Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник) - Тахира Мафи

– Так точно, сэр.

В интеркоме стало тихо.

Адам обессиленно прислонился к стене. Его губы сложились в едва заметную улыбку. Закрыв глаза, он медленно, длинно выдохнул.

Не знаю, что делать с облегчением, кулем свалившимся мне в руки.

– Иди сюда, – говорит он, не открывая глаз.

Я на цыпочках подхожу, и он обнимает меня, крепко прижимая к себе. Вдыхает запах моих волос, целует в макушку – в жизни не испытывала ничего подобного. Я уже не просто человек, я нечто большее. Солнце и луна слились воедино, земля перевернулась. Мне кажется, в его объятиях я именно та, какой всегда хотела быть.

Он заставляет меня забыть об ужасе, который я могу внушать.

– Джульетта, – шепчет он мне на ухо. – Нам с тобой надо убираться отсюда ко всем чертям, и побыстрее.

Глава 23

Мне снова четырнадцать лет, и я смотрю ему в затылок в тесном классе. Мне четырнадцать, и я целую вечность влюблена в Адама Кента. Я, конечно, очень осторожна, тише воды ниже травы, всегда готовая всем помочь, потому что мне не хочется снова переезжать. Я не хочу покидать школу с единственным дружелюбно расположенным ко мне человеком. Я вижу, как с каждым днем он немного подрастает, становится чуть выше, сильнее, все более волевым – и молчаливым. Он слишком вырос, чтобы папаша продолжал его бить, но никто точно не знает, что случилось с его матерью. Другие ученики сторонились Адама и охотно травили, пока он не начал отбиваться: под давлением окружающего мира его невозмутимость дала трещины.

Но глаза Адама Кента всегда оставались прежними.

Когда он смотрел на меня, в его глазах читалось добро, сочувствие, желание понять. Но он не задавал вопросов и не ждал, когда я заговорю сама. Он только старался держаться рядом, чтобы не приближались остальные.

Я начала думать, может, я не такая уж скверная.

Я надеялась, может, он что-то во мне увидел. Я гадала, может, я не чудовище, как говорят окружающие. Я несколько лет никого не касалась. Я не осмеливалась подходить к людям близко, не желая рисковать.

Но однажды это случилось, и я невольно погубила все.

Я стала причиной гибели маленького мальчика в продуктовом магазине, когда решила помочь ему подняться с пола. Схватившись за его ручонки, я не поняла, отчего он зашелся в крике. До этого я несколько лет никого не касалась и не сразу поняла, что происходит. Несколько раз, случайно притронувшись к кому-то обеими руками, я тут же отшатывалась, вспомнив, что мне нельзя ни к кому прикасаться, – крик, вырывавшийся у людей, моментально освежал мне память.

С мальчиком было иначе.

Я хотела ему помочь. Меня охватила внезапная ярость к его мамаше, не обращавшей внимания на плач и крики сына. Ее черствость возмутила меня, живо напомнив о моей собственной матери. Я только хотела помочь. Я хотела, чтобы ребенок знал – окружающим не все равно. Я не понимала, почему от прикосновения мне вдруг стало странно весело. Я не знала, что высасываю из него жизнь, не понимала, отчего он вдруг обмяк, вялый и тихий, у меня на руках. Я думала, может, сотрясающее меня ощущение всесилья, прекрасное настроение и самочувствие означают, что я излечилась от моей ужасной болезни. Я передумала много всяких глупостей, прежде чем поняла, что натворила.

Я ведь только хотела помочь!

Следующие три года я провела в больницах, судах, центрах заключения несовершеннолетних преступников, пережив ад электрошоковой терапии и транквилизаторов. Ничего не помогало. Все было бесполезно. Не считая смертной казни, изоляция в специальной психиатрической лечебнице была единственным способом спасти общество от ужасной угрозы по имени Джульетта.

Адама Кента, шагнувшего в мою камеру в психушке, я не видела три года.

Он изменился. Стал жестче, выше, суровее, сильнее. Татуированный, мускулистый, заматеревший, быстрый и бесшумный, он словно не мог позволить себе быть мягким, медлительным и расслабленным, будто стали слишком опасны нетренированность, слабость или неумелость. Черты его лица, гладкие и правильные, стали более четкими за годы лишений и борьбы за выживание.

Он уже не маленький мальчик. Он не боится. Он солдат.

С другой стороны, не так уж он и изменился. У него по-прежнему невероятно синие глаза, каких я больше ни у кого не видела: темные, глубокие, страстные. Меня всегда интересовало, каково видеть мир через такие прекрасные линзы. Что, если цвет глаз означает, что ты видишь мир по-другому? Или что мир видит тебя иначе?

Я должна была узнать Адама сразу, едва он вошел в камеру.

Интуитивно я и узнала, но я так старалась подавить воспоминания о прошлом, что отказывалась верить в такое совпадение. Потому что в какой-то степени не хотела помнить. Слишком боялась надеяться. Не представляла, что изменится, если это он.

Я часто думаю, как теперь выгляжу.

Возможно, я лишь бледная тень себя прежней. Я три года не смотрелась в зеркало, боясь того, что могу увидеть.

Кто-то стучит в дверь.

От страха я, как из катапульты, отлетаю на другой конец комнаты. Адам переглядывается со мной и открывает дверь. Отступаю в самый дальний угол.

Я прислушиваюсь, но до меня доносятся лишь приглушенные голоса, обрывки слов и чье-то покашливание.

– Спущусь через минуту, – громко говорит Адам, явно желая закончить разговор.

– Да ладно тебе ломаться, я хочу посмотреть…

– В театр сходи, если посмотреть приспичило. Все, Кенджи, вали отсюда.

– Подожди, ты мне скажи: она что, зажигает взглядом мебель? – смеется Кенджи. Скривившись, я опускаюсь на пол за кроватью, обхватываю себя руками и стараюсь не слушать разговор.

Не получается.

Адам вздыхает. Я так и вижу, как он потирает лоб.

– Слушай, шел бы ты, а?

Кенджи давится от смеха:

– Чего ты вдруг такой чувствительный? Раскис в бабьем обществе?

Адам говорит что-то, чего я не расслышала.

Дверь с грохотом закрывается.

Я выглядываю из своего тайника. Адам стоит смущенный.

У меня розовеют щеки. Я рассматриваю сложное плетение нитей прекрасного ковра на полу, трогаю текстильные обои и жду, пока Адам что-нибудь скажет. Я встаю, чтобы посмотреть в маленький квадрат окна, но вижу только мрачный пейзаж разоренного города. Прижимаюсь лбом к стеклу.

Вдалеке то здесь, то там словно рассыпаны металлические кубики: жители поселков-времянок, завернувшись в несколько слоев тряпья, пытаются спастись от холода. Мать держит за руку малыша. Над ними стоят солдаты, неподвижные, как статуи, наведя автоматы, готовые стрелять. Повсюду горы хлама, мусора, на земле поблескивают бритвенно-острые осколки металла. Ветер пригибает одинокие деревья.

Рука Адама оказывается у меня на талии.

Его губы у моего уха, он молчит, но я таю, словно пригоршня нагретого сливочного масла, и растекаюсь по его телу. Я хочу насладиться каждым мгновением этой минуты.

Позволяю глазам закрыться, не смотреть на реальность за окном. Совсем не надолго.

Глубоко вздохнув, Адам привлек меня еще ближе. Телом я повторяю его силуэт: он обнимает меня за талию и прижимается щекой к моей макушке.

– Какая ты чудесная…

Я пробую засмеяться, но не помню, как это делается.

– Я никогда не думала, что кто-нибудь скажет мне эти слова.

Адам поворачивает меня к себе лицом, а я гляжу и не гляжу на него, меня лижут языки пламени, внутри полыхает пожар. Адам смотрит на меня будто впервые. Я хочу омыть душу в бездонной синеве его глаз.

Он наклоняется, упираясь лбом в мой – наши губы оказываются совсем близко, – и шепчет:

– Как ты?

Я хочу поцеловать каждое биение его сердца.

Как ты? Два слова, которых мне еще никогда не говорили.

– Я хочу сбежать отсюда, – искренне говорю я.

Он прижимает меня к груди, и я наслаждаюсь силой, чудом, великолепием простого движения. Адам кажется воплощением силы в шесть футов высотой.

Все бабочки мира мигрировали мне в живот.

– Джульетта…

Я отстраняюсь, чтобы взглянуть ему в лицо.

– Ты серьезно насчет ухода? – спрашивает Адам, ведя пальцами по моей скуле и по пути выручая случайно выбившуюся из-за уха прядку. – Ты понимаешь, какой это риск?

Я знаю, что единственный настоящий риск – это смерть.

– Да.

Он кивает и понижает голос:

– Корпус мобилизуют для какого-то наступления. Взбунтовались ранее молчавшие группировки, наша задача подавить сопротивление. Думаю, они хотят сделать эту акцию последней, – тихо добавляет он. – Происходят какие-то громадные подвижки, пока точно не знаю какие, но в любом случае нам нужно быть готовыми уйти вместе с солдатами.

Я замираю.

– Что ты имеешь в виду?

– Бежать нужно, когда выступит корпус. Так мы выиграем время. Все будут заняты наступлением и не сразу заметят наше отсутствие и соберут достаточно людей, чтобы отрядить погоню.

– Ты что, пойдешь со мной? Ты решишься на это ради меня?

Адам чуть улыбается, сдерживая смех. Его взгляд становится мягче.