У друкарей и скоморохов - Станислав Росовецкий

Старичок задумался, повиснув на своем посохе, потом огляделся и вдруг напустился на мастера Спиридона:

— Что то за людци обдертые? Или двор мой постоялым творится, что всякий до него валится? Та ещё из возом повапленым, из русалкою!

Васке стало стыдно перед отцом митрополитом за русалку. Работой своей он был доволен и вовсе не считал, что русалка та плохо намалёвана. Напротив, тот же Бажен уверял его, смеясь, что работа даже слишком мастерская: надо ведь, сумел сделать эту зеленоволосую тварь такой похожею сразу на двоих — не только на Вешку, а в той есть, кто спорит, кой-чего русалочьего, но и на добрую и ликом прекрасную её хозяйку… «Как давно это было! — удивился малый. — Если б не русалка намалёванная, то и лицо Вешки совсем бы забылось». Его дернули за рукав: скоморохи по очереди подходили к руке подобревшего старичка, и Томилка скорчил уже немыслимо постную рожу…

— Заждите, детки! — сказал им митрополит Иов Борецкий. — Федько, знайди лопату и зробы, что тобе приказалем… Детки! Мастер Спиридон зараз поведал мне про вас. Претерпели есте от гонителей наших. Уси зараз терплят, молитися надобно. Пане Спиридоне! Ключи у тебе, видимкны малый чулан, нехай возьмут, что им потребно из одежины. А отрочку сему замурзанному хоч бы и мой подрясник, там есть, майже новый. Я, ещё протопопом Иваном тут будучи, — он показал, не глядя, в сторону церкви, — справил его, да не доносил. Мы с отрочком зараз под одну версту, что старый, что малый. Ну, идить, детки.

И он повернулся было к мастеру Спиридону, но тут шагнул вперед Бубенист и тихо, но настойчиво попросил позволения поговорить с преосвященным отцом наедине, время самое малое забравши. Митрополит взглянул на него внимательно, и Васка увидел, какими молодыми ж любопытными могут быть глаза у этого хилого старичка. Кивнув лазутчику на крыльцо, митрополит двинулся за ним, с трудом передвигая ноги.

Томилка уже рылся в кузове телеги.

— Тек и есть, верно я это боками своими почуял. Котел украли, бельишку нашему ножки приставили, ведерка кожаного и того нет, фляга…

С треском распахнулись дверцы погреба. Здоровяк-послушник отворил их, наверное, головой, потому что в руках еле удерживал берестяной, весь в земле и веревками обмотанный, короб.

— Головы пока целы — и то, считай, подарок, — серьезно сказал Бажен, не отрывавший глаз от двери, за которой скрылся Бубенист.

Уже в сумерках мастер Спиридон повел нечаянных гостей на новое место; как и собирался, к своему подручному Селивону Рыболову.

Глава семнадцатая, в коей Бажен объявляет войну Речи Посполитой, а Васка вступает в единоборство с коренным киевлянином, заключает с ним мир и начинает прогулку по Киеву

Отобедав, скоморохи облизали ложки и, но обычаю, сунули их за голенища. Чернобровая хозяйка, протирая стол, одарила их за это взором осудительным, сложила грязные полумиски и вышла, неслышно ступая босыми ногами.

— Что это было, дядя? — скучно спросил Томилка.

— Затирка. Просто тесто такое, в кипятке с солью распущенное.

— Живут, конечно, они чистенько, справно, хлебово каждому наливают в особливую миску, а вот еда бедная… Хозяин наш какого вчера осетра вытащил — и на базар сразу! И рыбою тут несет…

— Помолчал бы, утроба несытая! — осерчал ни с того ни с сего Бажен. — Чем же здесь ещё вонять может, в каморке, если хозяин здесь сети сушил? Спасибо ему и на том… Хватит отсыпаться, завтра перед светом пойдем с Селифаном, поможем невод таскать.

— Я не смогу, атаман, — сказал Бубенист. — Мнe, может быть, и ночевать с вами не доведётся.

— Казаки там бьются, Селифан рыбу ловит, ты своё дело делаешь, а мы тут… Рассказал бы хоть.

— Про те дела вам же лучше не знать — мало ли чего… Одно скажу, что на днях доведется кому-то в Путивль скакать.

— Не, я не поеду. Надо сперва мне с ляхами теми переведаться. Я их первым не задирал.

— Беда, ребята! Ваш атаман замирение с поляками нарушает и Речи Посполитой войну только что объявил. Ой, как страшно!

— Смеешься, дядя? Как нас в Прилуках вязали, что-то они про мир не вспомнили. А к запорожцам, сказывают, донских казаков много пришло. Они что ж, по-твоему — не русские? Не нашего царя подданные?

