Прометей раскованный - Снегов Снегов

И Бор с гордостью припомнил о своей концепции составного атомного ядра, разработанной три года назад. Ещё Резерфорд провозгласил проблему атомного ядра важнейшей темой научного поиска. Два десятилетия с лишком прошло с того времени, а удовлетворительной теории ядра так и не появилось. А почему? Да потому, что атомное ядро конструировали по планетарной модели атома Бора, так всеми умами владела созданная им теория. Нужно было восстать против боровской теории в момент её наивысшего успеха, предложить что-то несовместимое с общепринятыми концепциями. Кто это сделал? Кто решил подняться против гипноза боровских моделей? Он, сам Бор! Бор восстал на Бора, так это происходило!

Бор вынул трубку изо рта, громко рассмеялся. Кто-то поклонился, он рассеянно пробормотал: «Добрый день». По улице сновали люди с покупками, шуршали шинами автомобили, бешено извивались световые змеи реклам. Шумная толпа почти заменяла собеседника. На людях думалось легче, чем в одиночестве.

Нет, это всё-таки было забавно, когда Бор пошёл против Бора в теории ядра! Ганс Бете, немец, эмигрировавший в США, рассчитал вероятность поглощения ядра медленными нейтронами. После открытия Ферми замедления нейтронов все ломали голову над этой проблемой. На коллоквиуме кто-то докладывал о работе Бете. Он, Бор, стал прерывать докладчика, а Фриш, этот Отто, поехавший сегодня к тётушке, раздражённо потребовал, чтобы докладчику дали договорить. «Я не досказал фразы. Меня ошеломило,— с удовлетворением вспоминал Бор.— Я вдруг понял, в чём дело. Я опустился в кресло, закрыл глаза. Ко мне кинулись. Фриш в ужасе допытывался, не надо ли мне помочь. А я с торжеством объявил: ядро не имеет ничего общего с планетарной моделью атома! Ядро нечто совершенно противоположное. Протоны и нейтроны не кружатся по орбитам, а теснятся, как биллиардные шары в лузе».

Так снова сверкнул свет во тьме. Почти три года шла интенсивная разработка «компаунд-модели» ядра: вычислены обменные силы, связывающие протоны и нейтроны, уровни энергии в ядре, потенциальные барьеры, окружающие ядро... Теперь никого не удивляет, что атомная структура — одно, ядерная структура — другое.

Но движение вперёд не останавливается, нет. В Париже найдены загадочные явления, они уже не укладываются в примелькавшиеся концепции...

Бор всё шёл, рассеянно отвечал на поклоны, размышлял, спорил с самим собою...

Всем своим существом, не одной логикой разума Нильс Бор предугадывал приближение новых поразительных открытий...

2. Тётушка и племянник

Мейтнер так изменилась за месяцы изгнания, что Фриша пронзила острая жалость. Тётка, видимо, перешагнула за тот рубеж, до которого люди долго сохраняют цветущий облик,— она быстро старела. В молодости она была привлекательна. Маленькая женщина, встретившая Фриша, ничего не сохранила от былого обаяния. Её лицо приобрело суровость, в нём было что-то мужское. Большой нос над тонкими губами, темноватая поросль на верхней губе усиливали впечатление мужественности.

—   Я рада тебе, Отто! — сказала она и сильно, тоже по-мужски, встряхнула руку племянника.

—   Как здоровье, Лиза? — Фриш старался говорить весело.— Надеюсь, в Институте Нобеля в Стокгольме работается не хуже, чем в Институте кайзера Вильгельма в Берлине?

Лиза усмехнулась. В её улыбке было мало стремления вызвать сочувствие и много внутреннего ожесточения. Так усмехаются борцы, готовые к новым испытаниям.

—   Что значит — не хуже, Отто? После стольких лет работы в одном месте внезапно сменить его на другое — всё равно что круто повернуть автомобиль на полном ходу. Толчки и удары неизбежны,  некоторое время не можешь прийти в себя. А мне уже не двадцать лет, даже не сорок, как Ирен Кюри.

—   Ты читала последнее сообщение Ирен Кюри и Савича?

—   Да, конечно. Парижане по-прежнему стараются неряшливость экспериментов перекрыть блеском идей. Сейчас Ирен ищет трансурановые элементы в третьей группе, а не в восьмой, где нашли их мы с Ганом.

Фриш видел, что старая полемика с Ирен Кюри занимает почти все мысли Лизы: она оживилась, когда он заговорил об опытах парижан. Он постарался отвлечь её от мыслей о физике. Праздник есть праздник — надо отдыхать и веселиться! Они гуляли по посёлку. Кунгельв был невелик, но приятен. В Дании ещё шли дожди, а здесь, в Швеции, уже выпал глубокий снег. Весь вечер Фриш играл Лизе на пианино Баха, Шуберта и Шопена. Расставаясь, они условились на другой день пойти на лыжах.

