Мера прощения - Александр Чернобровкин

Рында зазвонила часто-часто.

– Якорь встал! – дополнил боцман сигнал словами.

– Выбирай на малой, – приказал я ему и толкнул судно вперед работой одного двигателя.

Наш теплоход медленно, как бы нехотя, отошел от соседнего, на который почти навалился. Я видел, как на нем бегают люди, заводят большие кранцы в том месте, где мы должны были стукнуться. Да можно было и не смотреть: динамик радиостанции буквально разрывался от воплей вахтенного штурмана или капитана.

– Якорь грязный! – доложил боцман.

– Что поймали?

– Вроде камень, плита, прямо в середку угодили.

Хорошо, что не чужую якорь-цепь. Я отвел судно еще чуть дальше от соседнего, лег в дрейф и приказал боцману:

– Действуй, Степаныч!

Объяснять ему незачем. Боцман и сам знает, что надо отдать якорь, чтобы он стукнулся о грунт, а потом выбрать и опять отдать – и так до тех пор, пока плита не отцепится. Угораздило нас попасть прямо на нее. Она хоть и тяжелее якоря, но скользит по грунту, поэтому нас и понесло.

На мостик влетел капитан. Вихры на его макушке напоминали рога, несколько пар, уживающихся на одной голове. Наверное, такие растут у несчастливых многоженцев. Впрочем, многоженец не может быть счастливым: с каждой новой женой количество без увеличивается в геометрической прогрессии.

– Деда будил! – доложил истеричным голосом Мастер. – Спит, сука! Пьяный! Вот!

– Ну и пусть себе спит, – сказал я.

– Как?! Мы тут, понимаешь... а он!..

– Все в порядке, – успокоил я.

Объяснив, почему пополз якорь, я сообщил, что собираюсь перейти в дальний рейд, в сторонку от других судов.

– Вот так вот! – произнес капитан тем тоном, каким говорят: «Знай наших!»

Я даже не засмеялся. Зато четвертому помощнику, который вернулся с бака, сделал втык, чтобы знал, кого надо будить в первую очередь, если что-нибудь случилось. Умеешь создавать ЧП, умей и расхлебывать.

– Как получилось, что оказались так близко к соседнему судну? Спал? – спросил я, когда капитан опять убежал с мостика.

– Нет.

– А чем же ты занимался, что некогда было в локатор глянуть или хотя бы на крыло выйти?

– Я глядел... – виновато ответил он. Зазнайство с него, наверное, выдуло ветром на баке.

– Если и дальше будешь так смотреть, очутишься во впередсмотрящих, – пообещал я. Впередсмотрящих назначают из матросов.

Отчитал его, а себя поймал на мысли, что и со мной иногда такое приключается: смотришь – и не видишь. И чем продолжительнее рейс, тем чаще такое бывает.

– Якорь чист! – доложил боцман.

– Отлично, – сказал я. – Готовь оба якоря к отдаче.

Позабыв включить ходовые огни, я привел судно на дальний рейд и встал там на два якоря. Теперь нам не страшен никакой шторм, разве что ураганище необычайной силы, но такие случаются раз в несколько лет. Думаю, наш год еще не наступил.

На мостик пришел старший механик – как всегда аккуратно одетый и причесанный, но с припухшим и злым лицом.

– Что у вас произошло? – спросил он таким тоном, словно машинное отделение – автономное плавсредство, не имеющее к теплоходу никакого отношения. Дед ко всем обращался на вы и все к нему так же.

– Якорь пополз, а капитан с перепугу в штаны наложил! – ответил ему Гусев.

Старший механик будто не слышал матроса, смотрел на меня. Я бы с удовольствием повторил слова матроса, но раз для Деда субординация превыше всего, придется подыграть.

– Ничего страшного, – ответил я. – У меня к вам дело есть – может, спустимся ко мне?

В коридоре я коротко рассказал Деду, что произошло. Он только хмыкнул, наполнив коридор запахом свежего перегара.

– Да, чуть не забыл, – произнес я, словно это не пришло мне в голову прямо сейчас, – не одолжите мне бутылку водки? Что-то у меня биологические часы сдвинулись, засыпаю под утро. Отшвартуемся к причалу, сразу верну.

Старший механик погладил правый ус с задумчивым выражением лица, точно вспоминал, где эта бутылка запрятана.

– Одолжить не могу: не в моих правилах. Но если зайдете ко мне, угощу.

– Можно и так.

В каюте старшего механика было темно и душно, как в подводной лодке, – так сказать, условия, приближенные к боевым. И это при том, что каюта больше моей и в ней работает кондиционер и горит настольная лампа. Дед сел за стол, церемонным жестом предложил мне занять второй стул и как бы продолжая этот жест, плавно опустил руку к стоящему на палубе картонному ящику. Позвякав в нем бутылками, будто на ощупь выбирал нужный сорт водки, вытащил «Лимонную». Хрустальные рюмки наполнил расчетливыми и точными движениями. Уверен, что в обеих рюмках водки поровну.

