Поиски - Чарльз Сноу

Нужно было еще проверить четыре снимка. Они были сняты в начале недели, и я уже однажды просматривал их. Теперь надо было сделать тщательные измерения, занести данные в журнал, и работа была бы закончена. Я взял первый снимок, все было так, как я и ожидал. Догадка подтвердилась даже убедительнее, чем в более ранних опытах. Затем я просмотрел второй снимок и закурил сигарету. Потом третий. Я внимательно рассматривал черные точки. Все шло хорошо, и вдруг — у меня екнуло сердце — я заметил позади каждой отчетливой черной точки расплывчатое пятнышко. Почва ушла у меня из-под ног: ошибка, катастрофическая ошибка! Я лихорадочно искал другое объяснение — может быть, не тот снимок, может быть, случайность, но снимок смеялся мне в лицо, пленка была та самая, это был единственный опыт, где я добился почти идеальных условий. Можно ли было объяснить это как-нибудь иначе? Я уставился на цифры, на листы с результатами, которые я втиснул в свою схему. Щеки у меня пылали, я пытался примирить этот снимок с моей моделью. Одно невероятное предположение, другое невероятное предположение, возможность ошибки в постановке опыта… Я жадно искал ответа, утратив всякую способность критически мыслить. Все было напрасно. Я был неправ, безнадежно неправ. Придется все начать сначала.

Тогда я стал думать: а если бы я не сделал этого снимка? Я ведь совершенно спокойно мог бы и не сделать его. Тогда я был бы удовлетворен своей идеей, любой на моем месте был бы удовлетворен… Доказательств моей правоты было более чем достаточно и без этого снимка. Я бы выиграл большую ставку. Моя карьера была бы сделана. Рано или поздно кто-нибудь, конечно, проделал бы этот опыт, и было бы доказано, что я ошибался, но это случилось бы через много лет, и мою ошибку сочли бы вполне простительной. По тем данным, которые я получил, я должен был быть прав. Именно так считали бы все.

Признаюсь, был момент, когда мне захотелось уничтожить снимок. Этот порыв был инстинктивным. Но так же инстинктивно все силы моей… совести ученого, что ли, — вероятно, даже больше того, страсти, бросившей меня в объятия науки, — возмутились во мне. Ведь я жаждал найти то, что, по моему мнению, являлось Истиной. Соблазны славы, жизненных благ и честолюбия толкали меня на преступление, но моя страсть оказалась сильнее. Не рисуясь перед самим собой и даже не успев как следует подумать, я рассмеялся над искушением уничтожить злосчастный снимок. Смех мой прозвучал довольно нервно. И я записал в своем журнале:

30 марта.

Снимок № 3 один имеет вторичные пятна, концентрически располагающиеся вокруг основных точек. Это полностью опровергает структуру В. Соответственно объяснение опытов с 4 по 30 марта должно быть отвергнуто.

В тот день я понял, откуда берутся фальсификации, которые время от времени вкрадываются в науку. Иногда они происходят совершенно бессознательно, из-за того, что человек не видит те факты, которых ему не хочется видеть, сам себя вводит в заблуждение. Как в моем случае: я не видел, потому что подсознательно я предпочитал не замечать вторичных пятен. Иногда — это случается реже — обман бывает более сознательным, когда ошибка обнаружена, но ученый не может объяснить ее. Вот тут-то и таилось мое искушение. Скрыть ошибку может человек, в котором страсть исследователя оказывается слабее обычных человеческих страстей — стремления к прочному положению и к деньгам. Иногда такой грех совершается чисто импульсивно людьми, у которых нет твердых убеждений, потом они с легкостью забывают о нем и живут спокойно и честно трудятся. А бывает, что человек переживает свое падение до конца жизни. Я мог бы выявить многие виды обмана среди тех ошибок, с которыми я сталкивался; после того дня я стал относиться к ним более терпимо.

А мне самому не оставалось ничего иного, как начать все сначала. Я просмотрел первые страницы своего журнала, чернила еще не успели выцвести, и тем не менее провал был окончательный, и он на долгое время лишал меня всякой надежды. Заняться мне было больше нечем, и я разложил перед собой чертежи структур, которые я придумал и в конце концов отверг. Теперь их было уже четыре. Я стал медленно вычерчивать новую. Я чувствовал себя выхолощенным. Новый вариант мне самому казался неубедительным. Пробуя представить себе особенности новой структуры, я силой заставлял свой мозг мыслить. Так без всякого результата я просидел до шести вечера; по дороге домой и всю ночь меня терзал вопрос: «Что же все-таки представляет собой эта структура? Открою ли я ее когда-нибудь? Где я ошибаюсь?»

