Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сайхан амттай идээ![102]
Это Захарий хорошо понял. Сколько времени его пищей был только хурут! Обрадовался и мясу с наваристым супом, и тому, что без труда понял монгола, и его доброте, такой редкой в этом жестоком мире.
Они стали есть, поглядывая друг на друга и беспричинно посмеиваясь. Монгол успевал жевать мясо, запивать его супом, говорить, дополняя слова знаками, ужимками, взглядами веселых узких глаз. И Захарий вскоре удивленно заметил, что без усилий все понимает. Он узнал, что монголы подстрелили несколько сайгаков, когда ездили по своим делам, что зовут караванщика Судуй, что у него есть отец, мать, жена и недавно родилось сразу двое детей – сын и дочь, что отец у него хороший, мать добрая, жена красивая, дети здоровые и сам он поэтому человек счастливый. И он никуда бы не поехал от родного очага, но его попросил пойти с караваном Джучи, сын самого Чингисхана. Отказаться не мог, потому что Джучи хороший. Слова «сайн, сайхан» так и сыпались с его языка. Но Захарий ни разу не подумал о Судуе как о хвастуне. Хорошие люди, известно, и о других стараются думать и говорить хорошо.
Захарий вспомнил Фатиму, сказал:
– Когда жена есть, дети маленькие, дома сидеть надо. Вы к своим бабам небережливые. По хозяйству не помогаете совсем. Только и делаете, что на конях скачете да саблями помахиваете.
Ему, как Судую, пришлось изобразить сказанное, тогда только тот все понял и легко согласился с Захарием. Но знаками же показал: на коне они скачут и машут саблями не для своей утехи. Женщины, конечно, много работают. Они и скотину содержат, и детей растят, и кожи выделывают, и войлоки сбивают, и одежду шьют… Но мужчины из похода возвращаются не с пустыми руками. Они привозят добычу.
– Я был у вас не так уж долго. Но я жил у Махмуда. И знаю, куда уходит ваша добыча. Все самое ценное они к рукам прибирают, купцы. Взамен вам дают вино да сладости да побрякушки-безделушки. Вино бывает быстро выпито, сладости съедены, что же остается у вас? Для чего же надрываются жены и машут саблями воины?
Судуй не ответил.
Теперь они чаще всего ехали вместе. И при разговорах все меньше размахивали руками. От Судуя Захарий узнал, для чего он и его товарищи время от времени уклоняются от караванной тропы, и догадался, что идут они в города шаха не только для того, чтобы продавать-покупать… На сердце стало неспокойно. Люди шаха в подвластных ему городах строго блюдут порядок, они скоры и круты на расправу…
В Отраре их встретили неприветливо. На базаре мухтасибы – стражи порядка – пялили на караванщиков глаза, шагу ступить не давали без догляду, бессовестно вымогали подачки. Наиб хорезмшаха Гайир-хан не позволил каравану никуда уходить из Отрара. А монголы, забыв всякую осторожность, рыскали по городу, лезли к городским стенам, осматривали рвы, шагами обмеряли окружность внутренних укреплений.
– Вы накличете беду! – говорил Захарий Судую.
– Мы должны сделать то, что нам повелели.
А по базару поползли слухи, что владениям шаха Мухаммеда скоро придется пережить ужас нашествия войска, неудержимого, неостановимого, как горный поток. Напуганные люди приходили посмотреть на монголов – что за грозные воины? Через караванщиков-мусульман они разговаривали с монголами, и те не рассеивали страхов, напротив, поддерживали: да, непобедимый Чингисхан повернулся спиной к разгромленному им Китаю и обратил свой взор в эту сторону. И тот, на кого пал его взгляд, должен покориться или погибнуть. Такова воля Неба.
Неприветливость отрарцев перерастала в открытую вражду.
У Захария были свои заботы. Письмо хаджибу Данишменду все еще не было вручено. Сначала хаджиба не было в Отраре, он куда-то уезжал. Потом, как Захарий ни ловчился, подойти к нему незаметно не мог. А время уходило. Через несколько дней караван должен был отправиться в обратную дорогу. Возвращаясь вечером вместе с караванщиками на постоялый двор, Захарий напяливал на свою голову чалму, тайком перелезал через глинобитную ограду двора и шел разыскивать Данишменда. Один раз ему все-таки повезло. Уследил, как хаджиб въехал в ворота большого двора. Его дом? Узнать это было уже проще. Захарий постучал в ворота. Они приоткрылись, из-за полотна высунулась голова молодого слуги.