– Ваше здоровье! – предложил я тост.

Старший механик как бы дважды поблагодарил меня: сперва вскинув и опустив брови, а потом кивнув головой. Видимо, привык пить молча. Да и о чем говорить с умным человеком, отраженным в зеркале? Он знает столько же, сколько и ты, и делает то же самое, только рюмку держит не в правой руке, а в левой.

Бутылку мы раздавили минут за сорок. Догадываюсь, что произвел на старшего механика хорошее впечатление своим молчанием. Он хотел было еще раз запустить руку в картонный ящик, но, отодвинув уголок плотной черной шторы, увидел, что солнце уже принялось за работу, произнес:

– Жду вас после ужина.

– Постараюсь быть, – пообещал я.

Я сдержал обещание. В эту ночь мы проговорили три бутылки за четыре часа. Расправившись с последней, с старший механик процедил, уставившись в дно рюмки:

– Однозначно.

Что именно однозначно – можно только догадываться. Но если, опьянев, болтун замолк, а молчун заговорил – надо уносить ноги. Дед словно и не слышал моих прощальных слов, сидел неподвижно, как пингвин на льдине, даже брови не вскинул. И не предложил прийти после ужина. Что ж, спасибо ему и на этом, по крайней мере, заснул я быстрее, чем закрыл дверь своей каюты и проснулся к завтраку, чем несказанно удивил буфетчицу. С тех пор, как судно вошло в Малаккский пролив у меня перевернулся суточный цикл, я будто забыл о существовании Раисы Львовны. Первые дни она довольно странно поглядывала на меня, особенно когда заставала разговаривающим с поваром. Нина и Вера подозрений у нее не вызывали. Странно: считал, что хоть в этом другие думают обо мне не хуже, чем я о себе. Ее подозрения обидели меня, и следующие две недели я усердно развеивал их.

И сейчас она лежит рядом со мной, спит, уткнувшись носом в подушку. Моя жена любит засыпать, уткнувшись носом в мое плечо. Если сделать поправку на жару, то обе женщины имеют одинаковую привычку. И не только эту. Иногда мне кажется, что Раиса – моя жена, поменявшая тело. По крайней мере, ненавижу сейчас буфетчицу так же, как иногда свою ненаглядную. Наверное, женщины инстинктивно выбирают ту манеру поведения, которая наиболее удобна и выгодна в общении с данным мужчиной. Выходит, сколько бы у меня ни было женщин, все они будут вести себя одинаково – не одному мне вставлять физиономию в прорезь картин.

Простыня сползла с тела Раисы, обнажив загорелые ноги и белые ягодицы. Простыни еще влажные. Перед тем, как лечь, Рая намочила обе под краном и постелила на кровать. Обдуваемые вентилятором, они с полчаса холодили наши тела. За это время надо уснуть. Не успел – лежи и мечтай, как бы убил любовницу, похожую на жену, или жену, похожую на любовницу.

Нет, все-таки плохо, когда кому-то рядом хорошо. Тем более, если в твоих силах восстановить справедливость. Надо лишь «неловко» перевернуться на бок...

– Что? – испуганно спросила Рая, резко, словно от горячей сковороды, оторвав голову от подушки.

– Ничего, спи, – отвечаю я. Если теперь сумеешь...

Она переворачивается на спину, натягивает простыню, прикрывая грудь. Сиськи влажны от пота, и простыня прилипает к ним, облегает, как лифчик.

– Такая чушь приснилась, – жалуется Рая. – Будто забеременела... Вечный женский страх.

– Может и правда? – спрашиваю раздраженно. Я уже вышел из того возраста, когда подобное известие вызывает мстительную радость: справился с тобой, голубушка, теперь ты побегай за мной!

– У меня дважды была внематочная. Теперь даже захочу – не получится.

– Обидно?

– Не знаю. – Она тыкается носом в подушку.

Если заревет, пойду в душ. Буду стоять под текущей из холодного крана теплой солоноватой водой до тех пор, пока не станет скучно.

– Это из-за Вальки, – глухо, в подушку, произносит Рая, – жаловалась утром, что залетела.

– От второго помощника?

– Ни от кого. У нее постоянно задержки на неделю-две, пора бы привыкнуть. А то шум подымет... В прошлом рейсе истерики закатывала, вены собиралась вскрывать. Первый помощник внушение сделал – задержки как не бывало! – Она прижалась ко мне, потеснила немного, точно хотела столкнуть с кровати и отправить делать втык камбузнице. – После завтрака пристала ко мне, спрашивала, больно ли делать аборт. У Нинки, говорю, спроси, она лучше знает.