносливу и думала тихонько от них убраться. Н.М. их взбудоражил. Он к ним прибежал: дети, дети! Мать вас обманывает; не ешьте черносливу, поезжайте с нею. Там будет Пушкин – он весь сахарный… Его разрежут и всем нам будет по кусочку… Дети разревелись: не хотим черносливу, хотим Пушкина!.. Нечего делать, их повезли, и они сбежались ко мне, облизываясь; но увидав, что я не сахарный, а кожаный, – совсем опешили».

Живя в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на один бал. В этот вечер он был в особенном ударе. Молнии острот слетали с его уст; дамы и девицы наперерыв старались завладеть его вниманием. Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная Пушкина и считая его каким-то, вероятно, учителишкой, порешили, во что бы то ни стало, «переконфузить» его. Подходят они к Пушкину и, расшаркиваясь самым бесподобным образом, обращаются:

– Mille pardon… Не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека, позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением. Не будете ли вы столь любезны сказать нам: как правильнее выразиться: «эй, человек, подай стакан воды!» или: «эй, человек, принеси стакан воды!»