Объясняя постмодернизм - Стивен Хикс

и, сохраняя верность своим леволиберальным американским корням, требует, чтобы мы при этом были любезны Аруг с другом[122]. Вкратце постмодернисты предлагают либо вступить в борьбу, либо выйти и изолироваться от нее, либо сгладить ее перегибы.

Таким образом, постмодернизм – это конечный результат Контрпросвещения, инициированного кантианской эпистемологией.

Глава 4. Атмосфера коллективизма

От постмодерновой эпистемологии к политике постмодерна

Есть проблема в том, чтобы объяснять постмодернизм исключительно теорией познания. Эта проблема – постмодернистская политика.

Если бы глубокий скептицизм в отношении разума и следующие из него субъективизм и относительность были важнейшей частью истории постмодернизма, мы могли бы заключить, что постмодернисты представляют в целом случайное распределение взглядов по политическому спектру. Если бы ценности и политика определялись прежде всего субъективными предпочтениям, то люди бы экспериментировали с любыми формами политических программ.

Но в постмодерне ситуация иная. Постмодернисты – это не люди, которые пришли к релятивистскому пониманию эпистемологии и нашли утешение в большом разнообразии политических убеждений. Постмодернисты едины в своем выборе политики крайне левого толка.

Мишель Фуко, Жак Деррида, Жан-Франсуа Лиотар и Ричард Рорти – все они придерживаются левых взглядов. Так же как Жак Лакан, Стенли Фиш, Катарин Маккинон, Андреас Хюссен и Фрэнк Лентриккья. Ни одна из главных фигур постмодернистского движения в глобальном смысле не отходит от левых взглядов.

Так что постмодернизм включает иные смыслы помимо новой эпистемологии.

Постмодернисты приняли близко к сердцу замечание Фредерика Джеймисона о том, что «все в последнем анализе является политическим»[123]. Дух этого замечания подпитывает постмодернистскую уверенность в том, что эпистемология лишь инструмент власти и что все требования объективности и рациональности маскируют репрессивные политические программы. Поэтому именно разум обусловливает то, что постмодернистские призывы к субъективности и иррациональности могут также служить политическим целям.

Другая особенность заключается в том, что левая мысль преобладала в политических дискуссиях интеллектуалов XX века, особенно в академических кругах. Но даже этого наблюдения недостаточно, чтобы объяснить загадку преобладания левой мысли в постмодернистском движении, так как на протяжении большей части истории социальной мысли социализм отстаивали с позиций разума и науки. Марксистский социализм был наиболее распространенной формой крайне левой теории, и марксисты сами определяли себя как последователей «научного социализма»[124].

Другая загадка заключается в том, почему постмодернисты – особенно те постмодернисты, которые реализуют постмодернистские идеи в политике или в учебных аудиториях и на педагогических советах, – как правило, враждебно относятся к инакомыслию и дебатам, склонны переходить на личности и навешивать ярлыки, часто прибегают к «политически корректным» авторитарным мерам и позволяют себе проявлять злость и гнев как тактику аргументации. Будь то Стэнли Фиш, который называет всех оппонентов политики позитивной дискриминации ксенофобами и сваливает их в одну кучу с Ку-клукс-кланом[125], или демонизация мужчин Андреа Дворкин, которая называет всех гетеросексуальных мужчин насильниками[126], риторика постмодернистов зачастую носит брутальный и злобный характер. Поэтому интригующий вопрос состоит в следующем: почему среди крайне левых – тех, которые традиционно провозглашали себя единственными настоящими защитниками цивилизованности, толерантности и честной игры, – этим принципам меньше всего следуют и даже их отрицают?

Обоснованность, разум, логика, толерантность и благовоспитанность – все эти принципы были неотъемлемой частью модернистской системы ценностей. Социализм начинался, в частности, с принятия этих ценностей.

Аргументация следующих трех глав

Как и модернисты, социалисты считали, что обоснование социализма заключается в самих фактах и рациональном анализе, и это будет очевидно каждому мыслящему человеку, как только мы убедимся в моральном и экономическом превосходстве социализма над капитализмом.

Это имеет большое значение, потому что понятый таким образом социализм посвятил себя ряду предложений, которые могут быть проверены эмпирически, рационально и с научной точки зрения. Конечный результат этого исследования дает еще один ключ к объяснению постмодернизма.

Классический марксистский социализм основывается на четырех постулатах.

1. Капитализм – это система эксплуатации: богатые порабощают бедных, это система жесткой конкуренции внутри страны и империалистическая экспансия за ее пределами.

2. Социализм, напротив, гуманен и миролюбив: люди равны между собой, делятся друг с другом и сотрудничают.

3. Капитализм в конечном итоге менее продуктивен, чем социализм: богатые становятся богаче, бедные беднее, – и последующий классовый конфликт в конце концов приведет к краху капитализма.

4. Социалистическая экономика, напротив, станет более продуктивной и откроет новую эру процветания.

Эти положения были впервые высказаны социалистами XIX века и часто репродуцировались в ХХ-м до того момента, как разразилась катастрофа. Катастрофа заключалась в том, что все четыре постулата социализма были опровергнуты как в теории, так и на практике.

Теоретические споры выиграли сторонники свободного рынка. Людвиг фон Мизес, Фридрих Хайек и Милтон Фридман показали эффективность рынка и пришли к выводу, что социалистическая командная вертикальная экономика обязательно должна потерпеть неудачу. Выдающиеся левые экономисты, такие как как Роберт Хайлбронер, признали в печати, что дискуссия окончена и капиталисты победили[127].

В теории моральные и политические дебаты более возможны, но основной тезис состоит в том, что некоторая форма либерализма в самом широком смысле необходима для защиты гражданских прав и гражданского общества в целом и самые оживленные дебаты касаются того, какая версия либерализма является наиболее продуктивной – консервативная, либертарианская или модификация велферизма. Многие левые стали позиционировать себя как более умеренные коммунитаристы, но эта позиция сама по себе показывает, насколько далеко зашла дискуссия о либерализме.

Эмпирические данные о социализме оказались гораздо сложнее. На практике в экономическом отношении капиталистические страны становятся все более производительными и процветающими, и конца этому не видно. В капиталистических странах не только богатые богатеют в фантастических масштабах, но и бедные в этих странах становятся богаче. Прямым и жестоким контрастом к данной тенденции является тот факт, что каждый социалистический эксперимент заканчивался удручающим экономическим провалом, начиная от Советского Союза и Восточного блока до Северной Кореи, Вьетнама, Кубы, Эфиопии и Мозамбика.

На практике в моральном и политическом отношении каждая либеральная капиталистическая страна имеет прочную репутацию гуманного общества, уважающего права и свободы человека и дающего возможность людям вести плодотворную и содержательную жизнь. А практика социалистического общества снова и снова показывала себя более жестокой, чем худшие диктатуры в истории XX века. Каждый социалистический режим превращался в диктатуру и начинал убивать людей в огромных масштабах. И каждый социалистический режим порождал писателей-диссидентов, таких как Александр Солженицын и Ниен Ченг, которые задокументировали то, на что способны эти режимы.

Эти факты хорошо известны, и я останавливаюсь на них, чтобы показать глубину кризиса, в который эти события повергли левосоциалистическую интеллигенцию. К концу 1950-х годов этот кризис ощущался с особенной остротой.

Вместо