Прометей раскованный - Снегов Снегов

Нобелевская речь Жолио, где тот пророчески предсказал цепную реакцию и указал, что такие реакции во взрывающихся «сверхновых» звёздах уже происходят, не могла не взволновать Сцилларда, независимо от Жолио пришедшего к похожим идеям. Сцилларда ужасала мысль, что взрывные ядерные реакции, если их откроют, могут стать достоянием фашистов. Начиная с 1935 года он в личных письмах обращается к известным физикам-атомщикам с вопросом, не следует ли воздержаться от опубликования их исследований — хотя бы временно, до падения нацизма. Тревогам Сцилларда удивлялись. Ещё никто не слышал о практическом освобождении ядерной энергии, к чему ломать голову над тем, что будет после не совершившихся ещё открытий? Над Сциллардом посмеивались: этот толстенький венгр навеки ушиблен страхом перед фашизмом! И он думает о третьем шаге, когда ещё не сделан первый. Вот уж живая несвоевременность!

И друзья Сцилларда с усмешкой соглашались, что, когда Резерфорд перед своей смертью (19 октября 1937 года) сердито помянул «безнадёжных фантастов», не понимающих, что скорое освобождение внутриатомной энергии вздор, то великий физик имел в виду именно Сцилларда. Разве они не поссорились, Резерфорд и Сциллард, когда Лео захотел в Англии вызвать взрывной распад бериллия? И разве добрый к изгнанникам фашизма Резерфорд именно Лео, одному Лео, не дал понять, что в Кавендишской лаборатории ему делать нечего, здесь работают, а не пророчествуют? Некогда Кассандра, дочь Приама, возвещала своему народу неизбежную гибель Трои, но мстительные боги на Олимпе покарали её, сделав троянцев глухими к предсказаниям. Всюду преследовала Сцилларда насмешливая репутация эдакой научной Кассандры, прорицательницы грядущих бедствий. И в предвоенные годы к нему прислушивались не больше, чем к древней неудачливой пророчице.

В Колумбийском университете Сцилларду позволили работать на циклотроне, но штатной должности не предоставили. К тому же он ещё недостаточно владел английским языком — при его любви к пространным аргументациям это порождало непонимание. Среди друзей Сцилларда ходил такой анекдот.

После доклада, прочитанного, как Сциллард думал, по-английски, к нему подошёл знакомый физик.

—  Дорогой Лео, на каком языке вы докладывали?

Сциллард с подозрением посмотрел на него и немедленно отпарировал:

—  На венгерском. А вы разве этого не поняли?

—  Я-то понял, что на венгерском,— невозмутимо возразил знакомый, — но зачем вы натолкали в доклад столько английских слов?

Сциллард тоже сразу не принял новую теорию Бора. Идея Ферми о цепной реакции в уране так соответствовала взглядам Сцилларда, что психологически он не мог согласиться, что опасность не столь велика, как ему воображалось. Он страшился предсказанных им же самим открытий. Только эксперимент мог рассеять его сомнения. И он с увлечением занялся исследованием «вторичной эмиссии нейтронов».

Но нужен был радий, а денег на его покупку не было. Сциллард всюду имел знакомых, даже в Соединённых Штатах. Он одолжил у одного из них две тысячи долларов и достал небольшое количество радия, который смешал с порошкообразным бериллием, — источник нейтронов был готов. Ещё несколько дней ушло на подготовку эксперимента, отличавшегося от прежних тем, что сейчас изучались не осколки распадающегося ядра, а то, выделяются ли при этом новые нейтроны.

Сциллард и его ассистент канадец Уолтер Цинн уселись за стол. Сциллард повернул выключатель. На экране осциллографа появились зеленоватые всплески. Каждая означала, что в процессе деления урана излучаются нейтроны. Всплески умножались. Ядра урана выбрасывали нейтронов больше, чем поглощали их. Цепная реакция была возможна.

Некоторое время оба физика молча следили за картиной атомных катастроф, развернувшейся на экране.

—  Уолтер, вы знаете, что это такое? — прервал молчание Сциллард.

—   Конечно, знаю. Освобождение атомной энергии в больших масштабах не за горами,— невозмутимо ответил спокойный канадец.

—   Нет, это значит, что мир ждёт беда! — Сциллард повторил с волнением: — Мир ждёт беда, Уолтер. Мы всё-таки столкнулись с ящиком Пандоры, которым меня когда-то попрекнул Резерфорд, и, кажется, в ослеплении своём приподнимаем крышку ящика!

— Я не уверен, что знаю, чем ящики Пандоры конструктивно отличаются от других,— возразил канадец.— Мне эта фирма неизвестна.

