У друкарей и скоморохов - Станислав Росовецкий

Глава пятнадцатая, а в ней объясняется, почему скоморохи сумели переправиться через Днепр, а коронный гетман Станислав Конецпольский не смог

— Дывысь, дывысь, хлопче, — радостно засипел пан Дарда, натягивая шапку. — Ставлю злотого, что больше ты этого не побачишь. Ото Зверинец, киевская гора. А ото киевская святыня перед тобою — греко-католический Выдубецкий монастырь, а там, от за тою горою, головный наш, соборный храм — святая София!

— Эх ты, за тою горою… Та гора, Васка, — славная Киево-Печерская лавра, её псам-унеятам у нас, православных, не отобрать!

— Сам ты пес седатый! Разбалакался… Гей, перевозчику!

Дозваться переводчика было, однако, нелегко. По песку у самой воды мотался на лохматой татарской лошадке шляхтич не из богатых, гнал, голос срывая, всех перевозчиков на ту сторону: оттуда-де, с Наводницкой площади, будет переправляться сам пан гетман коронный с почетом. Дарда, осмотревшись, пристал к хозяину большого судна, байдака, он то грозил своим паном ротмистром, то упрашивал…

Чубатый перевозчик, наконец, согласился. Тимко отпряг Голуба. Жолнеры вкатили по доскам, выдвинутым из байдака, телегу с пленниками, завели лошадей.

На середине Днепра Голуб жалобно заржал. Васка приласкал друга, не глядя: он и сам никогда не видел такой широкой реки. Множество челнов и с десяток пузатых байдаков сгрудились на том берегу у пристани. На самом красивом байдаке, с резным, в змеиное подобие устроенным носом, слуги расстилали ковры.

Перевозчик, бранясь вполголоса, повернул правильное весло: у пристани не нашлось уже места, и гребцам пришлось поднатужиться, выгребая против течения. Байдак выскочил носом на песок.

Оказавшись на берегу, скоморохи тоскливо переглянулись: о побеге пока приходилось забыть. Во время переправы они боялись пошевелиться, чтобы невзначай не лопнули подрезанные веревки. Тимко, не забывавший присматривать за пленниками, почуял неладное и призадумался…

— Ты чего возишься, як сонная муха?

Тимко втянул голову в плечи, перевернул на Голубе хомут, повозился ещё с упряжью, оборотился боязливо к челяднику, показал грязным пальцем на Томилку — и разинул рот: по дороге вдоль берега надвигалось на него нечто многоцветное и сверкающее… Получив пинка, он снова принялся за работу. Воспользовавшись тем, что челядник и молчаливый Сахно сами теперь уставились на гетманскую свиту, Бажен приподнял голову и мигнул Васке. Тот склонился к товарищам.

— Одно нам осталось, — зашептал Бубенист. — В Замок повезут через город… На Подоле, на торговой площади, в толоке как свистну — разбегайтесь… Кому-то да повезет, а люди киевские укроют. Собираемся там же…

— Тимко, лайдак, а ну скориш! — челядник был уже на коне.

— Погляньте, хлопцы, — загудел за спиною перевозчик, — и немцы йдуть с ляхами.

Васка высунул голову из-за плеча Тимка и увидел рядом с гетманом двух латинских монахов, а в роскошной толпе панов, — в самом деле, немца в шляпе, длинноволосого и в коротких штанах. Пан гетман, ещё не старый, но с виду усталый и сердитый, спешился, поддерживаемый под руки, и, преклонив колено, принял благословение у старшего из монахов.

Неуловимое движенье произошло в толпе на пристани, ветром пахнуло, что ли? Пан гетман, уже ступивший жёлтым, в гармошку собранным сапогом на край ковра, простеленного с пристани на сходни байдака, медленно обернулся, и Васка увидел его высоко подбритый толстый загривок. Теперь уже все услышали глухой гул, свист, над сжавшейся толпою взлетели стрелы, зависли тонкие петли арканов.

Жолнеры у телеги остолбенели. Бажен жаворонком взмыл над кузовом и исчез за правой оглоблей. Пан Дарда и себе подпрыгнул в седле, опёрся коленом о грядку кузова, дрожащего рукою вытянул из кобуры пистоль, пальцем взвёл изогнутую медную штучку и упер ствол в живот бледному Бубенисту. Тень мелькнула, на щеку Васке брызнуло горячим, рядом с ним тяжело рухнул челядник и придавил так и не пошевелившегося Томилку.

У байдака вертелся на звере-жеребце черноусый казак, колотил рукоятью сабли по облавку и выкрикивал:

— Вы, холуи ляхськие! Отчалюйте зараз же, и чтоб выше Канева не приставалы! Бо все попалымо!

Из-под брюха Голубка выскочил Бажен с двумя пистолями. Жолнер Тимко, с по-прежнему открытым ртом, бросился к пристани. Бажен вытянул руку. Вылетел желтоватый дымок. Тимко споткнулся и упал лицом в песок.

Легкие ноги казацкого жеребца, танцуя, переступили через него.

