Избранное - Марио Ригони

Мы возвращаемся в избу и начинаем ощипывать кур. Ставим кипятить воду, кто приносит солому для подстилки, кто дрова.

Рассаживаемся на лавках вокруг огня. Нам хорошо, мы довольны и ни о чем сейчас не думаем. Но и тут нас не оставляют в покое. Входит капитан.

— Ригони, что ты тут делаешь? — говорит он и сразу возвращает меня на землю. Окидывает взглядом кур, огонь, солому, дрова. — Что вы тут делаете? — повторяет он. Входят адъютанты, ездовые, связные.

— Ригони, перебирайся со своими людьми и оружием вон в ту избу, — говорит капитан и показывает сквозь открытую дверь и снежную пелену на избу в глубине балки. — Внизу установишь пулеметы вон в том направлении. В любой момент нас могут атаковать русские солдаты или партизаны. Установите пулеметы, а отдыхать и отогреваться будете по очереди.

Он оставил себе и теплую избу с горящей печью, и солому, даже кур нам не отдал. Антонелли в ярости, остальные тоже ругаются, но, как всегда, следуют за мной. Это хуже, чем идти в атаку. Мы спускаемся к окраине деревни. Изба пуста, и в ней адски холодно. Мы устанавливаем пулеметы и пытаемся разместиться получше. Разжигаем огонь. Но валит густой снег, и пулеметы быстро покрываются коркой льда. Так из них и выстрела не сделаешь. Один из пулеметов я заношу внутрь, а другой ставлю в проеме между дверями, направив стволы в степь. Чуть позже капитан прислал нам две курицы, и мы варим их в котелках. Может, нас хоть теперь оставят в покое. Стою на пороге, смотрю, как падает снег, и вдруг слышу отчетливый шум моторов. Самолеты. Они летят низко над землей, но сквозь пелену снега не различишь, наши они или русские. Шум приглушенный. Но я отчетливо вижу, что от самолетов отделяется что–то темное и сразу же раскрываются парашюты. Бегу предупредить капитана. Я решаю, что это русский десант. Парашютов много, и они медленно опускаются на холм прямо против нас, сразу за фруктовыми садами. Капитан смотрит вверх, не зная, что и подумать. Но тут мы узнаем, что это не русские десантники, это немцы сбрасывают на парашютах боеприпасы, медикаменты, бензин.

Возвращаюсь к взводу; куры уже сварились, и мы поделили их на пятнадцать человек. Но спокойно поесть так и не удается. Перед избой остановились сани, в которых лежат раненые из группы «Бергамо», с ними капитан. Он просит приютить их:

— Все остальные избы уже заняты. Впустите нас, — говорит он. — Ведь у нас раненые.

Тем временем подъехали вторые сани, мы освободили им избу и оставили куриный бульон.

Попробовали устроиться неподалеку в маленьком хлеву, но он открыт всем ветрам. Капитан прислал связного сказать, что возле нас на случай нападения русских занял позицию взвод другой роты, а мы можем отдыхать. Но где найдешь теперь избу, чтобы проспать в ней ночь? Уже почти совсем темно. Стучимся в одну избу, в другую — все заняты. Наконец нам удалось отыскать наших стрелков. Они впустили нас к себе. Но всем в одной избе не разместиться: на столе, под столом, под лавками, на лавках, на печи, на полу — везде люди. Я так и остался стоять возле печи. И то слава богу: на улице метель, а тут тепло. Даже слишком тепло. Изба пропиталась паром, дымом и запахом пота. Тардивель спрашивает, успел ли я поесть. Они закололи овцу, и Тардивель протягивает мне печенку, обжаренную на жире и приправленную луком. До чего же вкусна эта печенка, а Тардивель, прослуживший три года в Африке и целых восемь в горных войсках, — самый настоящий друг.

Ченчи, взвод которого обосновался в избе напротив, прислал сказать, что, если мы в своей избе не умещаемся, несколько человек могут перейти к нему. Отправляемся туда вчетвером. Я забираюсь под стол, вытягиваю ноги, и мне кажется, что в мире нет места лучше. Керосиновая лампа горит все слабее. Ченчи вполголоса беседует с одним из солдат, слышен хруст соломы, треск поленьев в печи и мирное похрапывание уснувших. А я вспоминаю полную луну, освещавшую озеро, дорогу, обсаженную с обеих сторон душистыми фруктовыми деревьями, нежный голос, серебристый смех, плеск волн, набегавших на берег. И все–таки здесь лучше; на улице метет, и я засыпаю.

Стучат. Стучат в дверь. Не грубо, а тихонько, по–городскому. Стук вежливый, но настойчивый. Несколько человек проснулись и недовольно ворчат. Лейтенант Ченчи недоумевает: кто бы это мог быть? Стук не прекращается, а за окнами завывает метель. Поднимаюсь в темноте, иду отпирать дверь. Итальянский солдат, без шапки и без шинели. Спокойно смотрит на меня. Невозмутимо говорит:

— Добрый вечер, господин инженер. Ваш отец дома?

Я пристально гляжу на него.

— Добрый вечер, — отвечаю. — Проходите, пожалуйста.

А он опять:

— Ваш отец дома, господин инженер?

— Да, но он спит. Что вам угодно?

— Я пришел насчет статей, — отвечает он. — Позаботьтесь об их опубликовании. Я зайду попозже, когда ваш отец встанет. До свиданья. Зайду попозже.

