Дорога без привалов - Олег Коряков

В этом жарко грохочущем мире кузнец представился мне сказочным повелителем. Шло кузнечное действо — древнее, как человеческая цивилизация…

В те дни особенно напряжен и деловит был начальник цеха Павел Георгиевич Левандовский. Высокий и грузный, он поспевал всюду, все подмечал, но думал, видать, главным образом об одном. Жгла Левандовского идея, претворения которой в цехе ждали с нетерпением.

В прошлом Павел Георгиевич сам был кузнецом и поворочал вагой не одну тысячу тонн раскаленного металла. Когда отгремела гражданская война и страна задыхалась от недостатка металла, крестьянский сын Павло Левандовский взялся за тяжелую кувалду. Стонали, скрежетали и разваливались под ее ударами старые заржавленные станки, отслужившие свой век паровозы и машины: им предстояло, переплавившись в мартенах, начать новую жизнь. Молодой рабочий понимал, что выполняет дело необходимое — рушить старье надо, но томила его беспокойная, извечно присущая человеку жажда творить, делать своими руками нужные людям вещи. Павел Левандовский пришел в кузнечный цех Харьковского паровозостроительного завода.

Легендарные годы первых пятилеток с их бурной кипенью новостроек и стремительным взлетом техники были еще впереди. В кузнечном цехе с тяжелой одышкой ухали старые молоты, клейменные марками иностранных фирм.

Искусство ковки Левандовский постиг быстро. Но недаром говаривали кузнецы: «Железо ковать — не калачи печь», «Железо пот любит». И в самом деле, откуешь за смену семь паровозных осей — и хорош: рубаха дубела от соли, глаза ело, будто в них сыпанули песку.

Когда вступил в строй «отец заводов» Уралмаш, опытного кузнеца Павла Левандовского прислали осваивать новую технику. Ему очень понравились превосходные, казавшиеся разумными машины. Он освоил их с толком, они подчинились ему — сначала кузнецу, потом мастеру, начальнику участка и, наконец, начальнику кузнечно-прессового цеха Уралмашзавода.

Но — так человек устроен — со временем Левандовский стал все чаще ощущать знакомое беспокойное чувство неудовлетворенности. На его глазах размашисто шагала вперед техника, в литейных цехах запогромыхивали формовочные машины, чуткие приборы пришли на помощь горновым и сталеварам, на прокатке автоматика все больше вытесняла надсадный физический труд. А вот техника кузнечного дела приотстала. Конечно, кузнецу уже не надо было махать кувалдой — ударную работу за него выполняли машины. Но подтаскивать и держать раскаленную болванку, хотя бы и с помощью цепных талей, двигать и поворачивать ее под ударами молота приходилось вручную.

Вот и задумал Левандовский тали, клещи и ваги заменить машиной.

Долгожданный день настал. Посмотреть на работу ковочного манипулятора прибегали из других цехов.

Приземистая, на вид неуклюжая машина с длинным прямым хоботом ловко и легко, словно малую спичку, выхватывала из нагревательной печи двухтонную болванку. Едва заметное движение пальцев машиниста на маховичке манипулятора — болванка послушно поворачивалась; еще движение маховичка — и манипулятор, стремительно подъехав к молоту, чуть помедлил, как бы примеряясь, затем осторожно, словно хрустальную, положил заготовку на наковальню. Я не заметил, что показал бригадир, — столь неуловим был жест, но манипулятор подвинул стальную чушку на несколько миллиметров. Упали удары молота, с огненной болванки посыпалась окалина, а мощные захваты хобота машины, повинуясь знакам кузнеца, уже повертывали поковку, подставляя под боек другую часть ее поверхности.

— Вы глядите, глядите, — удивлялись люди, — манипулятором-то кто управляет. Женщина!

И верно, в креслице машиниста невиданной в цехе машины, прищурившись, сосредоточенно сжав губы, сидела жена Тимофея Олейникова — Александра.

Это было почти двадцать лет назад…

Мы разучились удивляться. А если вдуматься — не удивляться нельзя. Извечен труд, но в его совершенствовании чего только не придумал человек!

Тысячи лет незаменима была кирка — ныне властвует отбойный молоток. На смену простенькому серпу пришел хитроумный комбайн. Землекоп орудует не лопатой — экскаватором. «Тяжкий млат» сменен могучим механическим молотом, и даже подручный кузнеца, от века веков ворочавший поковки мускульной силой, вооружился манипулятором.

