Космическое Мироздание. Вариации Времени. №1 - StEll Ir

И ещё одна вставка до той культурной революции, севшей жопою на свою же реакцию. Такой Акакий Акакиевич заходил как-то к нам, ещё до того, как Всрался бузу поднял на камбузе. Он был сразу безумный какой-то на все сто. Прошёл через наши посты, не заметил даже, и сел между Ванькой и Мрытей. Пиджачок весь потёртый, глаза вроде смотрят, а будто их и нет – что видят и не поймёшь… Аж встряхнуло внутри весь наш отсек. Я с вопросом хотел на Чпока и Metro-Fun`а взглянуть: как же это они прокумарили, дятлы? Да уже по дороге смотрю – весь состав прижался по местам, как море в штиль – никто не вздохнет! Одежда откуда-то на всех (бля, три минуты назад остальных не помню, а Цена точно лизалась с Metro-Хой на всём неглиже!) и даже чуть ли не цивильная; по крайней мере, вид у всех такой, что и одежда цивильной выглядит. Я кашлянул, протёр очки и уставился в раскрытую книгу на ногах, не обращая больше внимания на попутчиков. Таким бастионом мы проехали добрую четверть кольца, охраняя покой вокруг этого несчастного приключения. Он не заметил ничего и вышел на одной из остановок, даже взгляда ни на ком из нас не задержав! Это было определённо достижение нашего корпуса.

На небе скоро весна…

«23-йе февраля, Год Бобра, месяц и не один»

Два брата-клоуна – Конец и Пиздец. Точней две сестры. Ещё точней – их вообще хуй поймёшь! Конец травести, а Пиздец нет – нормальная. Они не близнецы, а просто двойняшки, но выглядят так – мама родная не отличит! «Вас хоть как отличали дома, Конец?», я. А он рубится: «На ощупь!» Пиздец – красивая, мы с ней сразу поклеились раза два и очень друг другу понравились, как свои. Только было же уже сколько раз сказано: что в имени твоём? Посмотри, разберись, уже года три как наймен-конвенция ясно всем выдвинула: «Бляди, не используйте в найменах часто употребляемых речевых оборотов!» Ещё бог с ним, когда она у тебя на животе сидит, и ты имя её пополам с выражающимися эмоциями произносишь, потому что кончишь сейчас, как king-kong. А вот если серьёзный идёт диалог или горячая дискуссия, а ты жмёшься с ней на диване – нельзя же ведь! Она вздрачивается через каждые три слова, а тебя смех берёт, и ты только что в прямо в губы ей не хихикаешь…

«Машинист сраный! Смени тормоза!», хочется крикнуть порой, но я не знаю почему, возможно где-то в моё генеалогическое древо прокрался железнодорожный стрелочник или вообще хуй его знает кто. Мы с Пиздец и Ценой сколько раз высовывались в окно на ходу, посмотреть как он там – живой? Не уснул? Но они ебанутые, я больше боялся за них, чем кричал что-нибудь интересное, пока обратно их позапихиваешь… Лучше лизать. Так спокойнее. Хотя Пиздец принципиально не бреется и идёт по категории «Natural&Hairy». Пока натрёшь язык об её баш, натурально слегка башню сталкивает и волосы на зубах, как дикий мёд.

«Чё за дятел у вас «на руках»?», раз Цена спросила, когда те гостили у нас. «Линевой? Да приходит, повадился», Пиздец говорит, «Придёт и стоит. Мы уж думали – может учёный какой, изучает нас. Хуй его знает…» «Молчит?» «Как Богом проклятый!» «Может у него эта болезнь, как её, ну там что-то с солнцем?» «А – солипсизм? Да нет, вроде, он больше на придурка обыкновенного похож».

– Чё эт за хрень? – я вмешался.

– Чего?

– Солипсизм.

– А. Та это херня такая, что типа всё сон, а ты как перст один и втыкаешь в него и больше всё – никого-ничего.

– Не, не налазит! – говорю.

– Чё не налазит? – Пиздец.

– Херня эта не налазит. Я когда болел, у меня фишка была, что не только всей этой кинематографии вокруг нет, но и меня, бля, как зрителя. И я никак не мог развернуть извилины думать, что это как: кто же тогда смотрит и так далее. Очень болезненный, бля, процесс – полдурдома с ума свёл!

