Имя Твоё - Михаил Богатов

Георгий просто весьма, ибо знал, что не остановится собеседник его на таком пустяшном риторическом вопросе, хотя спорить никто не будет, вопрос этот важный и без нацеленности на него, не то что современная, но любая вообще церковь во все времена не устояла хотя бы так, как она стоит ныне, а стоит она ныне неплохо, хотя и вяло весьма, но это ведь нужно её возраст ещё учитывать, и лучше бывало, чего уж скрывать, и не скрывает никто, хотя об обновлении вопрос весьма спорный и ереси различные к жизни взывающий, а потому известно, что старый конь борозды не портит, а церковь и не претендует сегодня на то, чтобы глубоко пахать, и никто не скрывает этого, кроме разве что церкви самой, но у постели умирающего ведь тоже о болезнях говорить не принято, а о мелочах всяких, например, о межконфессиональной дружбе и толерантности, и оправдано сокрытие подобное в том только случае, ежели сокрытие оное позволит ей лучше то, к чему она призвана, осуществлять, а призвана она всё к апокалипсису предуготовить, сама бдительность сохраняя, хотя ныне наоборот выходит всё, эпоха бдительна, а церковь агонизирует, и дело, не дело даже, а беда сплошная, ежели от себя самой это своё положение церковь не лучше скрывать вознамерится, однако ж, нет, вся церковь этого не скрывает, себя не скроешь, как могла бы дама на восьмом месяце беременности сказать, а до того, когда могла ещё скрывать вздутие чрева своего, говорила она: не себя, но: беременность свою, однако же если положение твоё долго тебе принадлежит, да ещё и развитие какое-никакое имеет, так мы перестаем его просто положением своим называть, а зовём уже ещё проще, собою самими, и это когда уйдёт то время, себя когда помнишь от этого положения в пребывании отъединенном, хотя бы мысленно, но у церкви долгий кризис, несколько столетий уже как, вот и стала она сама не просто кризис символизировать, но кризисом зваться, и это неспроста, ведь кризис это суд по-гречески, а также разделение, поскольку судить и разделять это одно и то же отчасти; и ежели ещё встречаются священники, которые это от самих себя пагубно скрывают, то мы о них тут говорить не будем, ибо ни отец Дмитрий ныне, ни тем паче отец Георгий, к оным не относятся, и один поболе другого ведает, а другой поболе первого в делах этих кризисных увяз; задача первого исследовать то, чем второй стал к моменту опредёленному, а о целях второго не ведаем, да и как мы могли бы, и то хорошо, что вон, появился отец Георгий, и на том спасибо мы ему скажем, а Андрей не скажет и даже сказать не подумает, он, наоборот, даже вопрос обратного толка задаёт, и не вопрос, а прелюдию, как мы сказали только что, а повторяться не любим, и, коли повторяться не любим, то давайте уже и ответ выслушаем, который отец Георгий произносит, а говорит он то лишь, что, видимо, имеет в виду Андрей теперь, что для постижения Господнего церковь не очень требуется, ибо легко эту повсеместно распространённую ересь несторианскую предугадать, да и опровергнуть, как это уже много веков практикуется, и что прилежно в семинариях духовных под видом катехизиса преподносят, и много чего ещё под этим видом диалога передаётся, но, оказывается, что нет, Андрей не это хотел сказать; удивительно не то, что отец Георгий прекрасно направленность вопроса усмотреть не сумел и предугадал неверно, о чём Андрей выспрашивает, но как раз то, что отец Георгий направленность вопроса прекрасно увидел, а ответил неверным вопросом на вопрос к тому лишь, дабы сам Андрей легче смог сориентироваться в том, что он сказать хочет, и отделил от этого очень чётко то, что он сказать не желает, и чтобы различие это перед его глазами духовными явилось также чёко, как вот перед глазами физическими сейчас лицо отца Георгия явлено, отрешённое несколько и будто бы ничего не видящее. Я к тому, произносит Андрей всё так же напевно, что церковь людей обрекает, к ней примкнувших, на одиночество, и при этих словах отец Георгий будто даже не делает вид, что удивлён, поскольку действительно удивлён, оборачивается к этому юноше, встречает его дерзостный несколько взгляд, и тут же опять к виду, фарами