Адаптация - Валерий Былинский

Давно это было. А совсем недавно я послал к чертям свою собственную крышу – доходную работу на ТВ. Зачем?

Настроение немного помрачнело, но все же не слишком испортилось.

В магазине я купил масло против загара, рулон туалетной бумаги, мыло и шампунь, в соседней лавке – бутылку минеральной воды и апельсиновый сок.

Реальность на улице уже поднимала голову и, распаляясь, вновь навязывала мне себя. Чем громче звучали клаксоны останавливающихся микроавтобусов, вопли торговцев – тем явственнее я чувствовал, что задумчивая фантасмагория моего разговора с Рыбой-шар постепенно отступает куда-то на задний план, уплывает, растворяется в мутнеющей воде реальности.

«Эй, друг, май френд, ти откуда?! Стой, куда, смотришь? смотри на товар!..» – вновь оралось, било, лезло в уши, касалось моих глаз, рук, одежды.

Когда я подошел к отелю «Синдбад Мирамар», рядом вновь очутился юркий торговец, перебежавший с другого конца улицы, когда я проходил по этой же улице четыре часа назад. Худой, со сморщенным темным лицом и горящими белыми глазами и зубами, он сахарно оттараторил рекламу своего товара и, когда я отказался, зло выплюнул мне вслед на птичьем английском: «Ну и катись, трахал я тебя в мозги!»

Я ощутил знакомые раздражение и усталость. Разговор с Рыбой-шар уже казался никчемной выдумкой. «Действительно, трахнуть бы тебя в голову надо, чтобы ты хоть что-то понял!» – наверняка сказала бы рыба, наблюдай она за мной сейчас.

В холле отеля, отдавая мне ключ от номера, портье бархатно проговорил:

– Эни все сделал! – и многозначительно поднял палец вверх.

Я поднялся в свою комнату. В душевой лежал микроскопический кусок мыла с химическим запахом лимона. Туалетной бумаги не было. Вода на полу, хоть и вытерта, стала натекать вновь. Кондиционер не работал. Спустя пять минут постучал улыбчивый усатый Эни.

– Все о’кей?

– О’кей.

Я дал ему несколько однофунтовых бумажек и закрыл дверь.

Повесил рулон купленной туалетной бумаги, выбросил из мыльницы химическое мыло и положил свое. Накатывалась жуткая усталость. Принял душ, выпил оставшегося после самолета виски, запил апельсиновым соком и завалился спать.

Во сне ничего не снилось. Лишь брезжил где-то сбоку желтоватый свет, а остальные куски сна были серыми и пыльными.

Песня группы «Сид Баррет воскрес»

«Хорошая жизнь»

На уши – плеер с музоном,Вперед, в супермаркет «Хорошая жизнь»!В ушах пляшет дорзовский римейк:Ты знаешь, что день разрушается ночью,А ночь разрушается днем,Прорвемся на сторону дня,Прорвемся на сторону солнца.Мы не желаем знать ночи,Прорвемся, прорвемся, прорвемся!..

Но на пороге «Хорошей жизни»Строгий фейс-контроль, пацаны,Важны не только ваша одежда и счет на кредитке,Но и ваши взгляды на жизнь.

На уши – плеер с музоном,Вперед, в супермаркет «Хорошая жизнь»!Мы не желаем знать ночи,Прорвемся на сторону солнца,Прорвемся, прорвемся, прорвемся!..

Часть вторая

Погружение

У нас нет другой планеты, на которую мы могли бы переехать.

Последний день тридцати семи

Человеку всегда нужно многое – но это часто оказывается таким немногим. Бывает, что ощущение многого рассеивается как дым или оказывается слишком мелким. И тебе уже кажется, что на большее ты не способен, что у тебя нет на это ни времени, ни сил.

Что нужно мне?

Я не мог это точно понять – сейчас, в моем подступающем конце серебряного десятилетия. Почему я называю десятилетие от тридцати до сорока серебряным? Потому что десятилетие человеческой жизни от двадцати до тридцати принято называть золотым. Следующим должно быть серебряное. Потом, после сорока, бронзовое. Под старость – медное. И перед смертью, наконец, каменное? А что, если – морское? Хотелось бы.

Очень хочется, несмотря на все библейские тексты, чтобы жизнь наша появилась из воды. Что-то очень чистое есть в океане, – совсем не то, что в черной гниющей земле или в желтом песке пустыни. Сначала – околоплодные воды матери, а в конце – соскальзывание в прозрачную влажную толщину, как во время морских похорон. Все правильно – путь туда, откуда прибыл.