Он спокойно уходит, склонив голову и заложив руки за спину; исчезает в метели, в ночи. Я возвращаюсь, и Ченчи спрашивает:

— Кто это был?

— Один человек, он искал моего отца, принес статьи для публикации. «Зайду попозже, господин инженер, до свиданья».

Ченчи молча глядит, как я снова устраиваюсь под столом. Внезапно мы вздрагиваем от треска — пуля угодила в окно и, разбив стекло, вонзилась в стену прямо над моей головой.

— Тревога! Тревога! — раздается крик. — Партизаны.

Осторожно вылезаем из избы. По деревне мечутся тени, над нами с осиным жужжанием пролетают пули. Я прячусь за изгородью возле избы и оттуда пытаюсь разобраться, что происходит. Вдруг невдалеке яркая вспышка. Над головой просвистела пуля. Я отскакиваю в сторону, стреляю в направлении вспышки и снова отскакиваю, но в другую сторону. Наступает тишина. Потом слышу негромкий разговор. Итальянцы. К счастью, я ни в кого из них не попал. Окликаю их, они отвечают мне и уходят. Что творится — понять невозможно, прячусь один за изгородью и жду.

С противоположной стороны балки спускается группка людей, крича:

— Тальяни, не стреляйт! Мы дойчен золдатен! Не стреляйт!

Это немцы, которых мы приняли за партизан. Но вполне возможно, что раньше на нас напали партизаны. Мы возвращаемся в избы, спим еще часок, и наступает заря.

С той зари я уже не помню, в какой последовательности развивались события. Помню лишь отдельные эпизоды, лица моих товарищей, адскую стужу. Некоторые события вижу ясно, отчетливо. Другие — словно кошмарный сон. Отрывистые команды майора Бракки, который подбадривал нас: «Держитесь, ребятки!» И его команды: ««Вестоне“, вперед! Группа «Бергамо“, вперед! Батальон «Морбеньо“, вперед!»

Утро, колонна разделилась надвое. «Вестоне» поставлен в голову левой колонны. Наша рота идет первой. Ярко светит солнце, и нам не так холодно. С боковой дороги на нас ползут самоходки. Потом останавливаются в некотором отдалении. Офицеры смотрят в бинокли. Русские! Немцы поспешно выкатывают на позицию свои противотанковые орудия, дают залп. Русские самоходки исчезают в степи так же быстро, как появились. Примерно через полчаса при подъеме на холм нас встречают частым огнем. Из деревни внизу русские видят лишь наши головы и стреляют по ним. Пули пролетают высоко над нами. Мы отступаем назад, на несколько десятков метров, и ждем. Подходят остальные роты батальона «Валькьезе», и на бронетранспортере прибывают старшие немецкие офицеры. Чтобы вырваться из «мешка», нужно прорваться еще и через эту деревню.

Мы снова поднимаемся на холм и по отлогому склону спускаемся к селению. Справа от нас «Валькьезе». Слева — остальные роты «Вестоне». Русские возобновили огонь. Тоурна, который шел немного позади меня, ранило в руку. Он кричит мне:

— Я ранен!

И, размахивая рукой, из которой на снег сочится кровь, отходит назад. Я кричу своим, чтобы они рассыпались по склону. Русские ведут сильный огонь. Укрыться негде, и мы валимся в снег, потом снова начинаем спускаться. За сараем, немного правее нас, укрылся капитан со своими разведчиками. Добираюсь до них с группой солдат. Русские яростно обстреливают подходы к сараю, и, когда мы наконец добегаем до него, у всех вырывается вздох облегчения. В этом укрытии проверяем, хорошо ли действует наш станковый пулемет. Разбираем его, чистим, пробуем боек. Пули облетают сарай с двух сторон, и едва Рамаццини — связной, которого Мошиони послал с запиской к капитану, — выбежал на открытое место, как упал со стоном на землю. Двое его земляков из того же отделения кинулись к нему на помощь. Под свист пуль перенесли его в укрытие. Ранили Рамаццини в живот, и он стонет, лежа на снегу возле нас. Слышим грохот, а потом видим, как посреди деревни взрываются снаряды. Открыли огонь наши тяжелые орудия, и мы уже не чувствуем себя брошенными на произвол судьбы. Пулемет действует, и я вместе с Антонелли перебираюсь на позицию перед сараем. Там в снегу образовалась неглубокая траншея. Устанавливаем пулемет и возвращаемся назад за боеприпасами. Теперь вся деревня у нас на виду. Нас трое — я, Антонелли и пулемет. Остальные укрылись за сараем либо залегли в снегу на холме. И вот мы открываем огонь по саням, которые быстро скользят между изгородями, и по русским солдатам, которые как раз входят в избу. От неожиданности они на миг теряются. Но быстро замечают нас и открывают ответный огонь. Наши подразделения возобновили атаку. Солдаты батальона «Валькьезе», справа от нас, достигли примерно нашей линии, они бредут по снегу под сильным огнем русских. Альпийские стрелки отходят назад, многие из них ранены, и они тащатся, поддерживая один другого. Я выдвигаюсь с пулеметом вперед, чтобы шире был обзор. Снова открываем огонь. Пулемет действует безотказно, все пока идет нормально. Я вставляю ленту и наблюдаю за точностью стрельбы, Антонелли ведет огонь. Капитан кричит из–за сарая: