Дорога в декабре - Захар Прилепин

«Твари все, — шептал я, пробираясь к выходу, сделав девять полных кругов. — Твари!» Хотя сам уже знал, куда шел, к кому.

Тут недалеко.

Надеюсь, она все-таки не сменила место работы. Сейчас выскажу ей всё.

Побродил по вокзальной площади, пряча глаза от полицаев, но они это сразу секут, меня дважды останавливали, сверяли паспорт с недовольной и одновременно слегка подобострастной личиной, у личины всё еще ныл и ныл висок. На третий раз по бугристому лбу я узнал знакомого прапора, который… ну, тогда с Оксаной помог.

— Старшой, а Оксана работает, не знаете? — вежливо поинтересовался я, получая паспорт назад.

— Какая Оксана? — спросил он, тряхнув почти бордовыми щеками.

— Здесь работала. Девушка, — я кивнул головой в ту сторону, где встретился с ней впервые.

— Я тебе что, сутенер? — злобно ответил он. Один его напарник ухмыльнулся, другой смотрел на меня так, словно собирался повалить на асфальт и забить ногами насмерть.

— Нет, — ответил я, подумав.

— Нет, блядь, — передразнил старшой и пошел.

Тот, что хотел меня забить ногами, еще некоторое время стоял рядом со мной, у него подрагивало то одно веко, то второе.

— Ее убили, — обернувшись, сказал старшой громко.

Я обошел этого, с неврозом, и догнал старшого.

— Кто? — спросил я, пытаясь взять его за рукав, но при этом к рукаву не прикасаясь, потому что помнил, что нельзя.

— А чего? — спросил он таким тоном, которым мог бы сказать, например: «…Ты козлиный помет!»; но наши постовые всегда разговаривают только так, и я не удивился.

Я облизнулся и не нашел никаких слов во рту.

— Как про жену спрашиваешь, — хмыкнул он. — Ее сутенеры мочканули. На квартире тут неподалеку.

— За что? — шепотом спросил я.

— Загрубила им чё-то. Моя смена их задержала, черножопых. По горячим следам, — сказал он, и в его голосе послышалось удовлетворение. — Иди другой вставь, — посоветовал он.

Из-за железного забора, сжимая время от времени холодный прут, я следил, не появятся ли мои.

Зайти никак не мог: казалось, что все знают обо мне, всё знают про меня.

Начали подходить взрослые особи, зазывать своих: и то один двуногий кутенок, ликуя, выбегал из толпы, то другой.

Тех, кого искал я, не было нигде.

Может, их наказали и они в группе сидят? Старая уборщица там ворчит, кубики разбросаны, пустые окна, подоконники белые.

Или что еще может случиться? Еще что случается? Какие случаи случаются еще?

Пляшущими руками полез в карманы, так размашисто, словно у меня их, этих карманов, штук шестнадцать повсюду, а не четыре. В одном нашел свой мобильный с такими стертыми цифрами, словно с начальных классов решаю на нем примеры.

На какую букву она у меня была записана? На имя? Может, как жена она записана на букву «ж»?

Нет ничего на «ж».

Или на «с» как «супруга»? Кажется, есть такое слово «супруга».

— Или сразу и на «с» и на «ж» как спутница жизни, — предположил я вслух, листая телефонную книжку, то прыгая с «а» до «э», до «ю», до «я», то подолгу топчась на сонорных.

Наконец, нашел — это было имя ненастоящее, смешное, выдуманное мной когда-то, быть может, в Средние века, когда сознание человека еще было цельным, иерархическим, когда самый язык еще излагал понятия, а не извращенные модернизмом представления о понятиях, каждое из которых только и может, что быть целью для пересмешничества.

И единственное, в чем и можно было по-хорошему пересмешничать в Средние века, — так это в человеческой нежности, давая близкому второе имя, вывернутое наизнанку, как самая теплая варежка, пахнущая детской ладонью, леденцом, снежками из яблочного январского снега, который никогда больше не выпадет в наших землях.

Прогудели гудки, долго длились гудки, гудели и гудели. Интересно, по ту сторону моего звонка, там всё та же песня звучит? Или уже нет той песни, разобрали все ее слова на алфавит, а из нотных жердей сделали курятник?

— Алло, — ответил мужской голос.

Рука моя дрогнула.

— Я очень ревнивый, — помолчав, сообщила мне трубка на ухо.

Я поперхнулся дурацким клёкотом.

— Да что ты! — почти крикнул я.

— Ты часто звонишь, — произнес он так, словно читал разные фразы из карманного словаря, переводящего с его ублюдочного диалекта на мой язык.

— Вася, ты в своем уме? — спросил я.

— Я не Вася, — ответил он и отключился.