выхваченному, отворачивается, да-да, молвит Андрей, ведь люди которые вкоруг ходят этого человека, они свою жизнь как-то планируют, в соответствие с общепринятыми планами её приводят, не задумываясь достигают чего-то, уж не знаю чего там именно они достигают, вот именно, прерывает его отец Георгий, будто про себя это замечание делая, вот именно, что не зная чего, на что Андрей внимания не обращает, и не по тактическим соображениям, что уместно было бы, ежели отец Георгий зевнул во время разговора, или, даже, в носу начал ковырять пальцем, но не обратил Андрей внимания потому только, что тотчас эту реплику малозаметную освоил, вооружил как ему представилось, способом изо всех наилучшим, и обратно её пославшему тут же адресовал, я имею в виду, что неизвестно чего достигают потому лишь, что когда хуже чаемого, а когда лучше, когда же в самую точку попадают, но тут вновь прерывает его отец Георгий: а не кажется ли тебе, сын мой, именно так, а не: молодой человек, или же: дочь моя, тут, не: агнец божий, а так вот непременно: сын мой, не кажется ли тебе, сын мой, что у этих людей совпадение чудесное оттого лишь случается, что они о том, чего хотели изначально, лишь по результату достигнутому постигают, а за результата достижение лишь лень и усталость мерилом им служит, вначале же они так вообще ничего не желали, ведь желать уметь того что достижению подлежит наука сложная весьма, равно как уметь желать того, что достижению никак не подлежит и подлежать не может, ещё более сложная наука, и искусство надобно, чтобы от фантазии пустой отличить её смочь, а те, которые большего или меньшего достигают, так они просто не вовремя наглость возымели под сейчас имеющимся задним числом желание своё якобы находить, или же от трусости, так вот просто отец Георгий, между делом будто спрашивает, Андрей же немного ошарашен, но чем непонятно, и тут же придумывает и говорит себе, мол, странно, когда священник речи такие излагает, и это он-то, всего одного священника до того знающий, и именно этого вот, странного, да и то, лишь здороваясь и прощаясь изредка, но, поскольку торопится он своё более высказать, чем чужое приять в душу, то и не желает на словах отца Георгия останавливаться, это ныне не желает, а наступит время, когда каждое слово и даже букву в уме восстановит из беседы нынешней, и будут у него к тому причины непраздные отнюдь, хотя как будто бы с этой речью даже никак напрямую не связанные, но о них, о причинах этих, ниже скажем, а ныне лишь уверим, что поначалу эти слова Андрей как ребёнок леденец на палочке обсосёт, затем как собака кость сахарную разгрызёт, дабы мозг в ней найти, но трудно будет это сделать, и ничего ему иного не останется, как просто съесть слова эти, без надежды на приятное пищеварение и последствия из него вытекающие, но так это всё после случится, не ранее как с завтрашнего пробуждения, а сегодня ещё вечер такой необычный идет, и говорит потому Андрей отцу Георгию: нет, не кажется, но даже если бы это так и было, то в любом случае, тому, кто церкви принадлежит, ещё хуже; и тут вновь отец Георгий его прерывает, уточняя лишь, Андрей, для тебя Бог и церковь это одно и то же, вероятно, нет, отвечает тот, кого спросили, нет, разумеется, вообще, но сейчас это одно и то же, поскольку ничего не меняет в том, что хочу я спросить, тут трудно согласиться, уже примиряюще молвит отец Георигй, но, продолжай. И продолжает Андрей: а что приобретают те, кто Бог или церковь, как хотите это, что я в виду имею ныне, называйте, выиграет, помимо одиночества, вследствие исключения его полного, что; и ответа не дожидаясь, ибо не в этом ещё вопрос: ведь остальные пусть в глупости пребудут, как вам полагать удобно, прозябают пусть в ней, зато они в этой глупости поддержку друг другу оказывают и чувствуют себя как дома вполне по всему миру, в то время как вы, чуть тут запнулся Андрей; ничего вообще не получают взамен обещаний пустых; да, добавляет отец Георгий согласно, хотя то согласие далеко не окончательно, и это видно тут же стало: ничего, кроме обещаний пустых они не получают, пожалуй ничего, кроме пустоты и Бога; но уж мне-то об этом заливать не