Здесь обитают призраки - Джон Бойн

С этими словами я развернулась на каблуках и зашагала прочь, оставив его посреди улицы — несомненно, потрясенного и раздосадованного моей дерзостью, — страшно довольная собой, ибо мне удалось произнести свою рацею экспромтом, ни единожды не запнувшись. Вторник, одиннадцать утра. Время назначено, и будь я проклята, если не добьюсь ответов. Я смотрела прямо перед собою, и от собственной целеустремленности меня подмывало расхохотаться; тут, к своему удовольствию, я узрела Изабеллу и Юстаса — как и было велено, они стояли у насоса, играли с палочкой и мячом.

— Пойдемте, дети, — промолвила я, шагая мимо, чувствуя себя совершенно новым человеком. — Не станемте задерживаться. Обед, знаете ли, сам себя не состряпает.

Глава двенадцатая

Благорасположение мое пережило час ужина и протянуло до сумерек, а затем диковинная буря чувств минувшего утра — горе, растерянность, досада и эйфория — улеглись меланхолией, и я бродила по землям поместья, встревоженная всем, что узнала или же не смогла узнать с той минуты, когда проснулась поутру. Шестая гувернантка за год! Просто поразительно. Первые четыре мертвы, пятая бежала по перрону Торпа, так спеша ускользнуть, что чуть не сбила меня с ног. Что случилось с ними? Что привело их к столь ужасному концу?

Вновь вернувшись к дому, я взглянула на окно своей спальни на третьем этаже, и отчетливая тревога овладела мною; я обхватила себя руками и потерла плечи, надеясь чуть-чуть согреться. Любопытно, почивали ли мои предшественницы в той же спальне — все-таки, в доме имеется еще по меньшей мере десять спален, и, вполне возможно, они жили в одной из них, — но от мысли о том, что я унаследовала их жилище, меня пробрал холод. Я и прежде отмечала, сколь эта комната чудесна, — не в таких (предполагала я) обыкновенно селят прислугу. Просторная, с роскошным видом на поместье. Если б не наглухо запечатанные окна, она была бы почти совершенна. Теперь же я поглядела на ее окно и вздохнула. Но быть может, дети назначили мне новую комнату, с коей не связаны мрачные воспоминания?

Сейчас, однако, я с изумлением узрела за шторами чью-то фигуру — слегка наклонившись, она взирала на меня. Не представлялось возможным разглядеть за белым тюлем, кто это, и я нахмурилась, уверенная, что ко мне в спальню пришла Изабелла. (По-моему, Юстас не из тех, кто копается в чужих пожитках.) Вот почему, отметила я про себя, я не оставляю дверь открытой. Желательно сохранить за собою хотя бы крошечную долю приватности. У меня на глазах фигура шевельнулась, а затем скользнула прочь от окна, и я решительно ступила в дом, намереваясь серьезно поговорить с Изабеллой, но, к своему изумлению, увидела ее в гостиной слева — девочка сидела на диване, вытянув ноги, погруженная в очередную сказочную повесть. Я, говоря мягко, удивилась и даже отчасти расстроилась. Значит, все-таки Юстас! Возможно, я неверно истолковала его нрав. Мне вовсе не хотелось его бранить, говоря по чести, мне он виделся очень славным мальчиком, но иного выхода не было; придется нам потолковать. Я уже двинулась к лестнице, но, не успела сделать и шагу, слева от Изабеллы появился Юстас, которого прежде не было видно, а за ним Хеклингов пес Перец — тот смотрел в потолок, из горла исторгая тихий рык и задней лапой скребя ковер, словно готовился напасть.

Ничего не страшась, я взошла наверх, свернула влево, поднялась по широкой лестнице на третий этаж, коридором приблизилась к своей спальне, распахнула дверь и огляделась, ожидая узреть незваного гостя.

К моему потрясению, в комнате не было ни души. Я в замешательстве озиралась. И минуты не прошло с тех пор, как я заметила фигуру за тюлевыми занавесями, и никак невозможно было выйти отсюда и спуститься по лестнице, не столкнувшись со мною. Я открыла гардероб, заглянула под кровать, но спальня пустовала. Я чуть не расхохоталась. Неужели мне почудилось? Неужели события нынешнего дня шутят шутки со мною и моим воображением? Я вздохнула. Иных объяснений нет. Но ведь я была так уверена!

Я отдернула занавеси, ладонями прижалась к громадным стеклам наглухо закрытых рам, в той же позе, что почудившаяся мне фигура, затем устало прикрыла глаза и привалилась к окну. Дальнейшее заняло от силы секунд десять или разве пятнадцать, но я помню каждое мгновенье, словно все происходит со мною снова, и могла бы поклясться, что длилось это целый час.