– Ты у них чё, – Пиздец хохотать, – главврачом работал?

– Пиздец, приходи ко мне ночью!.. – неожиданно я испытал такой приступ острой влюблённости, что у меня чуть ногу не вывихнуло…

– Ага! – она сразу вдруг посерьёзнела – видно тоже вставило. – Они все уснут, как бродячий ненужный нам скот, а мы поговорим, и про солипсизм, и про хуйню разную, и наебёмся до колик внутри!..

Так и сделали. Уже все отстучали зубами на вечернем отходе ко сну. Уже свет остался только дежурный притушенный там в прихожей. Уже даже Лесь потушила свой комп и легла, притянувшись к Ивану. И тут, как тёмное привидение ночью без сна на одной из станций в вагон пробралась к нам Пиздец. Тихо так, что и не узнать (обычно, днём, они с Концом влетали как ёбаный ураган!), чуть не на цыпочках и сразу ко мне – под плед шасть... «Заебись», говорю, «что ты пришла! Пиздец, я тебя люблю!» «Ты чё, головой уебался, Жук? Можно я тебя за ухо грызану? Жуча, сученька! Жуч..ч-чка, пиздёшенька моя ненаглядная, как я тебя люблю-ууу!» «Пиздец, ебанашка, ты чё – волчиха? Тогда я тоже какой-нибудь оборотень, в ту пизду! Хули тебе одной тут под одеялом выть!» «Жук, сука, не обосраться бы! Реально люблю как я-нерв! Всё из-за тебя, гавна универсам! Ты – красивый, нежный… ласковый…» «Не гони! Давай может покурим лучше? Я припас!..» «Да я ж не курю…» «Это с какого минут? Не пизди, давай! Это древняя корка какая-то – под одеялом курить! Это ещё с тех времён, когда казалось всем, что не хватит ни на кого…» Бля, как мы в самом деле там не умерли! Такой парадокс – под одеялом курить – я, если честно, выдумал в первый раз, от любви. «Скотина!», Пиздец мне говорит, когда уже всё откашлялось и те улеглись, которых мы побудили своим собранием, «Скотина ёбаная ты, Жук! В пизду с тобой играть, а не в любовь!» Но не сердится ни капельки, а улыбается так, что я даже в полной темноте вижу.

«Слушай, Пиздец», говорю, «Давай дальше про солипсизм эту срань разгонять! Мне понравилось, вспомнил дурдом, веселуха же…» «Ну давай!», говорит, «Только я тебя за хуй возьму, мне удобней так» «Ага. Вот прикинь. Значит, выходит, что вся эта тема вокруг, что нас окружает – полный миф?» «Ну! Только тогда уже не нас нихуя, а одного кого-нибудь. Ты взял, ты и тащи! Вокруг тебя, значит, вся эта лажа аморфная…» «Хрен с ним! Я, так я. Вот торчу посредине этого грезящегося мне бардака, а вокруг меня сны лишь сменяются?» «Ну!» «И когда я иду, то совсем не иду, а только кажется, что иду. И персонажей вокруг меня никаких. Чпок вон, сука, пердит там в углу, так выходит что – не пердит?» «Да не, вроде пердит!», Пиздец прислушалась как исследователь. «Нет, Пиздец, не пердит!», я уже закусил удила, а Пиздец дёргала за мой хуй как за поручень на поворотах кольца, «И не может пердеть! Потому что нету его ни хуя! Он лишь музыка, что мне мерещится в виде потока времени навсегда в подарок кем-то замкнутого в кольцо!» «Не, ну тут ты погнал уже, Жук!», не согласилась Пиздец, «Кольцо там, музыка… Но что Чпок не может пердеть! Это ты или погорячился или давай разбудим его и уточним. Тогда будет тебе нахуй музыка!» «Да хули его будить, мудака, если его всё равно нет!» «Ну как нет? Давай тогда накладём ему пирог в сапоги, а утром точно и выяснится – есть он или его всё-таки нет!» «Пиздец, ну откуда у этого полупроводника сапоги? Нет сапог!» «Ну, под диван!» «А всё – солипсизм. Нет дивана!» «Ну, в вагон!» «И вагона нет!» «А где мы тогда едем?» «В пизде!» «А чё это – мы? Ты едешь, а я как Чпок! Накрылась пиздой и молчу» «Не, ни хуя! Я чё-то ебал такой солипсизм. Давай или вдвоём мы есть, и нет ни хуя, или я тоже не буду тогда, и опять хуй чего тут останется!» «Не, лучше давай вдвоём! Тем более я уже ебаться хочу…» «И я тоже, давай…»