Бубенист помолчал. Зажав уже в левой руке кремень и трут, он любовался остальною, на столе разложенное снастью для курения: была там короткая глиняная трубка, набитая крученым табаком, кисет, кресало. Поднял смеющиеся глаза на Бажена:

— Про донских казаков мне ли не знать? То дело известное, что их с запорожцами водой не разольешь: то донцы на Сечи, то запорожские на Дону живут, в Крым вместе по морю ходят. Так ведь они люди воинские! Прости мне, старику, однако мушкет — это тебе, атаман, не сопелка, хе-хе…

Бажен, побагровев и набычившись, присматривался к тому, как торжественно берёт Бубенист в зубы свою казацкую трубку. Васка, забоявшийся ссоры, смотрел на них во все глаза и увидел, что трубка уже немного треснула у дыры, той, широкой, сверху, куда заталкивается табак… Вдруг атаман хлопнул Бубениста по плечу:

— Правда твоя, дядя! Только я свою сопелку на свирель променяю, а у той против одного мушкетного — целых пять стволов. Как заряжу вишневыми косточками — так одним махом — пятерых ляхов!

Заскрипела дверь, открылась шире, и в каморке стало светлее.

— Приймаете ли гостей? — спросил мастер Спиридон Соболь, попытался протиснуться внутрь, передумал и снова стал в дверях. Поздоровались, потом гость спросил:

— Хотите загадку, панове? Вот:

Хоч без окон, а с дверьми.Полна горница людьми.

— Чего уж там? В тесноте, да не в обиде, — усмехнулся Бажен. — Спасибо, что помогли, пан Спиридон. Что в Киеве слышно? Мы тут, как крысы в бочке, уже ума друг у друга отведывать начинаем.

— Ясно… А в Киеве сказывают, что на той стычке у переправы казаки самого пана корунного гетмана за малым не поймали, а поймали-таки немца-капитана. Пан корунный гетман за ним крепко жалкует; сказываю, той немец свежо найманый был за великие деньги, бо ж магистер и доктор с огнистой стрельбы…

Васка припомнил длинные кудри и шелковую тряпку на шее того немца — вот ведь какие пушкари бывают!

— …Теперь пан гетман решил переправу свою добре подготовить и подготовил. Чи не слышали сегодня того воя латинского? А, забув, вы ж от костелу доминиканцев подале… Так вот, пан гетман у них службу слушал, а доминиканцы меч ему посвятили на всю Русь и с тем воем своим около костела носили.

— Подготовился он добре, а переправляется ли уже? — спросил Бубенист.

— Так зараз же все ляхи на переправи.

— А что про казаков слышно?

— Они, пане атаман, до Переяслава собираются, дорогих гостей поджидают, закуски парять-варять, горилочку гонят да в барыльца сливают. Панове, я до вас с просьбою. Пустить свого Василька, чтоб для меня по городу прогулку зробив, до Лавры.

— Хочешь ли пойти, Васка?

— Конечно, атаман.

— Ну и добре. Ляхи зараз уси на переправи. До побачення, панове.

Разминая шею, затекшую от неудобного положения во время разговора, мастер Спиридон оглядел дворик и гаркнул:

— Селивоне!

Из дверей хаты появилась растрепанная голова Селивона Рыболова, скрылась было, потом появился весь хозяин двора, уже в шапке и в свитке, наброшенной на плечи.

— Селивоне, отчего сегодня и вчора не був?

— Час такый, пане мастер. Краще вже дома од греха пересидиты… И так пан мени он яку свиню пидсунув… — и замолчал, разглядев Васку. Лицо его, и без того надутое, совсем перекосилось.

Мастер Спиридон задышал тяжело, в землю глядя. Потом сказал:

— Бог тебе, человече, судья. Пан отец Иов, митрополит киевский и всея Руси милостью Божиею, просил тебя сделать доброе дело, а ты… Добре. Отпусти со мною свого Грицька. До Лавры с хлопчиком сим хай сходить, до типографии. А я тоби сей день зачту.

— Грицько! Грицю, от пойдешь, куда пан мастер Спиридон тоби прикаже. Слухайся его! И от жолнирства тримайся подале!

— Вели ему, Селивоне, штанци якись натягти и сапоги дай, бо ж до Лавры пойдет…

— Чув? Иди.

За воротами мастер сказал мальчикам, что сначала надо зайти к нему, взять шкатулку и грамотку, чтобы отнести их в Печерскую лавру, в типографию, сиречь в друкарню, пану отцу типоблюстителю Артемию Половковичу, и заставил несколько раз повторить должность и имя.

— А на словах что передать? — важно спросил Васка.

— У грамотке ж сказано, хлопче. Ну, добре, и на словах скажи, что все доски целы, не поколоты и от краскы видмыти, як треба.

— Понятно. А что это, пан Спиридон, за город на горе над этим городом?

— Город? Ага, по-московскому… По-нашему называется Замок, крепость градская. Токмо из него проку чуть: защиты доброй нема. Ветх зело наш Замок, и гарматы большие с него свезены. А гроши на него великие йдуть. Все замковые мещане на него подымное платять. Грицько, твий батько замковый?