Занятные истории - И. Судникова

Было незадолго до обычного обеденного часа.

– Вы доставили бы мне большое удовольствие, если бы не отказались отобедать вместе, чем Бог послал, – прибавил М.И.

Молодой человек не ожидал такой любезности и счел за особенную честь воспользоваться предложением музыкальной знаменитости. Он, конечно, не мог догадаться, что умысел был другой.

За обедом М.И. был очень весел, шутил, смеялся, не желая показаться скучным молодому собеседнику.

– Скажите, не припомните ли вы ту песенку, которую напевали, уходя от меня? – неожиданно спросил он юношу.

– Я, кажется, ничего не напевал.

– Напевали, я сам слышал, но торопливо и сбивчиво, так что я не мог уловить мотив.

Молодой человек, желая угодить гостеприимному хозяину, перебрал весь запас своего репертуара из опер и шансонеток; наконец, напал на «Камаринского».

– Она, она! Эта самая, – вскричал обрадованный композитор, и тут же внес весь мотив в партитуру.

Благодаря случаю в композиции М.И. Глинки появилась старинная плясовая народная песня, известная теперь каждому.

Глинка увлекался иногда, как ребенок. Однажды был у Кукольника, жившего тогда на даче в Кушелевке, услыхал там как-то пастуха, игравшего на свирели, и прослезился. Кукольник тоже был иногда не прочь прослезиться, но здесь удивился:

– Да что вы, в самом деле, не освежившись винной влагой, а уже нюните!

Глинка обнял и поцеловал пастуха, дал ему какую-то монету, отер слезы и сказал:

– Действительно глупо, но уж у меня натуришка такая пошлая – все тянет в грусть.

С.Н. Глинка

(1775–1847)

[19]

Глинка был самым снисходительным и беспристрастным цензором. Погодин написал справедливую, но сильную рецензию на «Историю русского народа» Полевого. Зная короткое знакомство Глинки с Полевым и опасаясь его не только как цензора, но и как человека, не любившего строгой критики, Погодин вздумал позвать его обедать, угостить по-русски и потом, после шампанского, попросить его выслушать рецензию. Но к величайшему удивлению и огорчению хозяина, Глинка тотчас после обеда взялся за шляпу и начал прощаться. Погодин его удерживает.

– Нельзя, – отвечал Глинка, ничего не знавший о приготовленной ему засаде, – у Николая Алексеевича Полевого родился сын; он назвал его в честь меня Сергеем и звал меня в крестные отцы!

– Как же это, Сергей Николаевич, а я хотел прочитать вам рецензию; думал, что вы выслушаете на досуге.

– Нельзя. Да что за рецензия?

– На «Историю» Полевого.

Глинка призадумался.

– Ну! – произнес он, наконец, – хоть я еду крестить у него сына, но надобно быть беспристрастным. Рецензии слушать некогда; но я вас знаю и уверен, что тут ничего нет непозволительного. Давайте перо.

Схватил перо и подписал, не читавши: «Печатать дозволяется. Цензор Глинка» – и затем убежал.

В бытность свою в Смоленске, Глинка подъехал на извозчике к одному знакомому дому слез с дрожек, снял с себя сюртук, который был надет поверх фрака, положил на экипаж и пошел по лестнице. Посидев недолго в гостях, он вышел из дому, но ни сюртука, ни извозчика не оказалось. Глинка отправился в полицию, чтобы заявить о пропаже.

– Извольте, – говорят ему, – взять в казначействе гербовый лист в 50 копеек, и мы напишем объявление.

– Как! У меня украли, а я еще и деньги должен платить! – возразил Глинка и прямо отсюда пошел на биржу, где стоят извозчики; посмотрел, – вора не было.

– Послушайте, братцы, – сказал он извозчикам, – вот что со мной случилось; вот приметы вашего товарища; найдите мой сюртук; я живу там-то; зовут меня Сергей Николаевич Глинка.

– Знаем, знаем, батюшка, – закричали извозчики.

На другой день сюртук был найден и вор приведен. Глинка сделал приличное наставление виновному, надел сюртук и отправился в полицию.

– Извольте видеть, – сказал он, с довольным видом, – полтины не платил, просьбы не писал, сюртук на мне, а я не полицмейстер!

Раз Глинка ехал на извозчике; навстречу ему шла команда, которую вел молодой офицер с обнаженною шпагою в руке. Это было в Москве у Иверских ворот, где всегда тесно и людно. Офицер прежде закричал на извозчика, чтобы тот посторонился, а потом ударил его шпагою плашмя, и так неосторожно, что оцарапал до крови. Глинка соскочил с дрожек, обошел заднюю шеренгу и расспросил, кто этот офицер и какого полка. Вслед за тем он отправился к дивизионному командиру, рассказал о происшествии и прибавил, что если завтра же обиженный не будет удовлетворен, то он подаст всеподданнейшую жалобу государю. Генерал тотчас послал за офицером.