следует, хватит, уж я-то правду всю знаю, меня на этом не проведёшь, свойски замечает Андрей, и в это время бодрость его пика достигает, и орган его, желание до того лишь смутно весьма ощущавший, с мягким стуком ныне, которого никто на свете не слышал, со стуком, похожим на тройное мамамарфа, до предела наливается, и ткани джинсовой касается, и хорошо, что джинсы такие особые в твердости своей, что ничего из этой метаморфозы окружающим не видать, такого вот волшебника не понаблюдать, и понятное дело, отец Георгий здесь не исключение, а весьма и вполне правило даже, да и кто же в здравом уме, видя такую вот беседу, заподозрит собеседника в возбуждении, ведь это только о себе мы полагаем, что во время беседы можем ещё великое множество вещей зараз делать: как Цезарь, к примеру, а другие. собеседники наши, для нас обычно предстают этакими особями, которые могут лишь на предмете разговора концентрироваться, а ежели и ещё на чём могут, то уж права сейчас на это никакого не имеют, если только нас к досаде особой тем самым обратить не желают; вот и отец Георгий вряд ли здесь исключением оказался, однако же, и это Андрей уже про себя тогда отметил, и будет ещё бесчисленное множество раз с ужасом вспоминать впоследствии, и вовсе не потому, что отец Георгий мёртвый с ним общался, здесь как раз бояться нечего, галлюцинация, что с неё взять, а как раз потому, что мёртвый оказался не таким уж и мёртвым, будет вспоминать, как отец Георгий взгляд свой на Андрея перевёл в миг этот, затем как-то отстранённо глаза свои пустоватые в отрешённости неземной опустил на то место, где у джинсов замок имеется и ремень застёгивается, и почудилась Андрею лёгкая ироническая улыбка, краешки губ священнических озарившая на миг лишь, и вновь исчезает она, когда тут же глаза отца Георгия по глазам Андрея скользнули, и к окну вновь обратились; и с чего это именно тебе, Андрей, про Бога известно так хорошо, спрашивает прежним тоном отец Георгий, и точнее даже, пусть это твой секрет с Богом будет, откуда же способностью обзавестись откровения сказывать, даже ежели их получаешь, этому никто не учит, даже Господь, он просто является и всё, а дальше уж сам, и потому неизвестно на радость он явился или нет, вот и говорит Христос, чтобы не заботились мы что говорить, ибо дано будет нам, что сказать, но ты мне лучше расскажи, что ты о Нём теперь знаешь; и вопрос этот звучал как-то странно, сокровенно чересчур что ли, подумалось Андрею только, что люди остальные так не спрашивают у людей остальных ничего, хотя могли бы, и это весьма, может, даже и лучше было бы, но теперь ничего Андрею не остаётся, как лишь издевательство некоторое со стороны отца Георгия в этом вопросе усматривать, и усматривает он его, и только его однго, что из ответа его сквозит: не знаю я ничего о Боге, и поэтому из нашего рассмотрения исключаю его; хорошо, хорошо, соглашается отец Георгий чрезвычайно поспешно, лишь бы Он тебя и меня из Своего так же вот не, и, к тому же, ежели его исключить, так то и действительно почитай что пустота одна остается, вот-вот, оживляется Андрей, правоту свою ощущая впервые в полную силу и победу скорую, чувствами Гектора пред Ахиллом наполняясь, когда Ахилл копьё первый раз в него метнул, но Гектор успел уклониться и не видел, как Афина, незримой сделавшись, копьё то же самое вновь в Ахилла руки предала, отчаялся бы Гектор, узрев как боги негласно его сопернику помогают, и сам бы себя мог пронзить от отчаяния этого, хотя не пронзил, но тут отец Георгий говорит, что пустота остаётся и для тех, кто к церкви приобщён, коли Бога исключить хотя бы в мыслях, и для тех, кто своими силами прожить стремится, ибо без воли Господа ни один волос не падёт ни с чьей головы, а то, что к лысым это не относится, и они могут воли Господа избежать, то вопрос казуистики пошиба низкого весьма; но зато те вместе, а этот в одиночестве, упорствует юноша с именем апостольским так, что впору его Фомой переименовывать из Андреев: но это не так, они так же легко друг другу помогают, как и пожирают друг друга без сожаления любого, тут же возражает отец Георгий весьма уже оживлённее, если к нему