Пришелец - Натали Бланш

– Первий её любовник и зовут его Кулья, – улыбнулся Кидан.

Он сам не понимал, как и когда это произошло, но он снова хотел её и вошёл так стремительно, что она не успела даже удивиться.

Она больше не чувствовала ни боли, ни желания сопротивляться – нет, всё, что они сейчас делали, было прекрасно. «Теперь я понимаю…» – подумала она, так же, как и он, не закончив своей и без того ясной мысли. И снова, как много – о, как много! – дней назад прозвучал его вопрос, по интонации больше похожий на утверждение:

– Твоё тело подходит к мне?

– Да? Подходит?

– Я тебя спрашиваю!

– Я не знаю…

– Если би не так, да, если би не подходило, ми би сейчас так не касались! – и добавил шёпотом, с неподражаемо милой улыбкой, обозначившей ямочки на щеках: – Белим всегда подходит чёрний.

Он сел, меняя кассету в магнитофоне, но его взгляд – через плечо – был прикован к ней, как она сидела, зажав ладони между коленями, прикрыв руками грудь… Ему приходилось видеть роскошных женщин с куда более обильной плотью, но почему-то именно это хрупкое создание казалось ему восхитительным и совершенным…

Почему? И сейчас, и когда ты уйдёшь, и ещё много-много времени после я буду думать об этом, пытаясь разрешить неразрешимую загадку: почему? Я не могу отвезти от тебя глаз. У меня странное чувство, очень-очень странное чувство по отношению к тебе: как будто Господь в глубине сердца узрел мою мечту, вывел её во вне и облёк плотью, и вот – ты передо мной. Мне всё в тебе мило, меня пленяет каждый изгиб, каждая выпуклость твоего тела. Не прячься! Я хочу тебя видеть!

– Скромная, – проговорил он с улыбкой, точно в этом было что-то забавное. Потом во внезапном порыве встряхнул, рывком поднял её на ноги, поставил перед собой на кровати, любуясь, – и вдруг упал перед ней на колени.

– Ти – чуди!

– Кто?

– Чу-да… да? Так правильно?… Надечка, если би все твои действия били как твои слова, ти би никогда, ни с кем… – и смеялся, довольный своей победой.

В дверь в который уже раз тихо, но настойчиво постучали.

– Почему ты не открываешь?

– Ти хочешь?

Они оделись, заправили постель, Кидан подошёл к двери, открыл, переговорил с кем-то в полголоса, а потом вышел. Надя протанцевала, кружась по комнате, и остановилась, как вкопанная – в дверь осторожно, боком вошёл тот самый непонравившийся ей парень и двинулся к ней.

– Что ви тут делаете? Танцуете?

Надя растерялась, не зная, что и думать, а он тем временем подошёл совсем близко, точно собирался с ней потанцевать.

– Я уже… – только и успела выговорить она – он накинулся на неё, как сумасшедший, осыпая поцелуями. Девушка отскочила и в страхе двинулась к двери с другой стороны стола – так, чтобы он не сумел её перехватить, – и не спускала с него испуганных глаз. Однако он первый добрался до двери, и выскользнул вон, как уж, сказав:

– Он сейчас придёт.

Дверь за ним закрылась, а Надя тотчас же бросилась к шкафу, сорвала с вешалки свою куртку и начала торопливо одеваться. Сердце колотилось от пережитого потрясения, в голове рождались жуткие мысли: «Специально ушёл, чтобы этот! Фу, гадость какая! Нет, не может быть!! Тогда что? Проверяет? Специально подстроил мне ловушку?» Она была так занята своими размышлениями, что не заметила, как вернулся Кидан, и вздрогнула от его близко прозвучавшего голоса:

– Кто разрешил тебе одеться? – и тут он увидел, что всё лицо её залито слезами, а губы дрожат, не в силах произнести слово. – Что слючилось?

– Вот, значит, как ты говоришь обо мне своим друзьям!

– Не трогай моих друзей! – воскликнул он запальчиво.

– А путь твои друзья меня не трогают! – так же воскликнула она. В этот миг глаза его чудесно сверкнули. Потом спросил озабочено:

– Скажи, что слючилось? Когда я уходил, всё било… Он что – бил здесь без меня?

– Да, ты ушёл, а он зашёл…

– Что он сделал?

Она открывала и закрывала рот, но никак не могла произнести.

– Ува! Что можно сделать за этот время!

– Спроси у него сам!

Кидану удалось её успокоить, но больше остаться она не захотела. Они вышли.

Было совсем темно и довольно безлюдно. Он проводил её на автобус и тут, когда пришло время расставаться, спросил жалобно:

– Почему ти никогда не целюешь меня на прощанье?