До этого случая у меня в жизни никогда не бывало двух бессонных ночей подряд. Неожиданная задержка выбила меня из колеи, мне было трудно, я старался не грызть себя за то, что потратил столько месяцев на эту работу и сейчас, когда я мог бы завершить ее, отказался перед перспективой потратить на нее еще год. Я лег поздно и долго слушал, как часы Кембриджа, одни за другими, отзванивали ночное время; с тревожной ясностью, как бывает только по ночам, в моем мозгу одна за другой возникали идеи, я зажигал свет, царапал что-то в своем блокноте и опять пытался уснуть. Отдохнув немного, я внезапно просыпался, надеясь, что уже утро, и обнаруживал, что спал всего двадцать минут. Наконец я отказался от бесполезных попыток заснуть и долго лежал без сна в предрассветных сумерках, пытаясь заглянуть в будущее. «Какова же эта структура? По какому пути я должен идти?» Потом из глубины сознания выплыло опасение: «Неужели мне предстоит потерпеть поражение с моей первой настоящей работой? Неужели я так навсегда и останусь способным работягой, занимающимся второстепенными исследованиями?» Мелькнула и такая мысль: «Этой зимой мне исполнится двадцать шесть лет, пора определиться. Но сумею ли я добиться чего-либо?» Идеи, так много обещавшие, когда я вскакивал с постели, чтобы записать их, в холодном свете утра оказались смехотворными.

Так продолжалось три ночи подряд. Моя работа превратилась в пустое притворство. Потом пришло временное успокоение, на одну ночь я забылся от своих треволнений и проспал до полудня. И хотя я встал отдохнувший, все эти вопросы опять сверлили мой мозг. Дни шли, а я не мог найти выхода. Однажды я прошагал двадцать миль по грязной дороге от города до Эли, чтобы проветрить голову, но в результате я только страшно устал, и мне пришлось выпить перед сном. В другой раз я пошел в театр, но вместо того, чтобы слушать актеров, я прислушивался к своим мыслям, не дававшим мне покоя.

Мои нервы были напряжены до предела из-за этой работы, зашедшей в тупик, когда в субботу приехала Одри. Как только она увидела меня на платформе, она тут же сказала:

— Ты чем-то расстроен. И бледный. Что случилось?

— Ничего, — ответил я.

— Стоит мне оставить тебя на две недели, и ты уже выглядишь как смертельно больной, — сказала она.

Мы с ней старались встречаться каждую неделю, но сейчас она жила дома, и часто отец требовал, чтобы она принимала его гостей.

— Я вполне здоров, — сказал я.

Мы пошли с ней к выходу. Она молчала. Я говорил:

— Ну, какие новости? Я здесь совершенно оторван от всего. Что-нибудь новое произошло в мире? Ты что-нибудь прочла с тех пор, как мы виделись?

Я говорил без умолку, пока мы не сели в такси. Тогда она сказала:

— Прекрати.

Я пробормотал что-то, она взяла меня за руку.

— Я не совсем дура, — сказала она, — а ты никогда не умел притворяться. И у тебя появились морщины… вот здесь… и здесь. — Она провела пальцем по моему лбу и возле рта. — Ты сейчас выглядишь на десять лет старше, чем когда я в первый раз увидела тебя.

— Так ведь и прошло уже около четырех лет, — сказал я.

— Не морочь мне голову. — Глаза ее сияли. — Что у тебя случилось?

Отчасти меня это возмущало, но я все же был благодарен, что она берет все в свои руки.

— Работа идет не очень хорошо, — сказал я и обнял ее, — я обнаружил дырку в моей идее.

— Две недели назад ты считал, что она абсолютно правильна.

— Это было две недели назад. — Я не мог справиться со своим голосом, и ответ прозвучал довольно уныло.

— Выходит, ты ошибся?

— Начисто, — сказал я. — Дальше некуда. И я не знаю, как мне удастся выправить положение, — добавил я.

Она не пыталась говорить мне слова утешения, но прильнула к моему плечу и заглянула мне в глаза, и я впервые за много дней почувствовал облегчение.

— Ты, конечно, найдешь решение, — сказала она.

— Я в этом не так уверен, — сказал я, — может, я еще годами буду вот так вот биться, делая глупости и не зная, где выход. Это не легко…

У нее между бровями появилась морщинка.

— Мне бы хотелось разбираться в этом твоем деле, — вырвалось у нее, — тогда ты мог бы рассказать мне. И может быть, это немножко помогло бы.

Теперь она была расстроена. Я сказал: