Швея с Сардинии - Бьянка Питцорно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нравится? – спросила мать.
Клара взглянула в зеркало и, к нашему полному удивлению, вдруг отчаянно разрыдалась.
– Нет! Нет! Я хотела вот так! – вопила она, тыча пальцем в обложку книги, которую принесла с собой.
– Но, сокровище мое, все так и есть, – недоуменно возражала мать. – Ты же сама видела, как портниха шила этот костюм. Она сделала его совершенно таким же.
В ответ Клара заплакала так громко, что из своего кабинета прибежал инженер. К моему удивлению, с ним был мой поклонник, Гвидо Суриани, видимо, зашедший в гости. Впрочем, мне было не до него: волей-неволей пришлось заниматься истошно вопящей малышкой.
– Ну же, куколка, что не так? – спросил отец, опустившись перед ней на колени. – Скажи папе. Все еще можно исправить.
– Я хотела вот так! – всхлипнула Клара в промежутке между рыданиями, указывая на обложку книги.
– Но все так и есть, – продолжала настаивать мать.
Гвидо же, проследив взглядом за тем, куда указывает палец девочки, понял, что это был вовсе не костюм, а лицо пирата.
– Ты права, – кивнул он, с трудом сдержав еле слышный смешок. – Но, как сказал твой отец, это можно исправить, – и, обратившись к матери, добавил: – Не могли бы вы принести мне пробку от бутылки и свечу?
Усевшись к туалетному столику, он легонько зажал переставшую рыдать Клару между колен и вытер ей слезы.
– Вот увидишь, сейчас все будет в порядке, – ласково сказал он.
Мне понравилось, как быстро он нашел способ поладить с ребенком. Мать, понявшая его задумку, поднесла пробку к пламени свечи, подержала ее там, пока та не обуглилась, и тогда Гвидо принялся терпеливо прорисовывать сажей на лице малышки пышные усы, шкиперскую бородку, как у Кавура, и мохнатые брови. Потом подтолкнул Клару к зеркалу:
– Годится?
– Нет! – снова завопила маленькая девочка, возмущенно сорвав с головы тюрбан и бросив его на пол. Потом сбросила туфли, швырнула их в зеркало и принялась в исступлении избавляться от прочих деталей костюма – и вскоре стояла уже в одной сорочке, с рассыпавшимися по плечам светлыми кудряшками, плотно прижимая к груди книгу Сальгари.
Размазанные слезами борода и усы неестественно выделялись на нежной светлой коже.
– Но Кларетта, что теперь не так? – растерянно пробормотал отец.
И тут у Гвидо появилась новая догадка. Подойдя к девочке, он взял у нее из рук книгу и ткнул пальцем в лицо пирата, нарисованное темперой, как и все прочие обложки этого цикла, – загорелое, морщинистое, с орлиным носом, сверкающими глазами; лицо взрослое и свирепое.
– Ты так хотела выглядеть?
– Так, – всхлипнула Клара.
– И решила, что если переоденешься Сандоканом, то и лицом станешь на него похожа?
Малышка молча кивнула.
– Но он же дикарь, дорогая! – воскликнула мать. – И как ты только могла подумать о том, чтобы стать на него похожей?
– Увы, карнавальные костюмы не умеют творить подобные чудеса, – добавил отец. – И потом, сейчас ты намного красивее, мой золотой цветочек.
Клара снова разрыдалась, на этот раз уже не от злости, а от отчаяния. Гвидо молча прижал ее к груди. Мы, взрослые, недоуменно переглянулись: как вообще можно понять мысли ребенка, его желания и горести?
– Ну же! Вот увидишь, на празднике все будут тобой восхищаться! Твой костюм будет самым лучшим! – воскликнула мама.
– Не хочу я никакого костюма! Хочу быть пиратом! – прошептала Клара, уткнувшись в грудь Гвидо.
– Тебе не понравилось, как я тебя загримировал? Что ж, я могу и лучше, если потерпишь немного.
– Не нужен мне грим! Я хочу стать пиратом, как Сандокан! Настоящим пиратом! Навсегда!