это слово теперь можно хоть в каком виде отнести, что тоже весьма условно, и мы это понимаем, а Андрей нет, так, будто отцу Георгию известно, что сейчас часть ритуальная уже к концу близится и время для существенного деяния наступает, и тогда выходит, что только приближение к завершению сил придаёт жизненных, но Андрей и в самом деле не выдерживает, и то, что до этого уже раз про себя проговорил, теперь вслух провозглашает с негодованием, что не пристало священнику речи такие вести, на что отец Георгий с той же, ранее лишь промелькнувшей, а теперь с весьма уже задержавшейся улыбкой замечает, что, вот, Андрей, второй раз ты уже знаешь, что я делаю неправильно, но тогда укажи так же на правильное мне, на что Андрей про себя удивляется, насчёт раза второго видимо, думается ему, я в первый раз всё же вслух что ли сказал то, что не следует, а вслух при этом говорит, что не знает он как священникам надобно поступать, говорить с прихожанами то есть; почтительно, наверное, уже открыто усмехается отец Георгий, но ведь ты к приходу не принадлежишь, замечает священник: нет не принадлежу, с чувством превосходства некоторого Андрей ответствует, но мог бы, ежели вы бы меня убедить сумели бы и склонить к тому, что уж точно иным, нежели нынешний ваш, тоном делаться должно; это что же, Андрей, ты полагаешь, будто Бог перед тобою как курица в супермаркете должен разлагаться, да так красиво, чтобы ты Его другим продуктам предпочесть смог, ориентируясь на аппетиты сиюминутные; становится тут Андрею немного жутко; и впервые он понимает, что сидит один на один в безлюдном месте с человеком, себя за священника выдающим, и которого все остальные за такового почитают, но как есть безумным, и ведущим себя потому сейчас не подобающим священника статусу образом, но жуть от слов этих непонятная куда более, чем от какой-то там опасности иллюзорной, сквозит эта жуть, хотя окна закрыты, ибо на улице достаточно прохладно уже, и говорит Андрей: а почему бы и нет, ежели мы Бога из рассмотрения исключили и вы со мною согласились, так и выходит, что церковь производить должна продукт качественный, а поскольку мир ныне капиталистический донельзя, то, в условиях конкуренции жёсткой, извольте, говорит так Андрей, и сам в окно смотрит, куда отец Георгий также взгляд свой направляет, а за окном в свете фар кот серый в полоску чёрную сидит, умывается, может и кошка, но скорее всего кот всё же, и хоть бы хны ему, никакого внимания на машинное присутствие не обращает, разве что свет полагает фарный специально для себя зажжённым, умоется сейчас хорошенько, и на свидание, это ведь говорится так только, что коты мартовские, ныне конец апреля, а они не угомонятся никак, а нормальные, не фольклорные и не лубочные коты, так те вообще этим делом круглый год занимаются, как и люди нормальные, и умываются то есть, и на свидания ходят. Видишь ли, Андрей, отец Георгий говорит и начинает отныне на Андрея смотреть безотрывно, что до конца разговора так и будет, видишь ли, Андрей, ты для церкви Христовой человек потерянный пока, и, да, да, ты прав, так говорить нельзя, но у меня мало времени, и нет его тем паче на эту всю толерантность и политкорректность пустую изводить, коей ум твой не на пользу сызмальства проштамповали, и не возражай, говорю же, нет времени, для церкви ты потерян, но для Бога нет, и посему Господь в таких случаях поступает не совсем толерантно и даже совсем не политкорректно, он тебя супротив воли твоей в оборот берёт, специально так говорю, это ты предложил нашу эпоху в качестве рыночной истолковывать, не видя того, что она ничем не рыночнее той, в коей Иисус обретался, но, прежде чем это случится, я тебе нашу тему разъяснить доходчивее постараюсь: люди, и те, что впустую на себя безбожно весьма полагаются и уповают, и те, что делишки свои с учётом Господа обделать стремятся, и прочие, коих меньше, все эти люди Господом любимы и хранимы, и все они в ладони Господа раскрытой пребывают, поскольку обратил Господь руку к миру этому изначально в жесте дарящем, и не в кулаке, например, что с людьми было бы тогда, внутри кулака Господнего зажатыми будучи, представить