—   Я забыл, что живу в Америке, где классическое образование не в почёте! Так вот слушайте, Уолтер. В мифическом Золотом веке девушке Пандоре в отместку за грехопадение Прометея, подарившего людям огонь, боги ловко подсунули волшебный сундук, куда упрятали все бедствия и болезни человечества. Сундук был, конечно, закрыт. Но Пандора была такой же любопытной, как любая другая девушка... И кончился Золотой век! Правда, на дне ящика осталась Надежда...

—   Теперь я понимаю, почему французы при любой напасти твердят: «Ищите женщину...» Итак, наш нейтронный источник — ключ, открывающий зловещий сундук? У вас пламенное воображение, Лео!

—   У меня ясное понимание, Уолтер,— с грустью возразил Сциллард.— Между прочим, чтоб уж закончить сравнение. «Пандора» означает: «всем одарённая». Имя её свидетельствует, что от неё можно ожидать и добра и зла...

Ферми возликовал, когда узнал об удаче опыта Сцилларда и Цинна. Цепная урановая реакция из смелого, но далёкого прогноза становилась темой практической работы. Ферми не сомневался, что циклотрон Колумбийского университета, которым он до сих пор мог пользоваться лишь эпизодически, теперь поступит в полное его распоряжение. Разве цепную реакцию в уране вызывают не медленные нейтроны, открытые им в Риме? И кто, собственно, первый высказал замечательную идею, что вторичных нейтронов, исторгаемых ядрами урана, будет наверняка больше, чем первичных, раскалывающих это ядро?

Ферми отправился к Джорджу Пеграму, декану физического факультета. Пеграм был физик средний, но зато глубоко уверенный в гениальности Ферми. И он без труда разобрался, какую славу приобретёт Колумбийский университет в Нью-Йорке, если Ферми удастся довести до удачного финала грандиозный замысел высвобождения внутриурановой энергии. Все остальные работы на циклотроне были признаны менее важными. Герберт Андерсон, главный оператор ускорителя, поступил в безраздельное распоряжение Ферми.

А Сцилларда раздирали противоположные чувства. В нём торжествовал учёный, совершивший важное открытие, и тревожился мыслитель, остро чувствующий свою ответственность за судьбы мира. Он доказал, что искусственно созданный распад урана может автоматически нарастать, но разве немецкие учёные не способны тоже дойти до этого? Разве они не могут опередить своих зарубежных коллег? Или открытие деления урана совершено не в Германии?

А когда ему возражали, что в Германии не осталось настоящих учёных, тысячи их бежали из нацистского коричневого ада, Сциллард сердился. Да, тысячи бежали, он сам один из беглецов, но не все бежали. Разве не в Германии Лауэ и Боте, Ган и Хартек, один из любимейших учеников Резерфорда? И разве не остался там Вернер Гейзенберг? И вы поручитесь, что они не занимаются такими же подсчётами вторичных нейтронов, как Сциллард и Цинн? Или вы серьёзно думаете, что ещё молодому, энергичному, знаменитому Гейзенбергу, полному творческих силы Гейзенбергу не по зубам работы, которые так легко выполняются отнюдь не знаменитым, куда менее даровитым Сцил-лардом?

— Ферми восторженно говорит о новых источниках энергии, Ланжевен предсказывает близкое освобождение атомного Прометея, всё той же энергии,— с мрачной настойчивостью доказывал Сциллард.— Но учёные, оставшиеся служить фашизму, сконцентрируют свои усилия на создании оружия ещё неслыханной силы. А если они и вправду отстают от нас, то не подсказываем ли мы сами им дорогу криками в печати и по радио о своих успехах? Не вооружаем ли сами беспощадного врага?

— Они не отстают,— уверенно поддерживал Сцилларда другой венгерский эмигрант, Эдвард Теллер.— Я уж не говорю о Гейзенберге, но такой учёный, как Пауль Хартек, даст нам всем десять очков форы. И к списку выдающихся физиков я бы добавил ещё и Карла-Фридриха фон Вейцзеккера, сына заместителя Риббентропа Вейцзеккера. Я с ним несколько лет прожил под одной крышей в Гёттингене. Карл тогда ещё не был коричневым, но если он сегодня и перекрасился в модный немецкий цвет, то светлая его голова осталась такой же светлой!

— Близится время тяжких испытаний! — всё снова и снова, всюду, при каждом удобном случае твердил Сциллард. — Учёным, если они друзья, а не враги людей, нужно обезопасить человечество от грозных результатов своих работ. Как бы я хотел, чтобы наш опыт с образованием вторичных нейтронов не удался! Но опыт, к сожалению, удался!

И ещё больше, чем немцы, тревожили Сцилларда французские физики.