Что мне нужно сейчас, а? Если бы я получил, как мечталось последние годы, любовь, – что дала бы мне эта любовь? Сомневаюсь, что я бы ожил. Что дала бы мне эта любовь сегодня, когда лица людей начали вдруг стареть? Да, именно к сорока все и происходит. До этого пребываешь в блаженной дымке, когда конечность мира кажется фантастикой, угрожающей многим, но не тебе, твоим родственникам и друзьям. А потом – внезапно: месяц, полгода, год – и ты начинаешь видеть тех, кого время никогда прежде не меняло, резко постаревшими. Стареют актеры, чьи фильмы ты смотрел, стареют руководители государств, стареют мать, отец, братья. Стареют подруги и жены друзей. Стареют твои бывшие любимые девчонки. Даже дети их слишком быстро начинают расти и меняться – тоже, по сути, стареть. И ты сам, глянув однажды в зеркало, замечаешь, что тихо сдвинулся и пошел в сторону смерти. Страна вечной молодости, озвученная на ТВ и впечатанная в глянцевые журналы, кончилась. Вопящие, танцующие энергичные массы остались по одну сторону, а ты – по другую.

Приехав пару лет назад в свой родной город, я увидел в продуктовом магазине очень старую и плохо одетую женщину – и внезапно, со смущающей душу тревогой опознал в ней нашу школьную «железную леди», учительницу физики, неизменно ставившую мне тройки. Забыл, как ее звали… Помню лишь, как крепко обхватывала она меня в школьном классе во время диктовок заданий по физике своей стальной, подчиняющей себе волей, грозной походкой, своим сухим, с хрипотцой, голосом и неседеющим лицом древнеримской матроны, словно срисованной с репродукций учебников истории. А сейчас, в продуктовом магазине начала XXI века, моя грозная физичка сморщилась, сплюснулась, лицо ее искромсали морщины, и лишь глаза смотрели на мир отстраненно и задумчиво-жестко – по этим глазам я и узнал ее, несмотря на то, что и их выражение тоже постарело.

Я проснулся. Была тихая оранжевая вечерняя тишина.

Третий египетский день. Третий день с утра я ходил на пляж, купался в прохладной и тяжелой от соли воде, писал в тени «Адаптацию». Часа в три возвращался в отель и ложился спать. Женщина-чайка появлялась на пирсе после обеда, но я так и не решился к ней подойти.

Однажды я съездил в центр Хургады, но орущая толпа торговцев быстро вытолкнула меня назад. Поэтому желтые египетские вечера я просиживал в каком-нибудь ближайшем кафе. Пару раз по инерции пытался познакомиться с какими-то девчонками. Но при малейшем проблеске банальности или пошлости в словах моих собеседниц на меня сразу накатывала волна равнодушия. Даже секса не хотелось – настолько неприятно было понимание того, что я должен терпеть этих женщин лишь только для временного обладания их телами, и все. Такого раньше со мной не было. Любой мужчина при знакомстве с женщиной подсознательно чувствует в ней либо свою будущую жену, либо временную любовницу. Я, похоже, не желал особенно ни того ни другого.

Неужели мир, который прежде меня сильно и спокойно радовал, до такой степени изменился? Я не верю, что до такой степени я сам изменился, не верю. Конечно, такую мысль высказал бы на приеме какой-нибудь среднеклассовый психотерапевт в ухоженном московском кабинете. Измени внутри самого себя отношение к внешним обстоятельствам, и все станет великолепно, – участливо сказал бы он мне. Белые помирятся с большевиками, нацисты с евреями, евреи – с газовыми печами.

Но если всегда менять свое отношение к меняющемуся миру, а не пытаться сохранить свое собственное мнение о нем, то зачем тогда научные и культурные открытия, Коперники, Ван Гоги, Толстые? Они не нужны, потому что в любом открытии или книге всегда необходимо идти в поход против общепринятого…

«Но ты же не Ван Гог и не Коперник», – усмехнется знакомой толерантной усмешкой психотерапевт.

И вот здесь бы хорошо, очень неплохо заехать в морду этому успешному психотерапевту, выбить хуком снизу вверх несколько его дорогих, чрезмерно белых металлокерамических зубов, а затем крикнуть этой бездарной сволочи – лучше, нет, не крикнуть, а тихо сказать, нагнувшись над ним, четко и внятно – что именно из-за таких, как он, внушивших себе и внушающим другим, что жизнь элементарна и проживать ее надо тоже элементарно, что именно из-за них и гасится тот божественный огонь, что горит с рождения в каждом из нас, что именно из-за такой вот психотерапевтической сволочной идеологии глупеют и превращаются в медуз наши души в наших солнечных сплетениях.

Но никто никому в рожу, конечно, не заедет. Страх показаться сумасшедшим инфантильным ребенком – не позволит, нет. Ты заплатишь ему, психотерапевту, неплохие деньги за его идиотский прием и уйдешь, взяв рецепт на покупку каких-нибудь цветных таблеток в аптеке. Жизнь примитивна, господа – она ярка и полезна, как десяток плавающих в последождевой луже червяков. Есть, спать, сношаться, искать пищу, добывать ее, снова сношаться, снова есть, снова добывать еду и снова спать. Все. Пока какой-нибудь херувим сапогом от фирмы «Экко» не раздавит в этой луже парочку из вас. Или небесное колесо от фирмы «Мишлен» с ревом не переедет все лужу вместе со всеми вашими жизнями разом. Такова уж реальность. Прими ее как есть, приспособься.