И словцо-то какое — будто выскочило из научной лаборатории. Эта проворная машина с ее ухватистым хоботом действительно напоминает те, почти из фантастики, металлические щупальца-хваталки, которыми орудуют инженеры и ученые, работая, например, с радиоактивными веществами. Тоже детище нашего удивительно смекалистого века.

Ковочный манипулятор как бы продолжил и многократно усилил руки рабочего. Но и он, и механический молот, и другие машины творят чудеса только в руках рабочего. Не в самих этих машинах запрограммирован режим работы — он зависит от воли и мастерства человека. Уходит в прошлое тяжкий физический труд, но и в наш век электроники и автоматики над неподатливым металлом владычествуют руки кузнеца — чуткие, расчетливые, умные руки. Потому-то люди этой древней огненной профессии знают ей цену и гордятся ею.

Мне рассказывали, что уралмашевские кузнецы могут тяжеленным, многотонным молотом, брошенным с маху, лишь надколоть, не раздавив, грецкий орех или прихлопнуть дамские часики, не повредив их.

Что это — шик, удаль, баловство? Нет, филигранная точность, расчет, умноженный на интуицию, высшая степень мастерства!

Я назову одну цифру. В девятой пятилетке кузнецы Уралмашзавода обязались почти в два раза увеличить выпуск продукции за счет повышения производительности труда. Вот почему неустанно оттачивают они владение техникой — многочисленными механическими «руками», совершенствуют технологию, выжимают из машин всю их чудесную силу.

Сегодня у молотов уже не увидишь супругов Олейниковых: жена ушла на пенсию, а знаменитый мастер ковки работает сдатчиком готовой продукции. Хотя ему уже за шестьдесят, он еще ходит в «моржах», занимается лыжами и года три назад даже занял второе место в цеховом лыжном кроссе, вместе с Левандовским хлопочет он об озеленении цеховой территории и много занимается лекционной работой. Любимая тема его бесед — о чести советского рабочего класса.

Старому коммунисту есть что рассказать. И есть на кого показать. Вот, к примеру, Молодых, его ученик, один из лучших бригадиров. Или Калинин. Партгрупорг, отличник качества, кузнец Даниил Калинин напоминает ветерану его собственную молодость: в кресле машиниста манипулятора, как когда-то Александра Олейникова, сидит жена Даниила.

В гулкой громаде цеха, в жарких всполохах пламени мощно и деловито гудят моторы, громыхают молоты, несуетливо, но торопко движутся манипуляторы. Идет современное кузнечное действо: трудятся люди, без которых не может быть создана ни одна машина прославленного завода-гиганта, — трудятся кузнецы!

1974 г.

УЧИТЕЛЬ

Может быть, имя его забудется. Может быть, оно еще надолго останется в смутной легенде лесов Северного Урала.

Есть много таких интеллигентов в русском народе — делают свое дело вроде бы незаметно, всегда бескорыстно и не помышляют о собственной известности, а след свой и память о себе оставляют надолго.

… Летом 1948 года Советское правительство передало Уральскому филиалу Академии наук салон-вагон одного из командующих армий побитой гитлеровской орды. Ученые вагону обрадовались, и вскоре же группа геологов и биологов в этом «ковчеге» направилась в Ивдель, где находился стационар УФАНа. Я поехал с ними.

Самый северный тогда в Свердловской области городок был тих и томился в жаре. Но шло уже и разворачивалось промышленное и сельскохозяйственное наше наступление и в этих краях, советы ученых были необходимы местным руководителям, и ученые с готовностью и знанием откликались на то, в чем нуждались северяне.

А я приглядывался к городу и его лицам. Всюду — на стационаре Академии наук, в редакции городской газеты, в горкоме партии — в разговорах обязательно упоминали этого человека. А секретарь горкома сказал мне так:

— Если хотите, без таких, как Иван Евлампиевич, не было бы наших сегодняшних успехов в ивдельской тайге, да и в городе не было бы той культуры, которой мы гордимся, все было бы как-то не так…

Ивана Евлампиевича Уварова здесь знал каждый — и в самом Ивделе, и в приивдельском урмане на сотни километров окрест. Частым и ровным шагом бывалого таежника, чуть сгибая ноги в коленях, сутулясь, будто на спине рюкзак, сухощавый и седой, проходил он по чистенькой городской набережной, и все раскланивались с ним, и он, ласково улыбаясь старческими, начинающими отцветать глазами, тоже раскланивался очень вежливо и очень приветливо. Он приходил домой — и там его встречали улыбки и поклоны: в доме его всегда были гости; из далеких таежных паулей, юрт, приезжали к своему любимому манси — кто за советом, кто за приветом, кто просто так, проведать.