Ёб, ебаться под одеялом в глухой темноте как пахать камбайнером рисовое поле в ночном: всё аж дымит, свет только из глаз, в смысле из фар, и только идёшь на заветный рекорд. Я Пиздец под собой ощутил – бля, ведь мокрая вся! Да и сам я уже как струк по росе. «Пиздец, ты знаешь, что такое прелюдия?» «Ага! Это в консерватории такая хренотина на разогреве играет у Баха… Жук, сука, еби!!!» Это был крик души, только шёпотом… Пиздец было не до консерваторий и я вдул. Она затряслась в ритме уходящего с самого обеда на восток нашего поезда. А я почти не шевелился над ней, словно поручень. Мне удобно так было думать о том, какой кайф любить мою ебанутую до нервного тика Пиздец, о том что волосы у неё на пизде пахнут мятою, и о том, что какой всё-таки заебись этот сраный солипсизм, когда на двоих… Ну и о жизни, конечно… Но о жизни я до хуя надумать не успел: нас затрясло, как родину-мать! Задыхаясь под пледом в его порывистой темноте мы повизгивали в такт тормозам, Пиздец врезалась в меня всей собой и прижималась руками и ногами, как к сумчатой матери, а я, чувствуя такую обременяющую и опизденно родную тяжесть под животом, рулил вниз, вниз, вниз… словно хотел выйти из нашего поезда через дно!

Наебались мы славно, слов нет. Как два мокрых, потных видеоролика лежали не до конца расцепившись ещё и у нас в головах было много мыслей, но только давно… «Пиздец», говорю, «сколько тебе лет?» «Как и всем… Жук, ты чё – снова вспомнил дурдом?» «Да не…», говорю, «Просто я ссать хочу, как вся авиация!..» «А я пить… Бля, пиздец, что же делать? Ты чё, думаешь, до ближайшего автомата не успеем?» «Вряд ли, ночь сейчас… Машинист уже спит, паравоз почти не идёт, да и автоматы…» «Что, Жук?! Что – автоматы?» «Ну… Я не хотел тебе говорить… Нет, я не могу тебе так сказать…» «Жук, пизда вонючая, что – автоматы??? Жученька, милая – что?» «Нет, Пиздец, так нельзя!.. Это не честно… я не могу…» «Жуча, скотина дешёвая, говори!.. Я всё равно всё узнаю!.. Пёздушка… Ну хочешь, я поцелую тебя в хуй?» «Ты чё – я ж обоссусь!» «А, прости… Жучара засратая, говори как покойник зимой: что с автоматами, ёбаный друг?» «hissen raii!» «Ты чё ебанулся, прости?» «Ну!» «И чё теперь делать? Я правда не знала, Жук! Ну и всё теперь…» «Чего – всё? Чего ты, Пиздец?» «Да на хуй всё! Подохну, Жученька, я, ты уж извини…» «Отчего? Я с тобой…» «Да не, у тебя не получится так!.. Я от жажды…» «Ёбаный в рот! Пиздец, не уходи без меня! Есть ещё вариант!» «Будем жить?» «Всё, Пиздец, я решил!» «Не дадим друг другу умереть?» «Подставляй…» «Давай свой противопожарный конец, будем пустыню тушить!..» «Панес…слассь… Ой, бля, Пиздец, какая же ты всё-таки дура! Я тебя люблю как всю жизнь!!!» Я целовал её трясущимися губами в мокрый извлечённый наощупь потом из-под меня рот и отчего-то торчал писюном у неё между ног… Подкорректировав мировоззрение ещё одной короткой, но яростной, «рельсовой», сцепкой, мы отпали надолго – на полчаса. Теперь было время на философию…