– Виноват, я точно это сделал, – сказал офицер, – но что угодно господину Глинке?

– Чтобы вы, – ответил Глинка, – в присутствии генерала и при мне попросили извинения у этого извозчика. За что вы его ударили? Какое имели на это право? Вы – офицер, он – извозчик, оба полезны по-своему и один другого заменить не можете.

– Но я не знаю этого извозчика.

– Он здесь, – отвечал Глинка, и ввел извозчика.

Офицер извинился. Глинка бросился к нему, крепко пожал его руку и уехал, вполне удовлетворенный.

Император Александр I пожаловал Глинке бриллиантовый перстень в 800 рублей ассигнациями. Глинка приехал в один знакомый дом и показал хозяевам и гостям пожалованный перстень.

В эту минуту предложили сбор в пользу какого-то бедного семейства. Денег с Глинкой не случилось, и он, не задумавшись, пожертвовал свой перстень. Сколько ни уговаривали его, сколько ни предлагали ему взаймы небольшую сумму с тем, чтобы он после возвратил ее хозяину дома, – Глинка не согласился и уехал домой без перстня.

Н.И. Гнедич

(1784–1833)

[20]

Известный любитель литературы, граф Александр Сергеевич Строганов, пожелав услышать перевод «Илиады» Гнедича, пригласил для этого переводчика к себе на обед. После началось чтение, и старый граф под напевный ритм гекзаметра немножко вздремнул. Гнедич читал очень выразительно; в одном месте кто-то из героев говорит у него: «Ты спишь!» и прочее. Слова эти Гнедич произнес так громко, что Строганов в испуге вскочил с кресел с криком:

– Да не сплю я, не сплю! Я слушаю!

Поэт Милонов пришел однажды к Гнедичу, по обыкновению, пьяный, оборванный, растрепанный. Гнедич принялся увещевать его. Растроганный Милонов заплакал и, сваливая все на житейские неудачи, сказал, указывая на небо:

– Там найду я награду за все мои страдания!

– Братец, – возразил Гнедич, – посмотри на себя в зеркало: пустят ли тебя туда?

Н.В. Гоголь

(1809–1852)

У московского гражданского губернатора Ивана Васильевича Капниста, между прочими гостями, был Николай Васильевич Гоголь, представлявший тут в лицах разных животных из басен Крылова. Все гости были в восхищении от этого действительно замечательного экспромта. Представление окончилось внезапно из-за случайного приезда к Капнисту Михаила Николаевича Муравьева, который не был знаком с Гоголем. Капнист, знакомя Гоголя с Муравьевым, сказал:

– Рекомендую вам моего доброго знакомого, хохла, как и я, Гоголя.

Эта рекомендация, видимо, не пришлась по вкусу гениальному писателю, и на слова Муравьева:

– Мне не случалось, кажется, сталкиваться с вами.

Гоголь резко ответил:

– Быть может, ваше превосходительство, это для меня большое счастие, потому что я человек больной и слабый, которому вредно всякое столкновение.

Однажды Гоголь пришел к Жуковскому – спросить мнения о своей пьесе. После сытного обеда – Жуковский любил хорошо покушать, причем любимыми блюдами поэта были галушки и кулебяка, – Гоголь стал читать. Жуковский, любивший вздремнуть после обеда, уснул.

– Я просил вашей критики… Ваш сон – лучшая критика, – сказал обиженный Гоголь и сжег рукопись.

После апатических вечеров Н.М. Языкова, на которых все присутствующие находились в состоянии полудремоты, Гоголь, после часа молчания или отрывистых замечаний, иронически приглашал гостей по домам:

– Не пора ли нам, господа, окончить нашу шумную беседу.

Николай Васильевич Гоголь обладал значительными актерскими способностями: подвижным лицом, комизмом в чтении и тому подобным. Простота и естественность Гоголя, при чтении им самим собственных произведений, доходили до того, что однажды, на вечере у Аксаковых, первые слова читанной «Тяжбы»: «Что это у меня?.. Точно отрыжка?..» – показались настолько правдивыми, что хозяева испугались, думая, не расстроил ли их обед желудок самого Гоголя!..

И только при дальнейших словах поняли, что это было уже начало чтения нового произведения.

А.С.Грибоедов

(1795–1829)

Грибоедов был отличный пианист и большой знаток музыки: Моцарт, Бетховен, Гайдн и Вебер были его любимыми композиторами.

Однажды Каратыгин сказал ему:

– Ах, Александр Сергеевич, сколько Бог дал вам талантов, вы поэт, музыкант, были лихой кавалерист и, наконец, отличный лингвист!