Комплекс Ромео - Андрей Донцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Метро уже полтора часа как закрыто, Саша. А я живу – вон окна на втором этаже… Что называется, в двух шагах. Поразительное место. Такая историческая атмосфера внутри… Ну, пойдемте же.
Как—то слишком навязчиво и недвусмысленно меня буквально волокли за руку в сторону красивого трехэтажного дома.
– Нет… я на метро…
– Метро закрыто, говорят же вам. Что шататься по улицам в таком состоянии. Это опасно.
– Я не сдамся, я бывший волейболист.
– А, ну понятно. Упертость характера. Если не сможете попасть в половину третьего в метро, возвращайтесь и звоните в домофон. Квартира номер восемь.
– До свидания.
– Надеюсь, что до свидания, Саша.
Я поплелся в сторону Китай—города. Он окликнул меня.
– Забыл вам напомнить, кстати:
Так долго вместе прожили, что снег,Коль выпадет, то думалось – навеки,Что, дабы не зажмуривать ей век,Я прикрывал ладонью их, и веки,Не веря, что их пробуют спасти,Метались там, как бабочки в горсти.
Я был порядком ошеломлен. Мимо просвистывали по направлению к какому—то бару стайки девушек, и уже через минуту их можно было увидеть отплясывающими на подоконнике.
– Здорово. Спасибо, что напомнили…
– Запомните, Саша. Жизнь гораздо шире, чем театр. И не думайте, что все интеллигентные люди сконцентрировались в театральных кругах. Напротив, у меня есть стойкое ощущение, что их там все меньше и меньше. Квартира номер восемь, запомнили?
– А я с вами целиком согласен, – я был потрясен такой его речью. «Взять хотя бы меня», – хотел добавить я, но не стал. – До свидания.
– До свидания. – Он смотрел мне вслед.
Что—то меня настораживало в его внешности… Дорогой кожаный плащ, белый шейный платок… Да нет… Настораживал этот слишком цепкий взгляд. Я своим театральным нутром чувствовал, что взгляд этот совсем не прост.
Я развернулся и неуверенно пошагал прочь.
Как оказаться дома, находясь в центре Москвы с пустыми карманами? Мог бы и денег на такси предложить, интеллигентный человек. Меня уже разбирала злость на Лизу, на проректора по общим вопросам… и Иржи с его джипом… Когда не надо – тут как тут, а сейчас позвонил и не приехал.
Какая—то машина мигала мне. Когда я стал ее обходить, она остановилась.
– Вспомни черта – он и появится.
Иржичех с необыкновенно серьезным лицом вцепился в меня своими зрачками ротвейлера.
– Это с кем у тебя такие романтические прощания? Директор театра, что ли? Что—то я на спектакле его не помню…
Поразительная зрительная память.
– Его там и не было. А ты что, Иржи, ревнуешь, что ли?
Иржи задышал тяжело, казалось, на всю улицу было слышно его дыхание. С Иржи вообще—то так шутить не надо…
– Кто это?
– Знакомый, точнее не знакомый, просто в баре потрепались – первый раз вижу.
– А куда он тебя за руку тянул?
– К себе… в гости приглашал…
Иржи внимательно смотрел на меня. Какой—то глубокий мыслительный процесс шел в его могучей голове.
– Из этого дома, что ли…
Я обратил внимание, что он уже давно смотрит не на меня, а в сторону трехэтажного особнячка в Сверчковом переулке.
– Из восьмой квартиры…
– Иди…
– Ты о чем?
– Сходи…
– Зачем?
– Ты еще не понял, что за люди в Москве в таких живут?
– Нет, а что за люди?
– Очень некислые люди в плане бабок. Не люди – а тема. Сходи, пробей тему нам с парнями.
– Ну, знаешь, Иржи…
И куда мне теперь идти? Лизу только что пустил в слезах по ложному следу, припрусь – поймет, что прошу прощения. Сочинит какую—нибудь душную оду…
– Пробей тему нам с парнями, – повторил Иржичех. Собственно, его голос и не просил, а приказывал. – Тебе что, лень попить чаю и по сторонам жалом поводить? Позырь, что там в хате…
Иржи взял меня за руку и подтолкнул в сторону дома. Твердая хватка. Минут десять назад в сторону этого дома меня тащил с подозрительной настойчивостью Сергей Геннадьевич, теперь за этим же занятием можно было увидеть могучего Иржичеха.
Только получалось у него это гораздо лучше. В три толчка и два пинка я оказался прижатым носом к домофону.
Что за дом такой, что меня в него все тащат? Меня охватило чувство вызова, эксперимента и настойчивой фатальности всего происходящего. Чувство, с детства не приносившее мне ничего хорошего.
Я нажал восьмерку. Восемь – так восемь.