Затворенное окно, накрепко запечатанное кипящей смолою, распахнулось настежь, раскрылось вовне, в комнату ворвался ветер, и две руки — я почувствовала! я их почувствовала! — резко толкнули меня в спину, яростно оторвали от пола, как ужасный ураган, что трепал меня в первый день по моем возвращении из деревни. Руки эти настойчиво толкали меня, подобно незримой силе, тщившейся сбросить меня под поезд на вокзале Торп, я опрокинулась в окно, и в долю секунды, что я провисела, таращась вниз, на пятидесятифутовую пустоту, каковая безусловно меня прикончит, другие руки, другая пара ладоней — они были крупнее, эти руки, они были сильнее, — толкнули меня спереди, в живот, ударили, выбив из меня дух, и втолкнули в спальню. Взревел ветер за окном, и я ахнула — минувшие секунды меня потрясли, я пока не ведала, что творится, и даже страх не успел посетить меня; однако еще ничего не закончилось, ибо руки за моей спиною вновь меня толкнули, я снова чуть не выпала в окно, пол ушел из-под ног, я увидела землю, то место, где найду свою погибель, где тело мое разлетится на куски, но опять, не успела я упасть, вторая пара рук оттолкнула меня еще сильнее, жестоко, мне в жизни не бывало так больно, и я вновь очутилась в комнате, упала навзничь, спиною отлетела к стене, ударилась об нее и закричала, и в тот же миг окно захлопнулось, ветер утих, и я осталась одна, в слезах, в ужасе, раздираемая болью, совершенно не постигая, что произошло.

Пролежала я, вероятно, с полчаса, не в силах пошевелиться, не решаясь подняться, ибо не знала, что тогда случится, но наконец почувствовала, что в комнате воцарился покой, и медленно, опасливо встала на ноги. Я расстегнула платье и осмотрела живот. Он был весь избит, большая красная отметина покрывала его, и прикоснуться к ней было больно, — в ближайшие дни, понимала я, расцветка и ощущение станут меняться. Если б анатомия позволяла, я несомненно узрела бы такие же отметины на спине. Вознамерившись не поддаваться страху, я вновь подошла к окну и осторожно потянулась к рукоятям, боясь притронуться, но отчего-то зная, что самое страшное позади. Я попыталась их повернуть, но они не поддались. Они были накрепко запечатаны, как и прежде. Будто их и не открывали.

Я рухнула на постель, и громкий вопль ужаса набух у меня в горле, и я зажала рот рукою, дабы не закричать вслух. Что случилось в эти секунды? Как такое возможно? Мне не почудилось — синяки мои остались взаправду. В этом доме обитало что-то непостижимое, нечестивое; подозрение, от которого я прежде отмахивалась, полагая его фантазией, ныне целиком завладело мною, и я уверилась, что это правда. Однако всей правды я прежде и не подозревала.

Их тут двое.

Глава тринадцатая

В воскресенье мистер Крэтчетт мечтал избавиться от меня, но появление мое в конторе мистера Рейзена во вторник около одиннадцати побудило его к смирению. Я пришла в деревню пешком, что отняло почти час, но было бесконечно предпочтительнее поездки на костотрясе. Синяки на груди и спине потемнели и запестрели неприятными глазу оттенками, прикосновение к ним причиняло боль, и отчего-то я сочла, что променад облегчит мои физические страдания. Помимо того, я желала прогуляться, ибо дух мой погрузился в пучины уныния, и я надеялась, что свежий воздух меня растормошит.

Разумеется, после ужасного воскресного происшествия спала я дурно. Не желая спускаться и обсуждать случившееся с детьми, я очутилась в прискорбном положении человека, совершенно лишенного конфидентов. Ни друг, ни родня, ни единое доверенное лицо не могло прийти мне на помощь. О, как жалела я, что нет у меня старшего брата, готового разделить со мною бремя испытаний, как тосковала я по младшей сестренке Мэри, не выжившей и не ставшей мне компаньонкой. Ни единой души не было подле меня. Я была одна.

Я подумывала переселиться в одну из множества пустующих спален на втором или третьем этаже, однако столь простая перемена вряд ли отвадит от меня дух, что так негодовал на мое присутствие. Он не допускал меня в дом, когда я вернулась на костотрясе, теперь же тщился изгнать посредством более жестоких метод. Я подумывала составить письмо бывшей своей начальнице миссис Фарнсуорт и испросить совета, но не решилась, понимая, что, изложив подобные соображения на бумаге, выставлюсь безумицей. Она ответит, что мне мерещатся ужасы, или же тайком поведает учителям Святой Елизаветы, что я, желая унять боль утраты, пристрастилась к бутылке. Прочие могут усомниться во мне, но сама я не сомневалась, ибо синяки мои сполна доказывали подлинность призрачного разбоя — такие повреждения не нанесешь себе самому и не спишешь на фантазии взбудораженного ума.