Дорога без привалов - Олег Коряков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В одной из служебных характеристик Юрия Александровича я прочел, что за годы прошедшей семилетки он внес 28 рационализаторских предложений, которые дали цеху более сорока тысяч рублей экономии. Я попросил поподробнее рассказать об этом.
Юрий Александрович вскинул на меня светлые, цвета неба ранней весны, глаза, потом задумался. Чуть смущенная улыбка тронула его полные добрые губы:
— Зачем?… Видите, дело ведь не в моих предложениях. Все-таки я обер-мастер, и, значит, за мной стоит коллектив цеха. Вот в ту же семилетку мы увеличили производство на шестьдесят восемь процентов, на тридцать четыре процента снизили брак, дали сверх плана десятки тысяч тонн стали, сэкономили более двухсот тысяч рублей. Что это, я, что ли, натворил такое? Люди, коллектив.
И раздумчиво, не торопясь начал называть сталеваров: Василий Корочкин, Нестер Тиунов, Николай Арзамасцев, Геннадий Мурашов, Аркадий Кудинов… Он назвал множество и других. И каждого коротко охарактеризовал. Я выслушал его и напомнил:
— Ну а все же насчет рационализации…
Он встал, рослый, широкоплечий, опять улыбнулся:
— Пойдемте.
И повел меня к цеховому экономисту, потом в БРИЗ, и там нам выложили точные цифры: нынче только за первое полугодие в цехе поступило 178 рационализаторских предложений. Из них отклонили 69, приняли 70. А 39 еще рассматриваются (это было в последних числах июля).
Условная экономия от внедренных — 64 тысячи рублей в год.
Что же, он был прав, мой обер: дело, конечно, не только в нем: новое, революционное отношение к труду, к производству свойственно в наши дни уже не одиночкам— оно владеет массами.
— Посчитайте, — сказал Юрий Александрович, — каждый день поступает предложение. Есть получше, есть похуже. Важно, что люди думают, заботятся о деле непрестанно. Вот работает у нас в цехе такой штаб — борьбы за качество. Собираемся каждую неделю. Заседания открытые — заходи любой. И заходят, высказываются, критикуют, вносят предложения. Каждый раз коллективно творим маленькую революцию в производстве…
Что ж, совсем недаром этот цех уже шесть лет носит звание коллектива коммунистического труда.
3. Рабочий начальник
Его трудно расспрашивать. Он, конечно, не молчит — говорит. Но очень уж сдержанно, скупо, выверенно. Подумает, опустив глаза, а затем «формулирует» ответ. Особенно не разговоришься.
Я расспрашивал других — инженеров, партийных работников, сталеваров. И вот что неизменно повторялось в мимолетных, но уверенных, как видно, выношенных суждениях людей о Смирнове. Человечность. («Это, знаете, человек! К нему не как к оберу идут, а как к близкому старшему товарищу. С ним говорить можно обо всем».) Справедливость. («Правого никогда в обиду не даст, виноватого накажет и научит».) Скромность. Новаторство. Об этом, повторяю, говорили все.
А Николай Николаевич, начальник цеха, сказал:
— Что бросается в нем в глаза — необычный это обер. Я обер-мастеров повидал немало. Обычно обер в мартеновском цехе очень громкий человек. А этот тихий. И командует тихо. Но — толково. И умеет проверить и спросить.
— Он, должно быть, очень чувствует свою ответственность перед людьми, — сказал Бронислав Нельзин, цеховой художник. — Прежде чем ответить на вопрос — подумает. Знает цену слову. Если дает задание, сначала выяснит, как это задание можно выполнить. Уважает он человека. С ним хорошо, просто.
Нестер Прокопьевич Тиунов, сталевар, завел меня в пультовую: не так шумно. Деловито и энергично рассказав о том, как работал у Смирнова подручным, он поведал мне о той искренней и горделивой радости, которую выказали рабочие цеха, узнав о высокой правительственной награде Юрию Александровичу.
— Больше, чем за себя, каждый радовался. Близкий он нам человек, справедливый, честный, знающий…
Когда мы вышли из пультовой, я увидел Смирнова. Он шел вдоль пролета — большой, спокойный, в грубой суконной куртке, синие стекла очков на кепке привычно косились на печи. И чувствовалось: ему очень хорошо здесь, ему славно дышится сладко-горьковатым воздухом жаркого грохочущего цеха.
Один из сталеваров свистнул Смирнову и подбежал к нему. О чем-то они там потолковали, больше жестами. Видно было, как Юрий Александрович улыбнулся и рукой сделал движение, каким обычно сталевар «говорит» машинисту крана: дескать, лады, хорошо. Я было тоже подошел к Смирнову, но тут к нему обратился сменный. Они начали хоть и громко, но в шуме цеха непонятно говорить о делах.