— Гарно, казаче! — прокричал всадник, спокойно вглядываясь в свалку у пристани. — Давайте, хлопцы, из нами. Мы зараз тикаты будемо.

У пристани кипела рубка. Те важные паны свиты, которых в первые же мгновенья не сорвали с седел казацкие арканы и которые не корчились сейчас в пыли под копытами, опомнились, озлились и храбро защищали теперь своего гетмана.

Запорожец загнал коня по брюхо в воду, посмотрел в сторону города. Не одобрив увиденного за изгибом дороги, покачал головою. Пуля прожужжала рядом с ухом Васки и отколола щепку от байдака. Перевозчика и гребцов не было видно.

Казак, снова очутившийся возле телеги, сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. Тотчас же из свалки вынырнуло несколько казаков, кони их, все в пене, несли теперь и перекинутых через седла пленников. Мелькнул так вот, нелепо свесившись, и давешний немец, которого Васка узнал только по кудрям да по смешной шелковой тряпке на шее…

— Нам пора, хлопцы. Придёте в Переяслав, спытайте сотника Иванка Швачку!

Сотник Швачка подмигнул Васке, потом его круглое лицо снова напряглось. Он свистнул два раза, убедился, что казаки отходят, и сам пустил коня вскачь. Жолнерские коньки дернулись было за его красавцем, но вернулись к телеге.

Из-за поворота выскочили на полном скаку гусары в доспехах, но не в боевом строю, а скорее гурьбой. Было их много, не меньше сотни — так показалось Васке. Едва успев поднять пики, врезались они в поредевшую толпу у пристани, в суматохе давя своих же раненых.

— Братцы, не зевай! На телегу! — истошно завопил Бубенист, а сам, спрыгнув, принялся расстегивать жупан на лежавшем навзничь Сахне. — Атаман, хватай вожжи! Томилка, очнись, придержи на телеге эту падаль… ну, челядника! Васка, закрой рот, а то пуля залетит!

Малый не мог оторвать глаз от пристани. Пан гетман, обиженно насупившись, уже восседал на коне. Рядом с ним размахивал нагайкой, распоряжаясь, толстый седой пан в кунтуше с отрубленным рукавом. Васке подумалось, что поляки не очень-то торопятся в погоню за казаками…

— Гони! — Бубенист, в жупане с галунами, перевалился в кузов. — Что? В город! Куда ж ещё, душа ты скоморошья?

Нестерпимо медленно протащились они по песку, потом выпрыгнули на твердую дорогу. Васка оглянулся. Байдак отплывал, а на песке рядом с жолнерами бился, пытаясь встать на ноги, пегий конь Тимка. Когда же попала в него пуля? Челядников гнедок и савраска Сахна не отставали от телеги.

Впереди маячило на дороге несколько всадников, без конца оглядывавшихся. Вскоре и позади увидели скоморохи тучу пыли и в ней проступающие цветные пятна — похоже, что пан гетман возвращался, от греха подальше, в город.

— Смотри, смотри! — дергал Васку за рукав Бубенист.

Посреди Днепра, как раз там, где легла солнечная дорожка, медленно кружился пылающий байдак, тот самый, красивый, убранный турецкими коврами. На корме его возник, как из бумаги вырезанный, человечек и бросился в реку. Возле него поднялась малым столбиком вода, и ещё раз — будто камень бросили, потом байдак и пловца закрыла гора.

— Уйдёт, — сказал лазутчик убежденно. — Запорожцы своего не дадут в обиду. Ч-черт, мы так меринка загоним!

Голубок действительно начинал уже хрипеть. Бубенист велел Бажену осаживать, потормошил безуспешно Томилку, подтянул почти совсем съехавшего под колесо челядника, оглянулся на Васку, сам поймал повод гнедка, скатился в пыль и взгромоздился на него. Скачка продолжалась.

Вот и бревенчатая стена города. Ворота открыты. Бубенист завопил:

— Казаки! Казаки!

Телега прогрохотала по подъемному мосту, проскочила мимо растерянных толстощеких стражников и понеслась по узкой улице. Выкатились на площадь. Черные башни костела вдруг нависли над ними. Бажен отпрянул и натянул правую вожжу. Васка успел ещё разглядеть, как к калитке в стене у рогатого костела бегут, светя пробритыми макушками, латинские монахи… Мелькали лавки, рундуки, купец в чалме упал, руки раскинув, на прилавок, брюхом прикрывая дорогой товар; народ втискивался в лавки, прижимался к стенам. Деревянная церковь выросла перед Баженом, он гикнул, направил Голуба в переулок справа от храма, бросил вожжи и оглянулся, блестя зубами, на Бубениста.

Голуб, не сбавляя почти скорости, пустился по переулку. Тотчас же свернул в открытые — будто их тут ждали — ворота усадьбы, что сразу за церковью, и стал во дворе, как вкопанный. Ноги его мелко дрожала. Бубенист закрыл ворота, задвинул засов и тяжело сполз с седла. Не удержался на ногах и сел прямо на землю. Лошади прижались друг к дружке головами и затихли.