Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Будем считать дело решенным. Завтра я это решение обнародую. Бойтесь переиначить его! Для каждого из вас, Джучи, Чагадай, Тулуй, я выделю улус из владений, которые отберем у сартаульского шаха. Будете править там. Но помните: над всеми вами – тот, кто наследует мне. Не вздумайте затевать спор. Почаще вспоминайте о судьбе моих родичей – Сача-беки, Алтана, Хучара… Блюдите мои установления и ни в чем не ошибетесь, ничего не потеряете.
Выбор наследника удивил всех. Но вслух удивляться никто не посмел. Даже Хулан промолчала.
Весной в год зайца[107] с берегов Толы хан двинулся в поход. Дошел до реки Эрдыш и остановился на летовку. Отсюда разослал по городам шаха предавшихся мусульман сеять зерна страха, выведывать, как Мухаммед готовится защищать свои владения.
А воины облавили зверя, откармливали коней…
Часть пятая
I
Опираясь на копье, Захарий стоял на карауле у шатра Джучи. На солнце рыбьей чешуей блестела река Эрдыш. С холмов, взбивая копытами пыль, на водопой спускались табуны лошадей. Вдоль берега, насколько хватало глаз – а Судуй сказывал: на целый день пути, – растянулось становище. На тонких древках развевались туги туменов, тысяч, сотен, в голубизну неба подымались бесчисленные струйки дыма. Пестро одетые воины состязались в стрельбе из лука, боролись: они были веселы, благодушны, будто и не на войну собрались, а на празднество.
Воля для Захария обернулась неволей. Конь Данишменд-хаджиба, на котором прискакал из Отрара, остался у него. И он хотел было поехать в Гургандж. Но как скрытно пройти через владения хорезмийцев, если они растревожены? Как вызволить отца, Фатиму и уйти с ними на Русь? Надо ждать случая… Судуй добрый человек, но тут и он помочь не в силах. «Служи пока Джучи, – сказал он. – Дойдем до земли сартаулов, Джучи, думаю, чем-нибудь поможет». Вот и служит… Родители Судуя (до похода он жил у них) как-то сразу, без лишних разговоров, приняли его за своего. Живут они небогато, но добры и приветливы. Говорят, раньше, в молодые годы, жили худо. Оно и заметно. Чужое горе, чужую боль принимают близко к сердцу. А у кого не было своей боли, тому чужую не понять. Вот он, Захарий, людей, у которых на душе плохо, сразу чувствует, и которые сытые, собой, жизнью, всем довольные, – тоже. Чудно то, что Джучи, старший сын самого хана, редко бывает весел, он все больше задумчив, и дума у него какая-то трудная. На днях так же вот стоял в карауле. Перед шатром на траве играли сыновья Джучи – Бату и Орду. Бату сидел на седле, уперев руки в бока, хан – на троне. А Орду был чужедальним послом. Джучи вышел из шатра, взглянул на Захария, узнал:
– А-а, голубоглазый. Ну как, не очень тяжка у нас служба?
– Я видывал и похуже. Ко всему привычен.
– У вас все светловолосые и голубоглазые?
– Всякие есть. Но светловолосых много.
– Велики ли у вас города?
– Я могу сказать только про Киев. Он у нас считается всем городам город – светел, весел, златоглав.
– Есть ли в Кивамене книги на вашем языке?
– Как же, есть. Я сам был обучен письму и чтению. Теперь, поди-ка, и позабыл. – Захарий вздохнул.
– Домой хочется?
– А то нет? Во снах своих вижу родную землю.
Джучи кивнул:
– Землю свою человек должен любить.
Захарий подумал: что, если сыну хана все рассказать о себе да попросить помощи? Понять вроде бы должен. И он уже начал подбирать подходящие слова, но в это время к шатру подскакали всадники. Они сопровождали женщину, увешанную дорогими украшениями: штырь ее бохтага был из золота, на вершине гордо трепетали перья неведомой птицы; колыхались нити жемчужных висюлек, переливались камни-самоцветы. С нею был подросток в парчовом халате, с серебряной сабелькой на шелковой перевязи, в красной шапочке, отороченной соболем. Лицо у Джучи разом вытянулось, поскучнело. Улыбаясь одними губами, он пригласил гостей в шатер. Подросток, придерживая рукой сабельку, пошел к сыновьям Джучи.
Бату, восседая на троне-седле, закричал ему:
– Кулкан, ты будешь Алтан-ханом! Мы тебя одолели. Становись на колени и проси пощады.
