Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник) - Тахира Мафи

– Ты что, пойдешь со мной? Ты решишься на это ради меня?

Адам чуть улыбается, сдерживая смех. Его взгляд становится мягче.

– В жизни очень мало такого, чего я не сделал бы ради тебя.

Глубоко вздохнув, закрываю глаза и касаюсь кончиками пальцев его груди, представляя, что это птица летит по его коже. Решаюсь задать вопрос, который страшит меня больше всего:

– Почему?

– Что – почему? – Он отступает на шаг.

– Почему, Адам? Почему ты принимаешь во мне участие? Почему помогаешь? Я не понимаю, почему ты готов рискнуть своей жизнью?

Адам снова прижимает меня к себе и шепчет на ухо мое имя – один раз и другой. Не знаю, отчего я вся горю, чувствуя его улыбку на своей коже.

– Не понимаешь?

Я уже ничего не понимаю, хотела я сказать, но вдруг разучилась говорить.

Тихо усмехнувшись, он берет меня за руку и внимательно рассматривает.

– Помнишь, в четвертом классе, когда Молли Картер слишком поздно записалась на экскурсию, все места были заняты, а она стояла у школьного автобуса, плача, потому что ей тоже хотелось поехать? – Не ожидая моего ответа, он продолжал: – Я помню, как ты вышла из автобуса и предложила ей свое место, а она даже спасибо тебе не сказала. Я смотрел, как ты стоишь на тротуаре, когда отъезжал автобус.

Я слушала, затаив дыхание.

– А в пятом классе, помнишь, когда родители Даны чуть не развелись? Она каждый день приходила в школу без ленча, и ты отдавала ей свой. – Он помолчал. – А когда неделя прошла, она снова перестала замечать тебя.

Я молчала.

– В седьмом классе на экзамене по математике Шелли Моррисон поймали, когда она списывала у тебя контрольную. Она орала, что за двойку отец убьет ее, и ты сказала, будто это ты у нее списывала. Тебе поставили единицу за экзамен и целую неделю оставляли в школе после уроков. – Адам поднял голову, но не смотрел на меня. – У тебя потом на руках месяц не сходили синяки. Я еще думал, кто тебя так.

Мое сердце забилось быстро-быстро. Я сжала кулаки, чтобы не дрожали пальцы, стиснула зубы и сделала бесстрастное лицо, но не могла унять болезненный стук в груди, как ни старалась.

– Тысячу раз, – заговорил Адам совсем тихо, – я видел, как ты поступала благородно. Тысячу раз. И никогда не произносила ни слова, если тебя не заставляли. – Он снова засмеялся, на этот раз натужным, тяжелым смехом. Он смотрел куда-то мне за плечо. – Ты никогда ничего не просила. – Адам наконец взглянул мне в глаза. – И все равно они считали тебя черт-те кем.

Чувствуя в горле ком, я попыталась отвернуться, но он поймал меня за подбородок.

– Ты не представляешь, сколько я о тебе думал. Сколько раз я мечтал, – он с трудом вздохнул, – мечтал быть близко к тебе. – Он потянулся пригладить себе волосы, но передумал, опустил глаза и тут же посмотрел на меня: – Господи, Джульетта, я пойду за тобой куда угодно. Ты – единственное хорошее, что осталось в мире.

Я умоляла себя не расплакаться. Не знаю, удалось или нет. Меня словно разбили на кусочки и снова склеили.

Пальцем Адам мягко приподнял мое лицо за подбородок.

– У нас недели три, – сказал он. – Они не смогут дольше сдерживать волнения.

Я кивнула, часто моргая, спрятала лицо у него на груди и притворилась, что не плачу.

Три недели.

Глава 24

Прошло две недели.

Две недели платьев, душа, еды, которую я готова швырнуть через всю комнату. Две недели улыбок Уорнера и его попыток меня обнять, его смеха, руки на моей талии, требований выглядеть безукоризненно, когда я сопровождаю его. Он считает меня своим трофеем, своим секретным оружием.

С трудом подавляю рвущееся наружу желание размозжить костяшки его пальцев о бетонный пол.

Но две недели я всему подчиняюсь, потому что через неделю нас тут не будет.

Надеюсь.

К тому же я ненавижу Уорнера меньше, чем думала сначала.

Мне его жаль.

Он находит странное утешение в моем обществе, веря, что я пойму его вывернутые, извращенные представления, детство, исковерканное безразличным, но при этом требовательным отцом.

Но он ни полслова не проронил о своей матери.

По словам Адама, о ней никто ничего не знает и на эту тему не принято говорить. Уорнера все считают продуктом безжалостного воспитания и холодного, расчетливого стремления к власти. Он ненавидит счастливых детей и счастливые семьи.

По-моему, Уорнеру кажется, что я его понимаю.

Что мне сказать? И да, и нет.

Потому что мы с ним разные.