Утром Фриш, выйдя из отеля, увидел, что Лиза читает письмо от Гана.

—   Отто, важное сообщение,— сказала она взволнованно.— Похоже, что и мы с Ганом прежде ошибались, да и Ирен с Савичем напутали. По-моему, произошло что-то громадное!

—   Да? — переспросил он равнодушно. День был слишком хорош, чтобы проводить его в обсуждениях химических экспериментов. Лиза всегда была впечатлительна. Увлекаясь, она сыпала оценками: «Потрясающе! Великолепно! Гениально!» Он завязал крепления на лыжах.— Я хочу походить на лыжах, поговорим после.

Но она продолжала возбуждённо говорить о письме Гана. В её мыслях не было ничего, кроме опытов, произведённых старым другом. Фриш понял, что ему не отделаться. И было неудобно удирать от вязнущей в снегу шестидесятилетней старушки. Он прочёл письмо. Сообщение Гана противоречило всему, что он знал о превращениях ядер.

—   Твой Ган ошибся в анализах,— в последний раз попытался он отвести научную беседу.

—   Как ты можешь так говорить, Отто? Если Ган ставит контрольный опыт, он не ошибается. И если он написал, что обнаружил барий и лантан, то это означает только одно: барий и лантан присутствуют в продуктах распада. А отсюда следует, что мы имеем дело не с радиоактивным превращением урана, а с совершенно новой реакцией.

—   Какой? — скептически поинтересовался Фриш. Он снял лыжи. От научной беседы отделаться не удалось.

—  С реакцией раскалывания ядра урана,— торжественно объявила Мейтнер.— Нейтрон разбивает ядро урана на две половинки, примерно равные по весу. Лантан и барий — осколки распавшегося урана. Не радиоактивное выплёскивание из ядра одной-двух частиц, которое мы изучали до сих пор, а разваливание всего ядра — вот что обнаружил Ган!

До Фриша наконец дошла её мысль. Неподалёку лежало поваленное дерево, он присел на него.

—  Ты знаешь, Лиза, гипотеза распадения ядра не противоречит теории Бора,— сказал он.— Составное ядро и вправду может делиться на два меньших. Но разрыву препятствуют огромные силы стяжения. Где же взять энергию на их преодоление?

—   Они в самом ядре и налетающем нейтроне,— быстро сказала Мейтнер. Она раскраснелась, потускневшие глаза по-молодому радостно заблестели — она была счастлива, что Фрнш проникся важностью её идеи. Она с воодушевлением продолжала: — Протоны в ядре взаимно отталкиваются. У урана их больше, чем у других элементов, значит, ядро урана — самая неустойчивая из ядерных капель. А налетающий нейтрон добавляет энергию!

—  Тот же положительный заряд двух образующихся половинок заставляет их отлетать друг от друга,— заметил Фриш.— На таком близком расстоянии силы отталкивания очень велики.

—   Сейчас подсчитаем! — воскликнула Мейтнер.

Она положила на колени конверт письма Гана и стала покрывать его вычислениями. Когда они были закончены, тётка и племянник в изумлении посмотрели друг на друга. Две половинки разлетались с колоссальной энергией — около 200 миллионов электрон-вольт. Фриш недоверчиво покачал головой:

—  Это невозможно! Откуда взяться такой сумасшедшей энергии?

—   Из упаковочного коэффициента,— уверенно сказала тётка.— Ты забыл, что каждое ядро имеет свою энергию упаковки. И у урана она иная, чем у продуктов его распада.

Новые вычисления покрыли листик. Получилось, что два образовавшихся ядра легче первоначального на 1/5  массы протона. Разница масс, пересчитанная на энергию, почти точно давала 200 миллионов электрон-вольт. Всё сошлось.

Фриш вскочил, прошёлся по снегу, снова сел.

—   У меня кружится голова, Лиза! Если вычисления правильны, то найден источник энергии, в миллионы раз превышающий энергию горения угля! Я должен рассказать Бору. Только когда он скажет: «Да!» — я поверю, что мы на верном пути. И это будет подлинный триумф!

Мейтнер с улыбкой слушала племянника. Она уже не сомневалась в огромности открытия, только   что   сделанного   ими.

И Бору об этом нужно было рассказать раньше, чем кому-либо другому. Возвышение Бора произошло на её глазах. Она уже была известным физиком, когда появились первые публикации Бора. Слава Бора росла день ото дня, год от года. После смерти Резерфорда к Бору перешёл всеми признаваемый титул: «Отец ядерной физики». Пауль Эренфест говорил одному молодому учёному, готовясь познакомить его с Бором: «Первая встреча с Бором есть самый важный день в жизни любого физика». А Отто писал своей матери, её сестре, после знакомства с Бором: «Сегодня сам господь взял меня за пуговицу жилета и улыбался мне».