несложно, и тут замолкает отец Георгий, хотя Андрей весьма внимательно слушать только теперь его начал, но, коли отец Георгий прервался, а он для того, собственно, и прервался, Андрей спрашивает: а какая тогда разница, ежели Бог сам меня держит, независимо от того, верую в него или нет, полагаюсь на него или на пустоту лишь свою, как вы выразиться изволили; а такая, Андрей, что все мы в ладони Господа, но одни это чувствуют, а другие нет, и те, кто чувствует, к Богу не ближе, но им жить легче и свободнее, они к себе самим ближе. Замолкает тут отец Георгий, и Андрей молчит, первый смотрит на второго, а второй на кота серого в полоску чёрную, что сел вполоборота, лапу заднюю вытянул за плечо, и языком себе место свидальное намывает, то ли к свиданию, то ли вместо него, это как случится, и думает Андрей, что интересно всё это, но в итоге к банальности сводится, как и всё в церкви, и ещё миг, и начнётся проповедь о вреде курения, например. Но тут происходит нечто неожиданное весьма: отец Георгий достает из ниоткуда сигарету, прикуривает зажигалкой, из ниоткуда же взятой, будто из внутреннего кармана, но как там это может у священника храниться, и, что самое интересное, каким образом это оттуда извлечь можно было так, чтобы Андрей этакого жеста заметить не смог бы; только и произносит Андрей изумлению поддавшись: отец Георгий, да как же, но прерывает его отец Георгий, повторяя то, что некогда сейчас на пустяки время тратить, и, дым выпуская сноровисто, так, что тот его бороду седеющую немного окутывает облаком прямо, говорит: но только бывает так, что Господь некоторых людей еще и сверху второй ладонью накрывает, и тогда руки, этот мир сотворившие, одним человеком заботливо заняты. А этот человек непременно священник должен быть, справившись с удивлением, Андрей иронически уже спрашивает, ирония ведь лучший способ от удивления избавиться, по меньшей мере для других; нет, не обязательно, выпускает дым отец Георгий, священники, если тебе интересно, вообще в одной ладони Господа даже не стоят, а Господь их часто подбрасывает так, что ловит непременно, однако когда взлетаешь в прыжках этих диких, не ровен час разувериться во всём, и тогда Господь для некоторых вторую ладонь сверху держит, но не бережно ею прикрывает, а придерживает так, чтобы слишком высоко не улетел, и вторая ладонь Господа оказывается лучшим способом себе голову навсегда размозжить и так и остаться меж пальцев ея, так, что и первая уже не надобна будет. Андрей тоже закуривает, причем отец Георгий ему прикурить дает, да, меня тоже подбросило, и что же, вы теперь чувствуете, что поймало, нет не чувствую теперь, но не об этом надо, а о том, что только чувствующий Господнюю ладонь снизу сможет почувствовать в полной мере, когда она сверху его коснётся, и что тогда спрашивает Андрей, а кот серый в полоску чёрную умылся и на них, глаза сощурив, косится, тогда всё, отвечает отец Георгий, но ощутить это можно потому лишь, что чувствование развиваем мы от той, на коей стоим изначально, а та, коей накрывают иногда, кого-то, ничем от первой и не отличается, тем разве, что как левая от правой, и замолкает отец Георгий надолго. За это время Андрей ничего не говорит также, однако это мы только так выразились, что время было долгим, на самом деле прошло ровно столько, сколько понадобилось серому с чёрными полосами коту на то, чтобы встать и, с присущим только этим тварям подобием собственного достоинства, скрыться с глаз долой, причём не со всех четырех, способных его видеть в данный торжественный миг, а лишь с Андреевых, поскольку отец Георгий, как упоминалось, смотрит отныне на Андрея, и его не теряет с поля зрения, да и мудрено это было бы, сидя в одной машине рядом, а когда кот скрывается, то открывает отец Георгий стекло боковое в дверце своей, выбрасывает весьма вульгарным жестом окурок некультурно за окно, и окно закрывает вслед за тем, и Андрей, не глядя на всё это, говорит, что это некультурно, и пример плохой, так вот мусорить, ибо не знает Андрей, что ещё сказать, а сидеть молча неловко как-то, хотя никуда он не торопится, но кажется Андрею, что исчерпана не только суть, но даже