Я хочу быть лучше.

Мы с Адамом проводим вместе мало времени, фактически только ночи, да и то считаные часы. Уорнер с каждым днем усиливает слежку; отключение видеокамер обострило его подозрительность. Он заходит в мою комнату без предупреждения, ведет меня на совершенно необязательные прогулки по зданию, болтает о своих планах, о своих планах придумать новые планы и о том, как вместе мы покорим мир. Я даже не притворяюсь, что слушаю.

Может, я действительно все порчу.

– Я что-то не верю, чтобы Уорнер искренне согласился убрать отсюда видеокамеры, – сказал мне Адам однажды ночью.

– Он же сумасшедший и не может мыслить рационально. И природу его сдвига мне никогда не понять.

Адам вздохнул:

– Он одержим тобой.

– Что? – Я чуть не подскочила от удивления.

– Только о тебе и говорит. – Адам стиснул челюсти, справляясь с собой. – Я слышал о тебе еще до того, как ты сюда попала, поэтому и полез в эту кашу, вызвался наладить контакт. Уорнер месяцами собирал о тебе информацию: адреса, медицинские карты, биографию, сведения о родственниках, свидетельство о рождении, результаты анализов крови. Вся армия говорила о его новом проекте: все знали, что он ищет девку по имени Джульетта, убившую ребенка в продуктовом магазине.

Я затаила дыхание.

Адам покачал головой.

– Я сразу понял, что речь шла о тебе. Иначе и быть не могло. Я вызвался поучаствовать в проекте. – Он жестко засмеялся. – Рассказал, что ходил с тобой в одну школу, видел тебя сам и слышал о погибшем ребенке. Ну, Уорнер пришел в восторг и заявил, что так эксперимент станет еще интереснее, – с отвращением добавил Адам. – Я отдавал себе отчет в том, что если он затребует тебя из лечебницы для какого-то ненормального предприятия… – Он поколебался, отвел глаза и пригладил волосы. – Я не мог не вмешаться, я хотел тебе помочь. Но сейчас все куда серьезнее. Уорнер только и говорит что о твоих способностях, твоей ценности для его священной борьбы, и как он рад тебя здесь держать. Все уже замечают. Уорнер безжалостен – в нем нет милосердия ни к кому, любит власть, с садистским упоением убивает людей, но в его броне появилась трещина, Джульетта. Ему заблажило, чтобы ты к нему… присоединилась, причем по доброй воле. Несмотря на угрозы, он не хочет заставлять тебя. Ему нужно, чтобы ты… сама его выбрала. – Адам прерывисто вздохнул. – Он теряет хватку. При виде его физиономии я еле удерживаюсь от глупостей. Как бы я хотел свернуть ему челюсть!

Да. Уорнер теряет хватку.

Он параноик, и на то есть причины. Со мной он снисходителен и нетерпелив, радостен и нервозен одновременно. Ходячий оксюморон.

Разрешил отключить видеокамеры, но несколько раз приказывал Адаму спать в коридоре поперек двери, чтобы я не сбежала. На словах разрешает мне пообедать одной, но дело всегда заканчивается тем, что меня к нему вызывают, и мне приходится есть в его компании. Те немногие часы, которые мы с Адамом могли бы провести вместе, у нас похищают, но считаные ночи, когда Адаму разрешается спать в моей комнате, я провожу в его объятиях.

Мы оба спим на полу, тесно прижавшись друг к другу, пусть у нас теперь и есть нормальные одеяла. Каждое его прикосновение электрическим разрядом воспламеняет мое тело самым поразительным образом. Такое ощущение я все же хотела бы контролировать.

Адам шепотом рассказывает мне новости и то, что слышал от других солдат. Оказывается, на территории нашей бывшей страны множество подобных штаб-квартир. Папаша Уорнера сидит в столице, препоручив сынку целый сектор. По словам Адама, Уорнер ненавидит своего отца, но обожает властвовать и уничтожать. Рассказывая истории, Адам гладит меня по волосам и прижимает к себе, будто боится, что я исчезну. Он описывает людей и города, и я понемногу погружаюсь в целительный сон, ускользнув из мира, где нет иного убежища, облегчения и избавления, кроме его шепота на ухо. Сон – единственное, чего я сейчас с нетерпением жду. Я уже не помню, отчего раньше кричала во сне.

Комфорт понемногу становится привычным, и от этого во мне поселяется страх.

– Надень вот это, – говорит мне Уорнер.

Завтрак в голубой комнате стал ежедневным. Я ем, не спрашивая, откуда еда, платят обслуге за работу или нет, откуда в этом здании все необходимое для целого корпуса, где берут столько воды и электричества. Стараясь выиграть время, я подыгрываю Уорнеру.

Он больше не просил коснуться его, а я не предлагала.

– Для чего? – Я смотрю на маленькие лоскутки ткани, ощущая нервный зуд на коже.