Глиссандо - Ария Тес

— Знаешь, когда ты родился, Миша, я думал, что ты будешь на меня похож.

— О, старая песня о главном… — усмехается брат, откидываясь на спинку кресла, — Я тебя разочаровал? Я недостоин? Тот самый первый блин, что вышел комом?

— Отнюдь. По мне ты стал лучше меня в бесконечное число раз.

Миша поднимает брови от очередного неожиданного откровения, но, как и я, бьет себя по рукам. Усмехается.

— Вау. Бесконечное число раз — это много.

— Все равно недостаточно, чтобы выразить действительность. У тебя хватило смелости быть мягким, чего я себе позволить не мог из-за отца. Ты же, имея похожие обстоятельства, как то умудрился остаться собой. Я безумно горжусь твоей работой. Тобой. И завидую, Миша. Тебе не нужны маски, которые мне всю жизнь были необходимы.

— К чему все это, а? Сколько себя помню, ты гнобил меня за то, что я слишком мягкий тюфяк, а сейчас вон какие дифирамбы. Или что же? Для меня припасена зажигательная история? Моя первая жена тоже часть какого-то клана?!

— Нет, она просто продажная шлюха, — брови Миши падают на глаза, а отец слегка пожимает плечами с улыбкой, — Если ждешь извинений за то, что я тебе это показал, можешь завернуть губу обратно. Их не будет. Я не жалею, о том, что оградил своего сына от потаскухи.

— Оградил? Так ты это называешь?

— Я не просил убивать вашего ребенка, Миша, я хотел его забрать. Она сама сделала аборт.

Миша замолкает, и вместе с его запалом куда-то стекает и усмешка. Да, что-то совсем не весело…

— Ты всегда был слишком доверчивым. Мария такой была. Она доверяла людям, которые плевали ей в сердце…

— Или доверяла тебе. Тому, кто ей это сердце вырывал каждый раз, когда бил ее.

Отец скрипит зубами. Ему не нравятся такие упоминания в момент «душевной близости», и обычно за такое кто-то из нас мог и отхватить, но сегодня он смиряется. Опускает голову, наблюдая, как в стакане кружит виски, а потом тихо сознается.

— Это правда. Я много раз допускал одну и ту же ошибку.

— Это называется иначе.

— Ты не понимаешь, Миша. Тебе досталась кроткая и спокойная женщина. Нежный цветок. Мне роза с шипами. Я много раз резал пальцы о ее стебель и много раз срывался из-за этого. К сожалению, мне не хватило мужества где-то уступить и прогнуться, потому что меня воспитывали не так.

— Ты изменял ей, — глухо говорит Марина, которая наконец отлипла от экрана телефона, сложила руки на груди и, стерев слезы, вступила в разговор, — Чего ты ожидал?

— Я не буду объяснять все тонкости и перипетии наших с Марией отношений. Это слишком сложно и долго, да и кому это нужно? Важно лишь то, что я любил только ее. Она единственная. Всегда была и будет.

Неловко и так неожиданно обидно за Настю. Я кидаю на нее взгляд, но сразу же отворачиваюсь, не желая смущать сильнее. Такое слышать неприятно никому, даже несмотря на то, что любви между ними нет уже давно. Сейчас же Насте пришлось услышать другую правду: ее никогда и не было.

Это бесит Лекса. Он зло усмехается и пару раз кивает, а потом цедит сквозь зубы.

— Как мило.

— Как есть, Леш. Это правда.

— А моя мама тогда кто, а?!

— Твоя мама — мой самый лучший друг.

Настя резко поднимает глаза, а Петр Геннадьевич уже в который раз нежно улыбается. Он подается даже вперед, смотрит на нее долгих пару мгновений, после которых тихо продолжает.

— Ты безумно похожа на мою маму. Она тоже была нежной и очень доброй, неспособной на ненависть. В казарме все всегда называли ее в шутку «Белль», потому что мой отец был Чудовищем. Строгий, жестокий, холодный, а рядом с ней становился мягче плюшевой игрушки. Ты тоже делала меня мягче. Поверь. Без тебя я был худшей версией того, кого ты знаешь. Рядом с тобой мне было хорошо, и я тебе бесконечно благодарен за все, что ты для меня сделала. Знаешь, у меня было очень много женщин…конечно ты это знаешь, но вот что забавно…Я ни о ком никогда не жалел, только о тебе.

Хмурится, быстро вытирая щеку, и я уже думаю, что вот сейчас папаша саданет ее словесно, но нет. Сегодня день каких-то странных, зыбучих метаморфоз. Покаяние. Как будто все мы находимся в будке для исповеди, и все мы — священники, здесь для отпуска грехов человека, который наконец решил обнажить свою душу.

— …Я жалею о том, что не дал тебе развода.

Настя издает странный звук, как сдутое колесо, а отец опускает глаза, медлит, но снова их поднимает и еще тише добавляет.

— Прости меня за все. Я не должен был втягивать тебя в свою жизнь, но моим детям нужна была мать. Ты была лучшей кандидатурой, потому что я знал, что ты с этим справишься. Я мог на тебя положиться. По итогу ты сделала для меня столько хорошего, а я для тебя так мало, прости меня и за это. И спасибо за детей. Леша, Адель — они так похожи на тебя, и я рад этому. Я рад, что они не похожи на меня.

— Петя…

Но он не дает ей ничего сказать, а смотрит на Лекса.

— Ты полноправный член этой семьи, Леша. Ты здесь не лишний. Ты на своем месте. Знаю, что всю твою жизнь ты пытался именно это доказать, но тебе не нужно было так стараться, потому что ты — мой сын. Всегда им будешь. Запомни это, ты Александровский. Не позволяй никогда и никому в этом сомневаться. Один из десяти лучших дней моей жизни, тот, когда я познакомился с тобой. И, конечно же, моя маленькая жемчужинка. Мой подарок. Я так рад, что ты у меня есть, и так тобой горжусь. Когда ты танцуешь, мое сердце бьется чаще. Тебе я позволял всегда больше остальных, и даже согласен был на брак с твоим футболистом. Он хоть и недостоин тебя, но почти к этому близок. Надеюсь, что ты будешь счастлива.

— Папа?

Голос Адель дрожит, а мне стоит таких больших трудов не закатить глаза. Потому что я не хочу рушить их личный момент, ради нее, не ради него, разумеется. Пусть я и считаю, что все, что здесь происходит — бред сивой кобылы, она так явно не думает. Не смотря ни на что.

Пока льются тонны патоки, у меня в свою очередь, есть время взвесить все услышанное,