23
Я очнулся, прикованный наручниками к батарее, в довольно нелепой позе. Лежа на животе с вытянутыми вперед руками. Мои самые тревожные ожидания оправдались. Все—таки Сергей Геннадьевич был неправильной сексуальной ориентации. Я уже «угу» или еще нет? Все мои ощущения сконцентрировались в нижнепоясничной области. Ничего нового, необычного с физиологической точки зрения.
Должна же быть, наверное, явно ощущаемая боль. Не самые лучшие минуты, посвященные самопознанию в моей жизни. Знал бы Бердяев, как мало он затронул в этом направлении.
Стал с пристальной параноидальностью прислушиваться ко всему, что происходило во мне. Может, просто тело потеряло чувствительность?
Нет – болят от наручников запястья, чувствую холод паркета животом.
Шум, который казался уличным, оказался шумом в моей голове.
– Ты чувствуешь себя нормально?
– Я сейчас охренительно далек от того состояния,
которое можно назвать нормальным.
«Криминальное чтиво». Брюс с негром после сцены насилия.Ну, ладно—ладно, успокаивал я себя. Вполне возможно, что все это не то, о чем я думаю.
Хотя другие варианты, заставившие гостеприимного Сергея Геннадьевича пристегнуть меня к батарее наручниками, предварительно подмешав какую—то срань в чай и применив, видимо, вдобавок гипноз со своим тупым тестом, в голову не шли.
Чая я действительно выпил. Зеленого с ароматизированными добавками. Потом вспомнился какой—то тупой тест из занимательной психологии за компьютером. И прижавшегося почти щекой ко мне Сергея Геннадьевича. Помню, что по привычке нажимал все время на фиолетовые прямоугольнички, а вдруг их на экране совсем не оказалось… И эти мерзкие, как у влюбленной лягушки, глаза рядом…
Тьфу ты, гадость. А ведь мне что—то подсыпали в чай…
Ярко всплыл образ негра из «Криминального чтива». Если уж этот толстогубик попал – куда нам. Вспомнились уроки актерского мастерства. Представь себе известного актера, как он бы сыграл в этой ситуации. Так бы и сыграл. Мычал бы себе в нижнюю губу. Чем я от него отличаюсь. Чем я от него отличаюсь.
«Ну дак, ёптыть!» – как говаривал Станиславский.
Подвижностью! Я подвижен. Беги, Сан Саныч Мельков—Ромео, беги. Хотя с пристегнутыми руками далеко не убежишь. Но… Куда выходят эти окна? Вроде на улочку, противоположную проспекту. Это удача.
Почему не идет Иржичех? Видел же, что к насильнику подтянулся друган. Потенциальный насильник и только. Хотя вряд ли он шел по улице в этом наряде. Они что, меня потом отпустят? С какой стати им меня отпускать? Опускать и отпускать… Так меня ж здесь шваркнут. Или это крутые парни, которые не боятся мести такой шушеры. Я огляделся по сторонам. «Хоть бы крутые, хоть бы крутые…» Да, хоть с этим повезло! Любовничек у меня нарисовался что надо! Видно, что мебель антикварная, в углу стоял какой—то клавесин, рядом со мной этажерка с вазой, которая вот—вот свалится на голову. Да! Хитрый Иржичех не зря толкал меня в сторону этой двери, здесь было где разгуляться его не вылезающей из театров банде. Мебели много, но квартирища такая, что все равно комната казалось пустынной и холодной. И чем—то напоминала мне средневековую пыточную.
Дверь открылась. Я притворился спящим.
– Спишь, чучелко? – прошепелявил голос. Гораздо тоньше и пра—а—ативней, чем у моего приятеля. Видимо, мой парень активист, а этот лодырь. Почему—то очень захотелось на него посмотреть.
«Нет, не сплю – душик принимаю, урод недорезанный», – подумал я. Зачем я им сдался в этом любовном треугольнике, для каких извращенных утех?
Как же им испортить вечеринку? Когда—нибудь же Иржичех, дубина, позвонит в дверь! Вопрос, на какой сцене Камасутры мы будем находиться в то время.
24
Брезгливое чувство, сковывающее сознание и мешающее действовать. В своем загаженном кинематографом подсознании я откопал отрывок какого—то фильма: в камере изнасиловали доброго очкарика, который тоже почему—то сидел в тюрьме. Зэк с человечинкой в сердце и мефистофелинкой в глазах, подравшись с насильниками, ломился к очкарику в дверь, чтобы успокоить и принести свои соболезнования, но было поздно: тот повесился. Сыграно все было по Станиславскому, натурально. Видимо, это и запало. Ибо все—таки герои Квентина – Брюс и толстогубый негр – все переносили довольно стоически, с философским подтекстом. Правда, это был скорее художественный эпатаж. В жизни даже таким неслабым парням пришлось бы понервничать.
