Четыре тануиста и собака - книга 2 - Януш Пшимановский

— От нашей пехоты отстал? — недоверчиво спросил его солдат.

— Нет.

Томаш попытался встать, рванулся, но упал на колени: ноги ему не повиновались.

— С той стороны фронта, — сказал он тихо. — Проведите меня к командиру нолка.

Он не помнил, как и каким путем провели его в подвал разваленного снарядами дома, где находился временный командный пункт — телефоны, радиостанции, а в глубине над столом, сооруженным из бочек и двери, наклонились офицеры и наносили цветными карандашами обстановку на карты. Томаш обратился к командиру полка — тот сидел у стены на скамейке — и начал свой рассказ, не успев снять грязного, мокрого обмундирования. Около его босых ног образовалась огромная лужа.

Полковник молча выслушал его и попросил одного из штабных писарей, выделявшегося своим ростом среди остальных:

— Дайте ему сухую телогрейку и полотенце. Зубы у него стучат.

Телефонист подал трубку.

— На проводе четырнадцатый из «Росомахи», — доложил он.

— Ты далеко вышел? Я спрашиваю, Берлин видишь? Нажми. Что до рассвета — то твое. Нет такой равнины, где бы пехотинец не спрятался. Подави минометным огнем... Доложи через час.

Полковник отдал трубку и продолжал смотреть на Черешняка, который надел чистую рубашку и заканчивал натягивать на себя тесные брюки.

— Пей. — Он налил из котелка в кружку, подал ему и, подождав, пока солдат выпьет, спросил: — Теплее теперь?

— Теплее. — Томаш усмехнулся, выливая последнюю каплю водки на землю.

— Итак, ты говоришь, как только я открою огонь из автоматов над тем шлюзом, то роты смогут идти в атаку по плотине, потому что твои ребята затопят город и противник не сможет обороняться...

В подвал вбежал запыхавшийся хорунжий из комендатуры. Выглядел он по сравнению с другими офицерами элегантно: форма отутюжена, пряжка ремня блестит. Нетрудно было догадаться, что он прямо из офицерского училища.

— Гражданин... — начал он докладывать.

— Подождите, — остановил его командир и снова обратился к Черешняку: — Из одного хорошо пристрелянного пулемета на плотине можно положить десятки гитлеровцев.

— Три длинные красные очереди, потом пятнадцать минут пауза, — повторил Томаш. От усталости опускались веки, и его начало знобить.

— Человек перешел линию фронта, — объяснил командир хорунжему. — Вчера утром экипаж его танка немцы взяли в плен, но танкисты удрали и — больше того — захватили шлюз выше Ритцена...

— Экипаж танка? — удивился хорунжий.

— Да, — подтвердив полковник.

— Танк называется «Рыжий», — объяснил Томаш.

— А командир сержант Кос? — докончил хорунжий.

— Откуда вы знаете?

— Позавчера в полдень я арестовал шпиона, у которого были документы на имя Яна Коса. Отослал его в штаб армии.

— Что ты на это скажешь?

Черешняк только пожал плечами.

— Что я должен был сказать — сказал. А теперь поспать бы.

— Выведите его и подождите рядом, — приказал полковник хорунжему.

— Таких, как ты, надо усыплять девятью граммами олова, — бросил хорунжий, подходя к Черешняку и подталкивая его к выходу.

За дверьми подвала слышались голоса. Столкнувшись в дверях с выходящими, вошел поручник в шлеме.

— Советские разведчики перешли на нашем участке, взяли немецкого офицера, — доложил начальник охраны штаба.

— Давай их сюда.

В подвал вошел немец-лейтенант, слегка оглушенный и мокрый, а за ним, не в лучшем виде, его конвоир.

— Товарищ полковник, пленный взят в Ритцене. Докладывает старшина Черноусов.

— Допросите, — приказал командир полка своему начальнику штаба и протянул руку разведчику: — Спасибо. Вышли не к своим...

— Какая разница.

— Вы говорите по-польски?

— Немного. Под Студзянками вместе с первой польской танковой бригадой воевали, да и потом приходилось... с экипажем танка «Рыжий»...

— Невероятно! — удивился командир.

— Точно, товарищ полковник, — заверил Черноусов.

— Экипаж хорошо знаете?

— А как же!

— Хорунжий, — позвал он, — приведите этого специалиста по плаванию...

Офицер ввел Черешняка, который с трудом открывал глаза и зевал.

— Узнаете? — спросил полковник русского.

— Нет, — покачал головой удивленный Черноусов. — Никогда не видел.

В подвале воцарилось молчание. Прекратили даже допрашивать немецкого офицера. Через открытые двери доносилось эхо далекой стрельбы, где-то рядом ухали минометы.