Кулкан исподлобья посмотрел на Бату:
– Перед тобой встать на колени?
– Это же игра, Кулкан!
– Ты и будь Алтан-ханом и вставай на колени.
– Не хочешь? Тогда иди отсюда! Одни играть будем.
Обиженно выпятив губы, Кулкан убежал в шатер. Из него быстрым шагом вышла нарядная женщина, приблизилась к Бату, сердито сказала:
– Как посмел прогнать моего сына?! Почему он должен вставать перед тобой на колени?
К ним подошел Джучи, заслонил собою сына, негромко проговорил:
– Ничего худого… Они же играют.
– Не ты ли учишь такой игре? Кажется, далеко смотришь!.. Едем отсюда, сын!
Они сели на коней и ускакали. Джучи долго смотрел им вслед.
Захарий досадовал, что редкий случай поговорить с Джучи по душам упущен. Сыну хана, видно, не до него.
Встав сегодня на караул, он надеялся, что Джучи снова заговорит с ним. Но он не выходил из шатра. И у него все время были люди. В шатре же сидел и Судуй. Бату и Орду, как и в прошлый раз, расположились перед шатром на травке, но не играли, читали книгу. Явно тяготясь этим занятием, они то и дело поглядывали на шатер – должно быть, ждали, когда им будет позволено отложить книгу.
В стане началось какое-то движение. Воины вскакивали, одергивали халаты, вытягивались. Между шатров, юрт и палаток шагом ехали всадники. Среди них Захарий узнал хана. Он сидел на крепконогом саврасом мерине, в левой руке держал поводья, с правой свисала короткая плеть. Легкий холщовый халат туго обтягивал ссутуленные плечи. Низко на лоб была надвинута снежно-белая войлочная шапочка. Второй караульный, стоявший по другую сторону входа в шатер, сдавленным голосом выкрикнул:
– Хан едет!
И все нойоны высыпали из шатра, замерли. Хан остановил коня, подозвал Джучи.
– Как в твоих туменах? Готов к выступлению?
– Да. Воины отдохнули. Лошади набрали тело.
– Ну-ну… – Взгляд светлых глаз хана задержался на Бату и Орду. – Идите-ка, дети, сюда…
Они подошли, поклонились ему в пояс.
– Книжку читаете?
– Читаем, – ответил Бату.
– Джучи, кто их воспитывает?
– Я сам, отец.
– Хм, сам… Чему же ты их учишь?
– Всему, что успел познать…
Рукояткой плети хан сдвинул на затылок шапочку, открыв широкий лоб, почесал висок.
– Негодное это дело. У тебя без этого забот много. Пришли детей ко мне. Я приставлю к ним людей. И твоих детей воспитают воинами…
– Отец…
– Завтра мы выступаем. Самолично проверь, как все изготовлено к походу и сражениям. – Хан надвинул шапку на рыжеватые, будто солнцем опаленные, брови, толкнул пятками коня.
Вечером Захарий и Судуй, поужинав, легли спать у тлеющего аргала. Полная луна, похожая на блюдо, чеканенное из желтой меди, висела низко над холмами. По всему берегу светлячками мерцали огоньки, слышался приглушенный говор воинов, вдали тренькали колокольчиками лошади. Судуй не спал, ворочался на жестком войлоке, поглядывал на шатер Джучи. Там, за тканью, желтели пятна огней светильников.
– Ты почему не спишь, Судуй?
– Да так. О справедливости думаю. О милости Неба. Почему одним оно дает много, а у других и малое отбирает? И отбирает чаще всего у людей добросердных.
– Ты о чем?
– Я просто так говорю. – Судуй перевернулся на живот, уперся локтями в землю, положил подбородок на ладони – узкие глаза не мигая смотрели на красный огонек. – Я сейчас о своем отце подумал. Добрей его человека нету. И для людей он сделал много хорошего. А чем оделило его Небо? Раньше высоко ценили его работу. Теперь отовсюду понагнали рабов-умельцев. Стрелы они делают так же, как и отец, а за работу им давать ничего не надо. Скоро мой отец будет никому не нужен. Если со мной что-нибудь случится, как будут жить отец, мать, моя жена, мои дети? А вот был у нас такой Сорган-Шира. Они вместе с моим отцом помогли когда-то нашему хану. Сорган-Шира умер богатым человеком. Он оставил своим детям и внукам табуны, стада, белые юрты. За что милостиво