Всего два часа, может быть, начало третьего, а на улице уже начало темнеть, осень скоро, август на исходе.

Внутри пульсировало странное ощущение, что я кого-то должен найти и разгадать.

Шел сначала за одним стариком, стараясь попасть след в след, он остановился, догадавшись, что за ним идут, отпрянул в сторону. Я поспешил мимо, не поднимая глаз.

Потом шел за цоканьем каблуков, даже не смотря, кто это цокает, краем глаза замечал только, что она в чулках. Когда цоканье останавливалось, я останавливался тоже и стоял, закрыв глаза. Цоканье продолжалось — я снова спешил за ним. Потом раздался звук остановившийся машины, человеческие голоса, смех. Я подождал, но цоканье больше не возобновилось.

Выбрал подростка, в руке у подростка был прутик, он сёк им воздух. Я шел по другой стороне тротуара, чтоб не напугать, потом держался поодаль, когда подросток свернул во двор. Потом он надолго остановился возле какого-то подъезда, и я неосмысленно подошел ближе.

Подросток, торопясь, нажимал кнопки домофона. Когда открывалась дверь, я уже стоял у него за спиной, молча.

Он, оглянувшись несколько раз, вбежал в подъезд и, не дождавшись лифта, заторопился наверх, перепрыгивая через две или три ступени.

Я пошел за ним и столкнулся с профессором.

— Платон Анатольевич, — удивился я.

Некоторое время он смотрел на меня, сощурившись, иногда чуть приоткрывая один, больной ангиной, глаз, то закрывая второй, пораженный гриппом.

— Вы что здесь делаете? — прервал я молчание.

Он очень сочно хмыкнул — будто всхрапнул.

— В данный момент я курю, — ответил он. — А вообще я здесь живу. И вы у меня, кажется, бывали. Вас опять девочка впустила, как в прошлый раз?

— Нет, сегодня мальчик, — ответил я очень искренне.

— Отлично, — порадовался Платон Анатольевич. — Но так как мы с вами уже всё, что могли, обсудили, мне к тому же очень некогда, так что, думаю… Ничего не думаю, просто: всего доброго! Идите! — скривившись, он рывком открыл дверь в свою квартиру и громко захлопнул ее.

Я сел на ступени.

— Почему его нельзя поместить в нормальную клинику? — раздался из квартиры профессора женский голос, высокий и неприятный. Я его уже слышал однажды. Таким голосом иногда говорят злые вахтеры или обиженные на весь мир кондукторы в автобусах.

«Что делает кондуктор в доме профессора?» — подумал я.

— Он идиот, ему всё равно, — ответил профессор совсем близко и как будто то ли присаживаясь, то ли вставая.

«Ботинки надевает», — догадался я.

— Это ты идиот и тебе всё равно! — закричала женщина. — Всю жизнь ковыряешься в человеческом мозгу и не можешь вылечить единственного сына…

— Я и тебя… тебя тоже не могу… — негромко произнес профессор, судя по голосу окончательно вставая, расправляя плечи и отаптываясь на месте; однако его никто не слушал, и, пока он хлопал по карманам в поисках ключей (они мягко звякнули в ответ), одновременно открывая дверь, женщина всё еще кричала.

— Сука, — выходя сказал профессор, словно бы сам себе.

Мы встретились с ним глазами. Я был уверен, что он сейчас толкнет меня, привставшего со ступеней, или, не знаю, плюнет куда-нибудь в мою сторону, но он пояснил специально для меня еще раз:

— Сука. Хабалка.

И пошел вниз по ступеням.

Подождав, пока он спустится на один пролет, я тихо, почти на цыпочках пошел следом.

Наверху открылась дверь, и женский голос прокричал вослед:

— Забери его оттуда, я говорю! Иначе я самого тебя уложу туда!

Судя по шагам, профессор остановился. Я ожидал, что он выкрикнет какое-нибудь обидное слово, но он смолчал и медленно пошел дальше.

Я нагнал его на стоянке такси.

— …Вы тут? — спросил он, забираясь в машину. — Ну, поедемте, составите мне компанию…

Он сел на заднее сиденье, как подобает людям, имеющим водителя или часто бывающим за границей, где пассажиры всегда позади.

Я забрался вперед.

Машина тронулась.

Мы молчали несколько минут.

— Вы, собственно, кто, я всё никак не запомню? — спросил, наконец, Платон Анатольевич.

Я посмотрел на водителя, может быть, интересуются у него, но водитель рулил себе.

Пожевав губами и поиграв скулами в поисках разумного ответа, я так ничего и не придумал, но профессор тем временем добавил к своему вопросу:

— Хотя без разницы, без разницы… В таких случаях мне по роли положено сказать: без разницы.