Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путешественнику вообще нет смысла отправляться на Восток ради невероятных приключений; он и так найдет их здесь предостаточно — каждый день, каждый час! Речь идет о мелочах повседневной жизни. Конечно, к ним неприменимы слова Уланда:
Прост мир языческий,
Но чуден своим величием.
Увы, рассказчику воспрещено говорить об этих приключениях. Многие из них приходится претерпевать в сражениях с нечистоплотностью здешнего народа, подчас не поддающейся описаниям. Я обедал у знаменитого шейха, который во время трапезы извлек из своих волос нескольких, слишком ретивых насекомых, затем, поднеся их к глазам, торжественно казнил, придавливая ногтем как гильотиной и вовсе не вытерев руки, запустил сии орудия казни в плов, скатал из него катышек, а потом отослал его мне, именуя этот дар «el Lukme esch Scharaf» — «почетным кушаньем».
Редко кто верит, что это незначительное, но все же опасное для жизни приключение имело место. Отказаться от этого почетного кушанья значило нанести оскорбление, искупить которое в пустыне можно было лишь смертью. Так что я мог сделать выбор лишь между пулей или ударом ножа, с одной стороны, и этим ужасным катышком риса. Слева от меня сидел шейх, протянувший мне кусок и ждавший, что я открою рот. Справа восседал Крюгер-Бен — так называемый полковник лейб-гвардии властителя Туниса. Он — урожденный немец — заметил, как и я, казнь нескольких ретивых тварей. Он доподлинно знал, в какой растерянности я пребываю, и на его лице читалось огромное напряжение, с каким он следил, выберу ли я рисовый катышек или свинцовую пулю. В подобном положении важно сохранять присутствие духа. Я сказал шейху самым учтивым тоном:
— До конца своих дней я буду помнить твою доброту.
Взяв угощение из его руки, я продолжил:
— Прости меня, о господин!
И, повернувшись быстро направо, к Крюгеру-Бену, я закончил свою речь:
— Я прошу тебя, ты здесь достойнейший!
Бравый командир лейб-гвардии ужаснулся. Он понял мое намерение, но был так неосторожен, что открыл рот, собираясь отказать мне в просьбе. Этой секунды было достаточно. Он еще не успел вымолвить слово, как рисовый катышек угодил ему в рот и его было уже не вытащить.
Он был самый старший. Передав ему почетное кушанье, я не только никого не оскорбил, но, наоборот, показал, что чту старших, и этот жест был встречен всеми очень тепло. Бедный «достойнейший» скроил, конечно, прелюбопытнейшую гримасу, словно ему враз удалось вкусить все горести земной юдоли. Он стискивал и стискивал зубы, глотал и глотал коварный дар, пока не стал иссиня-красным, а кусок не соскользнул вниз. По прошествии нескольких лет этот неблагодарный все еще кичился, что не забудет мою выходку.
Подобные происшествия случаются чаще, чем хотелось бы. Можно намекать на них, но не описывать их подробно. Борьба с грязью и паразитами воистину ужасна и может оскорбить изысканный вкус.
Госпожа Гуска не подозревала, что побудило меня ответить ей так. Это нарушало отведенную ей роль, а ей, видимо, полагалось положить нас по отдельности; поэтому она быстро затараторила:
— Место вроде бы есть для вас, господин. Если вы хорошо заплатите, то я найду кровать для тебя, ну а твои спутники могут спать рядом с тобой на своих попонах.
— Где кровать?
— Войди, я тебе ее покажу!
Я последовал за ней вовсе не для того, чтобы осмотреть кровать, а чтобы получить представление о домашнем хозяйстве этой «гусыни».
В какую же дыру я ступил! Здесь имелись четыре голые стены. Справа в углу лежали камни очага, а слева, в другом углу, я увидел беспорядочно сложенную кучу листвы, лохмотьев и папоротника. Женщина указала на нее, промолвив:
— Кровать там. А здесь очаг, на котором я жарю мясо.
В этой дыре царила прямо-таки адская вонь; пахло гарью и всевозможной дрянью. Не было и речи о дымоходе. Едкий дым уносился через окно. Мои спутники вошли вслед за мной. Я видел по ним, что они думали так же, как и я.
— О каком мясе ты говоришь? — осведомился я.
— О конине.
— Откуда она взялась?
— Это мясо нашей собственной лошади, — ответила она, поднеся руки к глазам.
— Вы ее закололи?
— Нет, ее кто-то растерзал.
— Гм! Кто же?
— Муж говорит, что это, наверное, медведь.
— И когда он задрал лошадь?
— Прошлой ночью.
— Аллах, Аллах! — воскликнул Халеф. — Так этот медведь ест не только малину! Вы его убили?
— Что ты говоришь? Чтобы убить медведя, нужно собрать толпу людей.
— Ты мне расскажешь, как все случилось, — попросил я ее.
— Мы сами точно не знаем. Лошадь была нужна нам, чтобы торговать. Она возила телегу с углем и…
— Так я не вижу здесь никакой телеги!
— Мы не можем держать ее здесь, ведь к дому не подъедешь — дороги тут нет. Телега всегда стоит возле жилища углежога. Лошадь же находится дома, пока мы здесь. Ночью она пасется на улице. И вот сегодня, когда мы проснулись, то не увидели ее, а принялись искать, нашли только тушу наверху, в скалах. Она была растерзана, а когда мой муж увидал следы, то сказал, что это был медведь.
— Где сейчас лежит оставшееся мясо?
— Снаружи, в сарае.
— Покажи мне.
— Не могу, господин, — испуганно сказала она. — Мой муж запретил мне пускать туда чужих людей.
— По какой причине?
— Не знаю.
— А где он сейчас?
— Пошел искать логово медведя.
— Так это же крайне опасно! Неужели твой муж такой храбрый охотник?
— Да, он таков.
— Когда он вернется?
— Видимо, вскоре.
— Так! Чужие люди сегодня были у вас?
— Нет. Почему ты о них спрашиваешь?
— Потому что твой муж запретил тебе пускать чужаков в сарай.
— Там никого не было, ни одного человека, ни сегодня и ни вчера. Мы живем так уединенно, что редко кто к нам заезжает.
В это мгновение раздался пронзительный, душераздирающий крик. Женщина затараторила, стараясь отвлечь наше внимание, но я сказал:
— Послушай! Кто там кричал?
— Я ничего не слышала.
— Зато я очень ясно слышал.
— Так это была какая-то птица.
— Нет, это был человек. У тебя и впрямь никого нет?
— Я совершенно одна.
При этом она махнула рукой конакджи, указывая на дверь. Я увидел это, повернулся и вышел.
— Господин! — она закричала мне вслед. — Куда ты идешь?
— В сарай.
— Тебе нельзя!
— Ба! Я хочу посмотреть,