и всякая мелочь разговора, и потому он так и говорит, и это всё помимо того, что действительно так делать некультурно и пример плохой, и отец Георгий соглашается будто нехотя: да, да, некультурно, и ты, сын мой, никогда так не делай, а на этот счёт, в этот раз, не переживай, никаких следов моего курения не будет, и уже нет, и правда, втягивает Андрей запах в машине от их курения только что оставленный, и лишь свой табак замечает, или, как говорят: слышит, хотя почему так принято говорить неясно, ведь нос не уши, нос на лице ведь, а вопрос об ушах как части лица у нас подвешен ещё с первой части нашей истории, и пока неясно, разрешится ли он вообще, и мы не говорим: я унюхал седьмую симфонию Бетховена, можем лишь образно сказать: учуял, но это уже не к ушам, а к уму относится, который как пить дать нюх и ничто иное, так вот учуял Андрей только запах табака своей сигареты, хотя наоборот быть должно по распорядку вещей естественному: чужое вперёд своего ухватывать, а своё так и вообще не улавливать, особенно если чужое присутствует, привычка это называется ещё, но чужое вообще везде и всегда присутствует, вопрос не в нём. а в том, есть ли что своё вообще в этих условиях, но не об этом мы сейчас, а о сигаретном запахе, хотя, стоит добавить, что мы вообще ничего обычно не улавливаем, ежели чужого не чуем, а сейчас не так всё; но Андрей всё равно сказал бы всё, что сказал теперь: я и не переживаю, это даже не совсем он сказал, а средний человек повышенного содержания гордости в крови или где там ещё, в желчи к примеру, сказал этот самый человек за Андрея, а у нас так может быть, что Андрей и есть только лишь этот самый человек и никакой не Андрей, но об этом мы тоже уже всё выяснили ранее, но тут отец Георгий вздыхает и говорит всё о том же: а теперь, Андрей, пришло время самой важной части, которую я тебе сообщить обязан, и тут Андрей вновь ощущает ту жуть, которая немного его до сего момента, за время этой беседы их, уже коснулась, и спрашивает, без страха впрочем: это теперь то, как меня Господь будет против воли моей к Себе привлекать, и в вопросе этом ирония своей кульминации достигает, и отец Георгий её не страшится вроде, и Андрей думает наивно, что священник не замечает иронии, даже сарказма, и жаль, что нет зрителей, которым эта ситуация комичной непременно показалась бы, но это ничего, он сам готов за всех них побыть, лишь к себе не повёртываться, поскольку отовсюду смешно теперь, а изнутри жутко, снаружи сильно через стекло непробиваемое, а изнутри больно бескостно, и говорит отец Георгий: да, и скажу я тебе только вот что: та штука, которая у тебя ныне меж ног возбуждена и удовольствие тебе приносит, когда ты иногда с девушками время проводишь и всегда, когда наедине её касаешься, должна тебя к Господу ныне привести, говорит отец Георгий и смолкает. Андрей изумился, но, поскольку скрывать было уже нечего, может заметил отец Георгий, но и что же, пусть завидует себе, коли ему нравится, а про одиночество в удовольствии или лучше сказать про удовольствие в одиночестве, должно быть просто приём такой священническо-риторический, и потому спрашивает Андрей: это что же, мой член Господу понадобился, а про себя его мысль осенила, что этот священник ненормальный извращенец, и многое на места стало вставать, и понял Андрей, что скорее надо Марфу от его влияния освободить и спасти даже, и как удобно, удобно, что повод увидеться появился достаточно важный, но отец Георгий продолжает, революции этой в собеседнике нескрываемой уже и не замечая: в каком-то смысле, в каком-то смысле, но не Богу член твой, а тебе член твой теперь поможет отчасти, насколько это Господу необходимо, Господа постичь супротив воли твоей, и вот как, это отец Георгий добавляет, чтобы предотвратить предсказуемую вполне реакцию Андрея: так, что теперь, когда Господа ты из рассмотрения исключил, пусть будет у тебя в мыслях это исключение его в то мгновение, когда пожелаешь кого, и обратишься с этим, дабы ко греху плотскому склонить, и кладёт тут руку на орган обсуждаемый, и сжимает слегка, и Андрею весьма понятно, дело зашло слишком далеко и не шутки всё это, а