Она взглянула удивлённо («И я хотела бы спросить тебя о том же!»), ничего не сказала, только молча чмокнула в щёку. И от этого небрежного холодного поцелуя у него защемило сердце – уж лучше бы не просил, лучше бы ждал, пока она сама захочет это сделать…

Как-то в одно из первых свиданий ты спросил: «Ты знаешь английский?» Я ответила: «Немножко. Учила в школе, но у нас, знаешь, как учат – только читать умею», а ты сказал: «Учи английский, ладно?» И с тех пор уже несколько раз повторяешь: «Учи английский! Учи!.. Миссис Надя». Почему «миссис»? Что ты хочешь этим сказать?

Вчера я устала от твоей страстности, мне хотелось домой, но, расставшись с тобой, и особенно сегодня я начинаю скучать, я жалею, что была такой вялой, ни о чём тебя ни спросила и не сказала того, что хотела бы сказать, что была холодной и сдержанной – меня тянет к тебе вновь, всё сильнее и сильнее – хоть бы ты позвонил! Но звонить ты должен только завтра. Волей-неволей я должна сдерживать свои порывы, но если бы ты знал, как я жду твоего звонка – точно от этого звонка зависит вся моя жизнь! Только бы ты позвал меня – сейчас, пока я сама хочу и стремлюсь к тебе. Но боюсь, ты опять скажешь: «Завтра» или «Послезавтра». Мне хочется кричать, плакать, требовать, но вместо этого я опять должна себя сдерживать, душить свои чувства – ведь надо как-то продержаться день или два… И потом, к началу следующей встречи, я укрощу себя до того, что снова не смогу сказать тебе ни слова, а уж тем более – отвечать на твои ласки. И ты даже не догадываешься, как я хочу этой встречи и чего мне стоит дожить до неё. Ах, Кидан!

– Алло!.. Алло!! Кидан, ну, почему ты молчишь?!

– Я хочу, чтоби ти сказала: «Это ти?»

– А откуда я знаю, что «это ти»? У меня много друзей, – заявила Надя, и его голос, прозвучавший в ответ, сразу переменился, точно он получил удар ниже пояса:

– Когда ми устретимся?

Молчание.

– В субботу?

Теперь то же самое случилось и с её голосом – точно железная рука сдавила горло, стало трудно дышать, – ей хотелось кричать, умолять; только не так долго! Прошу тебя! Я не вынесу! – но гордость и упрямство взяли верх, и она произнесла со всем возможным безразличием:

– Хорошо, давай.

– В субботу? – переспросил он недоверчиво.

– Угу, – подтвердила она злорадно.

– Или… нет… в субботу мне надо… я забиль… Завтра тебе позвоню, хорошо? Завтра позвоню три часа. Ну, пока.

– Пока.

– Чао.

Работы всё не было. Женя, дальняя родственница тёти Лиды, работавшая на студии, познакомила Надю с начальницей реквизиторного участка Надеждой Петровной – очень милой и обаятельной женщиной, которая каждый раз встречаясь с Надей, – то на курсах, то просто в коридорах студии обнадёживающе улыбалась и обещала позвонить сразу, как только начнутся запуски картин. Время шло, но обещания так и оставались обещаниями. Однако Надя не сомневалась, что всё в конце концов сложится, а пока – печатала очередной сценарий, учила историю и литературу, готовилась к экзаменам и много-много гуляла.

Погода стояла прекрасная – сияющая весна.

В этот год Надя чувствовала небывалый прилив сил и энергии, она не ходила, а летала – в коротенькой юбочке и куртке нараспашку. И как часто ей приходилось ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин и слышать их вопросы:

– Девушка, не подскажите, который час?

– Начало третьего.

– Вы спешите?

– Спешу.

– Девушка, а у вас вечер не свободен?

Она только смеялась над незадачливыми кавалерами, не различая ни возрастов, ни лиц – для неё теперь существовал только ОН, один-единственный в целом мире мужчина, чьи волосы пахнут хной, руки горячи, как огонь, а голос… голос… его необычный завораживающий голос приводил её в трепет – даже по телефону.

Единственный в мире мужчина был ревнив. Небрежно брошенная ею фраза: «У меня много друзей!» лишила его сна и покоя. И вообще что-то с ним происходило непонятное: он всё время спешил – и всегда опаздывал, планировал сделать множество дел – и ничего не успевал, ночами не мог спать, а на лекциях погружался в непреодолимую дремоту – в какое-то сладкое состояние, среднее между сном и бодрствованием, и не слышал ни обращённых к нему вопросов, ни шуточек сокурсников. Из-за того, что немногое успевал на занятиях, приходилось больше работать дома – но дома ли, в библиотеке, в академии – он одинаково не властен был над собой и своими мыслями. Но это были не только сладкие грёзы, нет… что-то давно уже мучило его, но он никак не мог ухватить это; оно всплывало вдруг, задетое случайной ассоциацией, и, прежде чем он успевал сказать себе: «Вот!» – снова исчезало.