Я уже был наслышан о взаимоотношениях обера с инженерно-техническими работниками: отношения вполне нормальные, взаимоуважительные. А любопытствовал об этом по вполне понятному поводу: в подчинении у Юрия Александровича несколько инженеров, да еще трое из сталеваров имеют звание техника. У Смирнова же за плечами только ФЗО плюс курсы мастеров. Естественно, он стал учиться заочно. В этом году заканчивает четвертый курс техникума. Тем паче, и жена его в свое время закончила техникум. Правда, иной.
Освободившись, Юрий Александрович кивнул мне:
— Пойдемте, решили в одной из партгрупп собрание провести, сразу же после смены. Обговорить надо кое-что, наболело.
Он — секретарь бюро партийной организации цеха. Уже не в первый раз коммунисты-мартеновцы оказывают ему эту честь.
Собрание было — не скажу бурное, но горячего накала. Разговор шел о неправильных взаимоотношениях одного мастера с коммунистами своей смены — разговор принципиальный, нелицеприятный, суровый. Рабочий разговор. Коммунистический. Смирнов тоже выступал. Его слушали внимательно и с одобрением…
Поздним вечером (в доме у Смирновых стало совсем тихо и покойно: дети уехали в пионерский лагерь, Людмила Андреевна хлопотала у газовой плиты, готовя ужин) мы с Юрием Александровичем вышли прогуляться. Тьма уже прикрыла горы окрест, уличные фонари неярко светили в густой зелени, бросая отсветы на мокрый после грозового ливня асфальт. Мы брели неспешно, лениво перебрасываясь короткими фразами. И тут я подумал об одном человеке и спросил о нем:
— Юрий Александрович, знаете такого — Бояринцев Анатолий Еремеевич?
Это земляк Смирнова. Работает он аппаратчиком на соседнем, криолитовом заводе. Известен Бояринцев тем, что, еще не имея математического образования, опубликовал очень интересные, по отзывам крупных ученых, ценные научные работы в области математики. Сейчас он уже закончил заочно университет и свободное от заводской работы время отдает математике.
О нем я в этот вечер подумал, возвращаясь мысленно все к тому же вопросу о хобби. Увлечение математикой— что это, хобби Анатолия Еремеевича? Уверен, что такая постановка вопроса просто обидела бы его. Математика для него — все. Ну а работа аппаратчиком? Она для заработка, хотя и слышал я, что трудится на заводе он отлично, очень добросовестно. Интересно мне стало, что скажет о Бояринцеве Смирнов, совпадут ли наши мнения.
— Знать я его знаю, но не близко, — не сразу откликнулся Юрий Александрович. — Встречаемся с ним лишь на сессиях горсовета как депутаты. — И, помолчав немного, добавил: —Человек сквозной цели, вот каким он мне представляется.
Сквозная цель. Сквозь всю жизнь, с единым устремлением, с одной большой задачей. Это он точно сказал. Но ведь это же относится и к нему самому. Всей своей жизнью выполняет Юрий Александрович одну большую задачу и всей своей жизнью, а не отдельными успехами заслужил ту высокую награду, о которой говорил сталевар Тиунов, — Золотую Звезду Героя Социалистического Труда, которая так ладно лежит на лацкане его выходного, для праздников, пиджака.
(«Уральский рабочий», 25 октября 1967 г.)
КУЗНЕЦЫ
Впервые в кузнечно-прессовый цех Уралмашзавода я пришел лет двадцать назад.
В громадной, гулко громыхающей каменной коробке под стеклянной крышей пахло железом, колдовски играли всполохи нагревательных печей и матово сияли, как живые, то раскаляясь, то темнея, слитки стали.
Зачарованный, я остановился у махины одного из паровых молотов. На нем кудесничал знаменитый кузнец Тимофей Олейников. Беззвучно, лишь жестами, он подавал команды дюжим подручным, те длинными клещами ворочали огненную поковку, бригадир еле приметно маячил машинисту, и молот тяжко бил по слитку; слиток вздрагивал, плющился, и с него, как короста, сползала сизая чешуя окалины.
В этом жарко грохочущем мире кузнец представился мне сказочным повелителем. Шло кузнечное действо — древнее, как человеческая цивилизация…
В те дни особенно напряжен и деловит был начальник цеха Павел Георгиевич Левандовский. Высокий и грузный, он поспевал всюду, все подмечал, но думал, видать, главным образом об одном. Жгла Левандовского идея, претворения которой в цехе ждали с нетерпением.
