Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Хумар-тегина своего ума было меньше, чем у курицы. И он редко высовывался вот так, вперед. Обычно сидел, слушал всех, ловя каждое слово оттопыренными ушами. Когда видел, куда дело клонится, повторял чужие мысли с таким видом, будто на него снизошло божье откровение. А тут вылез. Чьи же слова он повторяет сейчас, кому сильно хочется собрать все войско вместе? Может быть, тем предателям, которые писали хану письмо? А не с ними ли и Тимур-Мелик? Чем он лучше других?..
И шах больше не слушал эмиров. Он уже знал, как надо поступить, чтобы обезопасить самого себя. Войска надо распределить по городам. Наиболее подозрительных эмиров отправить подальше. Им будет трудно сноситься друг с другом. Кто и вздумает предать – сдаст один город. Сам он уедет отсюда и будет недосягаем для предателей и изменников. А после войны Аллах поможет ему сыскать злоумышленников и по одному отправить на тот свет.
Эта спасительная мысль взбодрила его.
– Эмиры, храбрые в битве и мудрые на ковре совета, я благодарю вас за готовность броситься на неверного. Я не сомневаюсь, что с такими воителями, как вы, одолею любого врага. Но сражение в поле стоит крови. Мы запремся в городах. О неприступные стены наших твердынь степной хищник обломает зубы. Я настолько уверен в вашей способности отразить врага, что сам удаляюсь в Балх. Там буду собирать войско. И как только у хищника выпадут зубы и он, поджав хвост, побежит в свое логово, со свежими силами мы двинемся за ним. Мы пройдем его владения и вступим в земли Китая! Вас ждет слава, эмиры! – Он говорил бодро – может быть, чуть бодрее, чем нужно.
В тот же день он разослал эмиров по городам своих владений. Амин-Мелика отправил в далекую Газну, Тимур-Мелика послал наибом в Ходжент, в Отрар, на помощь Гайир-хану, – Караджи-хана, дурака Хумар-тегина – в Гургандж, пусть подает советы драгоценной матери…
Вечером к нему пришел Джалал ад-Дин, стал просить:
– Не покидай вóйска! Собрать воинов в Балхе может кто-то другой. Мне кажется, мы ошибаемся, запираясь в города. Мы отдаем в руки врага селения. Люди скажут, что мы всегда на месте, когда приходит время сбора налогов, и нас нет, когда подступает враг. И это будет справедливо.
Он не мог сказать сыну, что заставило его поступить так. Сказать – признать свой страх перед эмирами. А Джалал ад-Дин молод, ему неведомо чувство страха, он не поймет его.
– Ты слушал меня на совете, сын. Там я сказал все. Добавить могу одно: ты тоже поедешь со мной.
– Оставь меня тут и дай мне войско. Отдай мне все войско! Я умру, но не пущу хана.
– Ты поедешь со мной, – угрюмо повторил он.
Поскакали в Балх, обгоняя поток убегающих подданных.
III
Хан подошел к Отрару, когда ему донесли, что шах растолкал свое войско по городам и сам куда-то уехал. Хан презрительно усмехнулся. С тех пор как опоясался мечом, не встретил ни одного достойного врага. Все на одно лицо: мелки в помыслах, малодушны, не горячая кровь – моча течет в их жилах. Ни защитить себя, ни умереть, как подобает воинам, не могут. Когда шах убил посла, подумал было: этот другой. Такой же! Трус. Дурак. И держал в руках такое владение. Ему бы не народами, а стадом коров править.
Рядом с этой забилась другая, радостная мысль. То, что совершает он, предопределено Небом. Оно лишает врагов ума и мужества, дарует ему великое счастье побеждать, оставаясь непобедимым.
Он сидел перед шатром в глубоком мягком кресле. На столике лежал раскрашенный чертеж владений шаха. Купец Махмуд, хаджиб Данишменд, другие перебежчики-сартаулы стояли рядом, поясняли, где что начертано. Синей краской были обозначены реки Сейхун[108], Джейхун, Зеравшан и море хорезмийцев, густо-зеленой – орошаемые земли, бледно-зеленой – пастбища, желтой – песчаные пустыни, красное пятнышко – селение, красное пятнышко с ободком – город, обнесенный стеной. Рядом с городом черточки. Каждая – десять тысяч воинов. Приблизительно. Всего узнать его сартаулы не могли. И без того сделали много. Когда-то он предателей близко к себе не подпускал, рубил им головы без разговоров, теперь же притерпелся. Они тоже бывают полезными.