приставание безумного священника в собственной машине, и пытается Андрей всеми силами руку убрать, но сделать этого не в силах, он вообще шевельнуться не в силах, не понимает происходит что, точнее не понимает, почему не происходит того, что должно быть, когда мы например, желаем пошевелить рукой и о, чудо, она шевелится, а теперь не так, и страшно оттого лишь, что настолько его неожиданный соперник несоизмеримо сильнее оказался: а чтобы ты нашу беседу помнил, даровано тебе от меня лично лёгкое освобождение от чрезвычайно тяжкого бремени твоего нынешнего: коли Господь будет в душе твоей исключенным пребывать, позволено тебе через посредство моего присутствия дело твоё недоброе и для тебя приятное сотворять, но при этом, ежели ты, и тут Андрей чувствует, будто членом в камень вошел, и холод, и давление до боли, это отец Георгий руку свою чуть сильнее сжимает, ежели ты имя моё будешь вслух повторять, хочешь громко, хочешь тихо, но вслух непременно: отец Георгий, отец Георгий и так до конца, вот и всё пожалуй, и на этих словах отпускает отец Георгий руку свою, кланяется чуть, и со словами: благословляю тебя, сын мой, не дожидаясь ответа, выходит сразу же из машины, туда входит, откуда появился, в свет фар и исчезает столь же внезапно, как и возник, видимо, шествуя по дорожке. Андрей закуривает сигарету, рукой правой ширинку расстегивает, там все ледяное-ледяное, вот псих, думает Андрей, поймаю тебя и засажу к чёрту за совращение, таких как ты там любят, наверное, и от этих мыслей ему становится спокойнее, а вскоре Андрей даже и развеселится, ненадолго, конечно, весьма, ибо история, что ни говори, необычная, и ежели жуть из неё исключить, которая ныне так легко разъяснилась, что отец Георгий никакой не священник, а извращенец обыкновенный, так вообще с этим всем эта история комически выглядит. Мы же пока не будем смеяться, ведь нам ещё одно место посетить надобно, и оно уже не такое банально близкое, как возле дома Брута, где мёртвый священник с юношей имени апостольского общение имеет, нам ныне надо во времени побродить недолго, чем, собственно, каждый из нас постоянно занимается, о том зачастую не ведая. На этом мы должны попрощаться с отцом Георгием, а навсегда или нет, не известно, пока думать себе позволим, как и в прошлый раз, что навсегда, но фраза какая-то корявая выходит и саму себя отвергает, но так всё обстоит в той жизни, где из рассмотрения Господь исключается, при этом ладонь свою не убирая. Теперь же Андрей вот не может понять, о ладонях божеских позабыв, и в своих собственных орган свой отогреть пытаясь: он навсегда замёрз или нет; спустя минуты три этот вопрос другим сменится: он возбужден или нет, если да, то что-то не до конца как-то, если нет, то откуда эта застылость каменелая. Впрочем, к чему нам за этим всем теперь следить, нам нельзя вечера этого упускать, такого больше никогда не будет, хотя, подождите, подождите, не зря мы тут задержались: вновь в свете фар отец Георгий появляется, но Андрей его не видит, ибо занят делом более важным, то ли камень, то ли труп в ладонях растирая, а отец Георгий дверцу машины открывает, и Андрей вздрагивает, от неожиданности, не от стыда понятное дело, чего стыдиться перед этим священником особенно, а от того, что это не священник мог быть, а кто угодно другой, и неловко было бы как-то, и потому даже рад Андрей, что это священник, и возникает на мгновение мысль, что их теперь что-то такое необъяснимое связывает, но отец Георгий наклоняется в салон машины, и говорит: странно весьма, сын мой, прости что отвлекаю, но я забыл кое-что сказать: неизвращённых людей не бывает, я не более извращенец, чем ты или Марфа; и, предупреждая жест Андрея, который вроде уже пришёл в себя от неожиданности, подаёт ему крест свой: вот, передай пожалуйста, отцу Дмитрию, я новым уже обзавелся; а кто этот отец Дмитрий, спрашивает Андрей, а про себя думает, наверное такой же извращенец, на что отец Георгий отвечает: да, это такой же извращенец, и даже похлеще, тебе за ним не угнаться, впрочем, вы скоро сами познакомитесь, и, в каком-то смысле, навсегда. И с этими словами уходит, проделывая всё тот же путь.