Фаза Урана - Кирилл Чистяков

– Здесь, неподалеку от парка есть ночной клуб «Анаконда». Знаете? В баре спросите Антона. Он – бармен. Передадите записку. Он даст вам средство. Вот деньги.

– Так много? – женщина зашелестела бумажками.

– Оно того стоит. Сходите. Я присмотрю.

– А может…

– Сходите вы. Так надо.

Говорил я достаточно убедительно. Женщина засунула деньги и записку в карман шорт. Для этого ей пришлось выгнуть спину, и шрам полностью обнажился. Она подошла к лестнице. Там остановилась, желая что-то сказать.

– Не волнуйтесь. Все будет в порядке, – успокоил я.

Женщина кивнула. Ее шаги озвучили клавиатуру лестницы. Где-то внизу с лязгом закрылась входная дверь. Я остался наедине с археологом.

Я уселся на дощатом полу. Кроме кровати в зале находился фрезерный станок. Вдоль стен лежали какие-то камни. Стояло несколько плит – может, среди них и была та, с раскопок, с орнаментом-шифром. Хотя, насколько я помню, очень похожими плитами была выложена аллея в нашем пионерском лагере. По углам нагромождался строительный мусор, валялась лопата и малярные кисти…

– Сколько же лет этой развалине? – риторично произнес я вслух.

– Сто пятьдесят семь. Построена в сороковых годах девятнадцатого века польским магнатом Джушевским. Архитектор – Ферарри, – раздался размеренный голос.

От неожиданности я поднялся. Кроме меня и Хмары в зале никого не было. Голос мог принадлежать только ему, продолжавшему лежать без движения, как ни в чем не бывало.

– Итальянец? – переспросил я растерянно.

– Нет. Грек из Феодосии. За итальянца себя только выдавал. Настоящая фамилия – Теодарокопулас.

Глаза археолога продолжали глядеть на потолочных Амуров. Кажется, я начинал что-то понимать.

– Какой сегодня день недели?

– Четверг.

– Сколько вам лет?

– Сорок один.

– В каком году родился Александр Македонский?

– В триста пятьдесят шестом году до нашей эры.

– Что такое: два кольца, два конца, посредине гвоздик?

– Ножницы.

Хмара Василий Петрович прекрасно меня слышал и прекрасно отвечал на мои вопросы.

– Здорово! А кто эта женщина, здесь работает?

– Марина, скульптор-реставратор.

– Вы с ней спите? – обнаглел я.

– Нет.

– Но она этого хочет?

– Да. Хочет, чтобы я на ней женился.

– Вы отвечали на ее вопросы сегодня?

– Нет.

– Почему?

– Брахманы не разговаривают с женщинами. Хмара начинал мне определенно нравиться.

– Здесь действительно была ставка Махно?

– Да. Только три дня. Он болел тифом.

– Вы в трансе?

– Да.

– Вы пили сому?

– Нет. В формуле произошла ошибка. Часть орнамента не сохранилась. Поэтому то, что я пил, нельзя назвать сомой.

– Какие ингредиенты?

– Пшеничный спирт, белена, полынь, анис, белладонна…

– Ого! – присвистнул я, – Есть от чего завалиться! – …всего двадцать шесть компонентов.

– Еще зелья осталось?

– Да. Стоит за фрезерным станком.

Я подошел к станку и в самом деле обнаружил пластиковую бутылку от лимонада «Живчик». В бутылке оставалось еще грамм сто пятьдесят, не больше, мутной жидкости, по цвету напоминающей березовый сок. На самом деле, иногда неплохо поэкспериментировать. Главное, чтобы за тобой кто-то следил.

– Можно, я оставлю это себе?

– Оставляй. Это все равно не сома.

– Хорошо. Куда делись черепа, найденные вами в районе Северный-1?

– Они пропали.

– Почему вы это допустили?

– Я лежал в дурдоме.

– Когда? – удивился я.

– Июнь – декабрь тысяча девятьсот девяносто второго года.

– Это связано с вашим интервью, которое вы дали газете «Вечерний Разговор»?

– Да. Но интервью я не давал.

– Кто в таком случае написал эту статью?

– Моя бывшая жена и редактор газеты Левантович.

– Зачем?

– Хотели от меня избавиться.

– А где они сейчас?

– Израиль, город Ашкелон, улица Каценельзона, четыре.

– Они могли вывезти черепа за границу?

– Да.

– Вы антисемит?

– Нет. Я антисионист.

– А какая разница между антисемитом и антисионистом?

– Приблизительно такая же, как между германофобом и антифашистом.

– Ладно, не будем спорить. В городском музее существуют материальные доказательства вашей теории о существовании цивилизации брахманов?

– Нет. Все архивы, в том числе дневник бельгийского инженера Боммеля, были уничтожены большевиками в начале сентября 1941 года во время наступления армии Юг под командованием генерала-фельдмаршала Рундштедта.