Как только разобрался в чертеже, всех сартаулов отослал. Думать человеку надо в одиночестве.
Ветер зализывал угол чертежа, бумага сухо шуршала. Он вынул нож, придавил ее. Хорошо, не обжигая, пригревало солнышко. В зачерствевшей траве стрекотали кузнечики, но как-то вяло, нехотя. Лето подходило к концу. Увяла еще одна трава… Близится осень. Тут она, говорят, долгая, теплая, да и зима не зима – так себе. Взяв это в соображение, он и пришел сюда в конце лета. Летом, в жару, воевать худо. Люди ленивы, и, когда их много вместе, всякие болезни приключаются… Да, еще одна трава увяла. Сколько же трав вырастет для него?
Он наклонился к столику. Тень от головы закрыла чертеж, и краски разом поблекли. Палец заскользил по зеленым и желтым пятнам, по синей извилине, уперся в красное пятно с ободком. Отрар… Три черточки – тридцать тысяч воинов. Было двадцать, но шах прислал еще десять. Успел. Тридцать тысяч – не много, но выковырнуть их из-за стен будет не так-то просто.
Хан поднял голову. Вдали темнели зубчатые стены и закругленные вверху башни Отрара. Возле них неторопливо рысили его дозорные сотни. Отрар обложен, ни одному человеку не пройти в город, не выбраться обратно. Но держать все войско возле него неразумно. Уж если шах подставил бока, бить его надо двумя руками, да так, чтобы и дух перевести не мог.
Почти до вечера сидел над чертежом. Думал, пил кумыс, время от времени посылал туаджи – порученцев – то за кем-нибудь из нойонов, то за сартаулами, спрашивал о том, о другом, опять оставался один и думал, думал. И когда все стало понятно, велел позвать сыновей.
– Ну, дети, всем нам дел хватит! Джучи, ты пойдешь вниз по Сейхуну. Возьмешь все города, какие встретятся на твоем пути. Упрешься в море – заворачивай на полдень. Вот твой путь. – Ноготь хана проехал по чертежу, оставляя острую вмятину, остановился у Гурганджа. – С тобой будут два сартаула – Хасан-ходжа и Али-ходжа. Они знают и места, и дороги. Им верь, но и проверяй. – Помолчал, пытливо вглядываясь в лицо Джучи. – Я говорил, все вы рождены, чтобы править народами. Тебе, Джучи, как старшему, первому даю удел. – Пальцем обвел на чертеже круг, захватив и Гургандж. – Все это – твое.
Сын посмотрел на чертеж, на темную стену Отрара, поблагодарил:
– Спасибо, отец.
Уж как-то очень просто и сдержанно поблагодарил. Хана это слегка задело, но его влекли вперед замыслы, все остальное было сейчас не так уж важно.
– Чагадай и Угэдэй, вы останетесь тут, возьмете Отрар. И живого – живого! – приведите мне Гайир-хана. Вверх по реке я направлю кого-нибудь из нойонов. А с тобой, Тулуй, мы пойдем на Бухару. Из Бухары – на Самарканд. Мы вспорем брюхо шаху Мухаммеду. Сделаем это – нетрудно будет добраться и до сердца. Помните, мы пришли сюда, чтобы утвердиться навеки. Будьте безжалостны с теми, кто считает себя хозяевами этой земли. Люди – трава. Этих побьешь, другие вырастут. Но эти другие будут знать, что властелин на земле – один. Мы избраны Небом, чтобы повелевать, кто не хочет покориться, тот противится воле Неба.
– Дозволь спросить, отец, – сказал Джучи.
– Спрашивай…
– Человек появляется на земле по соизволению Неба – так?
– Надо думать, что так.
– Почему же он должен умирать по чьей-то воле – по моей, скажем?
– Вот ты о чем… Тогда тебе следовало бы не воином быть, а… – Не договорил, почувствовал, что сейчас смертельно оскорбит Джучи.
Без того сын как-то весь ужался, но смотрел в лицо отцу твердо, без страха, какой накатывал на него в детские годы.
– Я хочу понять, отец,