– Вырастешь – станешь, если захочешь, – шепотом ответил Гвидо. – Обещаю.
После того как мы стали свидетелями детской драмы, столь мало понятной нам, взрослым, но тем не менее столь глубокой, казалось естественным, что он вызвался меня проводить, по-рыцарски перехватив тяжелый кофр. Теперь я уже не боялась показать ему, где живу.
– Завтра я уезжаю в Турин, – сказал он по дороге. – Учусь там в университете на инженера. Но когда я вернусь, синьорина, мне бы хотелось снова вас увидеть. А до тех пор – писать вам, если позволите.
– Лучше не надо, – инстинктивно выпалила я, перепугавшись, что мои неграмотные фразы могут произвести на него дурное впечатление. Да и потом, в будущем эти отношения все равно не обещали мне ничего хорошего, так что их в любом случае стоило немедленно прекратить. В конце концов, у меня тоже есть гордость. И в то же время я боялась, что он решит, будто я отказываюсь от переписки, поскольку неграмотна и попросту не умею писать. Боже, сколько противоречий… Впрочем, Гвидо не настаивал. И даже не спросил, как меня зовут. Правда, если бы захотел, всегда мог узнать об этом у жены инженера.
Мы распрощались у дверей моего дома. И в голове у меня тут же возникла новая иллюзия. Здание было таким величественным… Он вполне мог поверить, что я живу в одной из квартир на верхних этажах, а вовсе не в подвале… Но нет, о чем я только думаю! Любой сразу заметил бы, что я простая швея. И дело не только в моей одежде, не в том, что вместо шляпки на мне обычный платочек, завязанный на затылке или под подбородком: ведь поводом для нашего первого разговора стала моя швейная машинка! Разве могла я сойти за синьорину из хорошей семьи? И разве могли у него возникнуть по отношению ко мне хоть сколько-нибудь серьезные намерения?
«Нет! Нет! Я так не хочу!» – беззвучно кричала я вслед за Кларой. Не такую историю любви я хотела. Ложь, обман, разочарование, уход. В этот же момент в глубине своего сердца я от него отказалась. Но решила, что навсегда запомню его доброту.
– Что ж, спасибо за все, – холодно сказала я и, подхватив кофр, захлопнула за собой дверь.
Не знаю, согласилась ли тогда Клара на уговоры все-таки надеть костюм Сандокана на детский бал, всякий раз на карнавальной неделе проводившийся в фойе театра Масканьи. К тому времени я уже погрузилась в новый заказ: срочно шила приданое для младенца, который должен был родиться в апреле. Бабушка готовила ему подарок, включавший и фланелевые пеленки, чтобы пеленать ножки (поскольку она, как и Артонези, была дамой современной), и пикейные свивальники только для груди и боков малыша, чтобы поддерживать спинку. Шила я дома, целыми днями в одиночестве, и времени на размышления у меня было предостаточно. Покрывая эти распашонки, конвертики, свивальники вышивкой, я вдруг поймала себя на том, что фантазирую о собственном ребенке, розовощеком малыше с темными, будто у лани, глазами… Но я немедленно отбросила эту мысль.
Между тем один день в неделю я, как и раньше, посвящала белью мисс Лили Роуз. Эта сплетница Филомена сообщила мне, что в последнее время мисс частенько бывала подавлена, что плакала в своей комнате за закрытой дверью и что не могла уснуть без лекарства, которое горничная называла «этот ее опиум». Когда мне доводилось застать мисс дома, я тоже находила ее печальной и расстроенной. Она так потеряла в весе, что мне пришлось заузить ее юбки и перешить пуговицы на жакетах. Ела она очень мало и казалась больной, хотя привычным занятиям посвящала себя с присущей ей энергией.
Однажды я увидела у нее на правой скуле желтоватое пятно, похожее на синяк, уже почти сошедший.
– С велосипеда свалилась, – поспешила объяснить она, заметив мой взгляд. – Ветка попала в колесо, прямо между спицами. Повезло еще, что запястье