– В таком случае, откуда у вас уверенность в том, что на территории нынешней танковой части находилось древнее капище?

– Есть косвенные свидетельства. Бывший директор музея Павловский, ныне покойный, держал дневники Боммеля в руках. Младший лейтенант Сафронов, служивший в штабе, по уверению его сестры, упоминал в письме о странных находках во время земляных работ на территории части. В частности, о черепах с отверстиями, об остатках керамики и осколках плит с текстом. Письмо не сохранилось. Сам Сафронов покончил собой в 1980 году.

– Проклятье брахманов? – сыронизировал я, – Или, может, госорганы?

– Нет. Ни то, ни другое. Сафронов был алкоголиком и много слушал Высоцкого.

– Но вы верите в проклятье брахманов?

– Определенно.

– В окрестностях части можно найти подтверждения ваших слов?

– Да.

– Могли бы вы мне там провести экскурсию?

– Да.

– Во время Перестройки говорили, что на территории части нашли уран. Вы знаете это?

– Да. Я слышал. Но меня это не интересует.

– Почему?

– Я не геолог.

– Еще одно – Дом. Рядом с частью был построен Дом, в нем жили офицеры…

Сзади раздалось деликатное покашливание. Я обернулся. Вернулась Марина-реставратор. В руках у нее был пакет.

– Вы разговаривали с Васей? – спросила она.

– Вряд ли это можно назвать разговором, – ответил я.

– Я принесла, – женщина протянула мне пакет.

– Спасибо. Не могли бы вы приготовить чай?

– Да конечно. Вам какой: зеленый или черный?

– Черный.

Марина дошла до лестницы. Остановилась и спросила:

– Сколько сахара?

– Нисколько. Без сахара.

Наконец она ушла. У меня было мало времени. Действовать надо было быстро. Я открыл пакет, достал оттуда одноразовый стакан для десерта, закупоренный крышкой, и круассан, завернутый в полиэтилен. В круассане, между двух ломтиков сыра, прятался шприц, заряженный на два куба – должно хватить. Я закатал у Хмары рукав пиджака до локтя. Вены археолога проступали четко, как карта железнодорожных путей. Я сделал инъекцию. Использованный шприц закинул под фрезерный станок. Снял крышку со стакана и выпил его содержимое. Сладкие иголки газа укололи нёбо.

– А вот и чай, – появилась Марина.

– О! Квасу днесь мне принеси! О, женщина, своим известная коварством! – вдруг закричал гекзаметром, вскочивший с кровати Хмара.

Марина выронила чашку. Чашка разбилась о пол, и коричневая жидкость растеклась по каналам-щелям половиц. В осколках остывала заварка.

– Что это с ним? – испугалась женщина.

– Народное средство в действии.

– За что, о боги, послали вы мне испытанье!?

Хмара расхаживал по комнате и размахивал руками, продолжая во весь голос ораторствовать гекзаметром. Гомер, надо сказать, из него был паршивый. Колбасило археолога не по-детски. Именно так бы выразился Антон, бармен из «Анаконды».

– Нечистые варвары, пришлые с севера, усадьбу ввели в запустенье! Род Джушевских отвеку ославив! Перун Всемогущий! Ответствуй, доколе днесь нам нести униженье!

– Что вы ему дали!? Что вы ему дали?! – затрясла меня Марина.

– Обыкновенный коктейль «Отдуплятор». Кола, грейп-фрутовый сок, молотый кофе. Больше ничего.

– Тяжелым проклятьем нечистых кара брахманов коснется! Дланью великой исторгнет Земля все злодейства!

– Василий Петрович! Василий Петрович! – начал я.

– Просто Петрович. Так воины-други брахмана великого кличут!

– Договорились. Между прочим, Петрович, вы мне экскурсию обещали.

– Петрович премудрый сдержит свое обещанье! В поход присно полный отваги, отправимся днесь!

От недавней лаконичности Хмары не осталось и следа. «Днесь» у премудрого Петровича успело стать словом-паразитом. Его он употреблял и к месту и не к месту.

– Куда вы собрались? – не на шутку встревожилась Марина, – Никуда, никуда я его не пущу. Он болен! Слышите, он болен!

– Оставь, о, женщина! Воинов тех, что в поход собирались! Ада исчадье, космической чуждой планеты закланье! Хочет страдалицу Землю поработить и ограбить!

Петрович решительно направился к лестнице. Я последовал за ним. За нами побежала Марина.

– Не пущу! Не пущу, мерзавец! – восклицала она то и дело.

Мы спустились и вышли за двери. Собака чау-чау все еще спала. Львы продолжали зевать.

– Остановитесь! – умоляла женщина.

– Тебе ль, несчастная, Петровича властную поступь своим остудить появленьем?! – велеречиво отрезал археолог.