— А мне показалось, что ты честный парень, — произнес полковник уставшим голосом. — Чуть было не поверил тебе и погубил бы людей. Продался фашистам?

— Я правду говорю, — возразил Томаш. — Три красные очереди.

— Молчи! — крикнул командир и обратился к хорунжему: — Через полчаса полевой суд, приговор исполните перед рассветом.

— Так точно... — Хорунжий вытянулся и доложил: — Во время обыска, товарищ полковник, у него в кармане найден нож со следами крови и подозрительная коробка с химическими средствами. Наверно, яд, с помощью которого...

— Мазь для прививки деревьев, — неохотно уточнил Черешняк. — Вчера нашел.

— Сам ее сожрешь.

Офицер схватил Томаша за плечо, чтобы вывести, но в этот момент из коридора в подвал ворвалась овчарка, зарычала на хорунжего, оскаливая зубы. Когда офицер отступил на шаг, собака прыгнула Черешняку на грудь в начала лизать ему лицо.

— Не удержала, — объяснила Маруся через полуоткрытые двери.

После минутного замешательства все повскакали с мест.

— Пошел... Пусти... Не трогай...

— Ваша собака? — опросил Черешняка полковник.

— Экипажа. Значит, и моя. — Томаш кивнул головой. — Шарик.

— Собака первой польской танковой бригады, — доложил старшина Черноусов и, шевеля пушистыми светлыми усами, добавил: — Раз она узнала, значит, все в порядке. Это свой парень.

ПРИКАЗЫ И ЛЮДИ

В то время, когда в подвале восточнее Ритцена решалась не только судьба Черешняка, но и всего плана освобождения города путем взрыва шлюза, три танкиста из экипажа « Рыжего» вынуждены были вести бой по его обороне. Кто знает, может, и прав был Елень, утверждая, что не Томашу, а им выпала злая доля.

Трещали пулеметы, в небе висели осветительные ракеты. По запаханному полю шла в атаку немецкая стрелковая цепь.

На этаже дома, который еще вечером занимала подрывная команда «Хохвассер» («Половодье»), точно были распределены обязанности у амбразур: Григорий, словно слившись с прикладом пулемета, бил короткими спокойными очередями, а Густлик подавал ему ленты и через определенное время пускал ракеты, чтобы осветить поле. Янек целился долго, стрелял из винтовки редко, но каждая его пуля попадала в цель — то задерживала и сваливала бегущего, то приподнимала лежащего, чтобы в следующее мгновение распластать его на земле.

Несмотря на это, враг подступал все ближе, все более прицельным становился его огонь. Автоматные очереди крошили кирпич, песок сыпался из распоротых мешков.

— Внимание! — услышали они голос немецкого офицера. — Рота, в атаку...

— Пора сплясать оберек!1 — крикнул Кос и, отложив винтовку, взял автомат.

— Трояк6, — поправил Густлик. — Нас ведь трое...

Последних слов не было слышно. Саакашвили и Кос били длинными очередями, а Елень, выпустив две осветительные ракеты, отступил на два шага от стены и стал бросать гранаты. Он брал их из открытого ящика, вырывал предохранительную чеку и широким взмахом, прямо как осадная машина, бросал с интервалом две-три секунды между стропилами ободранной крыши.

Противник не выдержал огневого шквала и начал отходить. Еще некоторое время обороняющиеся преследовали его короткими очередями и треском одиночных винтовочных выстрелов.

— Вторая отбита, — сказал Кос. Он отложил оружие и тотчас же начал набивать пустые диски.

— Третья, — поправил Густлик, так же машинально набивая пулеметную ленту.

— Я не считаю тех, что подъехали на машине. Им недолго удалось пострелять.

— Ну конечно, я же их уложил минами.

Тем временем Григорий, у которого левая щека была покрыта засохшей мыльной пеной, приладил кусок разбитого зеркала на мешке и, окуная помазок в лежащую на полу немецкую каску, продолжал бритье.

— Четвертая, — поправил он друзей. — Первый раз — когда четверо эсэсовцев приехали.

Кос поднялся и посмотрел через амбразуру на поле.

— Сиди, командир. Я хоть одним глазом, но все вижу. Хочу закончить бритье, а то вода стынет. — Григорий, морщась, начал скрести бритвой по щеке.

Сержант взял котелок и, запрокинув голову, долго пил. Потом вытер губы ладонью и глянул на часы.

— Через час рассвет. Пока какую-нибудь пушку не подтянут, нас отсюда не выкурят.

— Подтянут, — уверенно сказал Густлик.

— А ты откуда знаешь? — Григорий замер с поднятой вверх бритвой.