– Скажи, достойный, это дом Исмаил-бая?
– Ходят тут… – проворчал слуга. – Это дом Данишменд-хаджиба! – Ворота захлопнулись.
Захарий пожалел, что не взял с собой письмо. Держать его при себе опасался, прятал на постоялом дворе. Ну да делать нечего, надо сходить…
Стоял поздний осенний вечер. Улицы Отрара были пусты, по ним метался холодный ветер. В звездное небо вонзились острые минареты, полная луна обливала их серебряным светом. Захарий приближался к постоялому двору, когда за спиной услышал стук копыт. Прижался к стене. Воины (в лунном свете поблескивали шлемы и наконечники копий), человек около пятидесяти, шагом проехали мимо.
– Не торопитесь, – сказал один из них. – Надо подождать других. Не спугнуть бы.
– Боишься?
– Их четыреста пятьдесят человек. Если храбры так же, как болтливы…
Всадники скрылись за углом. Захарий побежал по переулку к постоялому двору, разыскал Судуя, разбудил.
– Вставай! Что-то неладное… Что-то замыслили… – Он спохватился, что говорит по-русски, махнул рукой. – Ах, черт! Пойду я послежу за этими людьми. Разбуди своих! Разбуди.
Судуй мало что понял из его торопливых слов, но встревоженность Захария передалась и ему. Растолкал старшего караванщика и побежал следом за Захарием. Они снова перелезли через стену и сразу же услышали грозный окрик:
– Стойте!
Захарий и Судуй бросились бежать по переулку. За ними кинулись конные, над головой пропели стрелы. Но не напрасно Захарий не единожды ходил тут. Между двумя оградами была узкая щель. За ней следующий переулок. Они оторвались от погони…
Ночь всполошили крики людей, треск ломаемого дерева, звон оружия. На постоялом дворе происходило что-то недоброе. Захарий и Судуй кружным путем перебрались в улицу, ведущую к воротам двора. Они были распахнуты. Воины размахивали факелами. Из глубины двора выталкивали полуодетых, связанных караванщиков.
– Энэ юу вэ? Энэ юу вэ?[103]
– Тише, Судуй! Откуда же я знаю, что это такое!
Караванщиков вытолкали из двора, куда-то увели, угрожающе наставив копья. И все смолкло. Раззявленной пастью чернели ворота. Холодно поблескивали минареты. Что делать? Возвращаться на постоялый двор нельзя. Надо бежать. Но ворота города откроют только утром. К тому времени, недосчитавшись, их начнут разыскивать. В городе укрыться негде. Разве у хаджиба? Но примет ли он без письма? Примет или не примет – гадать нечего. Надо идти к нему.
Слуга сначала не хотел беспокоить до утра своего господина. Захарий поднес к его носу кулак. Это помогло. Их провели в комнату, застланную потертым ковром. Хаджиб вышел, держа в руках подсвечник с тремя оплывшими свечами. Строго оглядел и, кажется, понял, кто они такие.
– От Махмуда?
– Да. Мне велено было передать письмо…
Когда Захарий рассказал, что случилось на постоялом дворе, хаджиб поставил подсвечник на пол, беспокойно прошелся по комнате.
– Не ждал я этого от Гайир-хана…
На другой день хаджиб принес страшную весть. Все караванщики казнены по приказу Гайир-хана. Известно, что двое где-то скрылись. Розыск идет по всему городу. Все товары, все серебро и золото наиб Гайир-хан взял себе.
– Где ты спрятал письмо?
– Оно не в товарах. Письмо не найдут. Я попробую его достать.
– Нет. Оно уже не нужно. Мне здесь оставаться нельзя. Верят мне все меньше и, кажется, готовы отправить вслед за казненным отцом. Надо уходить в степи, к вашему хану. Но прежде я отправлю вас.
Хаджиб заставил их одеться в женское платье. С закутанными в покрывало головами перед закрытием ворот вывез их за город. В тутовой роще снова переоделись, затянули подпруги коней и распрощались. Хаджиб сказал:
– Передайте Махмуду – я буду через несколько дней. И не один. Многие знатные люди последуют за мной.
До первых монгольских караулов
