Сезон нежных чувств - Сергей Данилов

Правой рукой он чёркал что-то на листке, как буйно помешанный, а пальчиками левой м-е-д-л-е-н-н-н-о перлюстрировал листы, разыскивая тот, с искомой теоремой. Нашёл. Принялся с умным видом, поглядывая время от времени в окно и морщась, неторопливо переписывать, изображая творческие муки пока начинающего, а в будущем, несомненно, блестящего тополога. Переписал всё успешно до последней точки. Чёрт, кажется, повезло. Встретился взглядом с прищуренным Пахлеаниди, который вращал головой как фронтовой зенитный прожектор, выслеживая неприятеля-шпаргалиста. Чуть не подмигнул ему. Эх, дядя, дядя… Ну как же так можно, а? Сзади сильно пахло гарью. Там дымилась от мозгового перенапряжения Чалина, сосланная от доски профессором с дополнительной задачей. Скрывшись за спиной Юрика, она что-то откуда-то тоже сдирала, потом вдруг потыкала в плечо: «Дай чистых листов».

После катастрофического падения в пропасть и последующего удивительного спасения Юрик расслабился, не стал жадничать – выделил Чалиной сразу половину имевшихся: пиши, родная, хоть кандидатскую диссертацию для университета Патриса Лумумбы.

Чалина мощно застрочила, стол запрыгал на месте, тычась ему в позвоночник. Слишком высоко для второкурсницы уложенная причёска растрепалась, на свекольное лицо боязно смотреть, как на неисправную лампочку при очередном включении: вдруг взорвётся? Хочется защититься рукой.

Чего народ так боится профессора? Не убьёт, поди. Обычный человек с несколько чёрствым лицом, нездорово бледный. Широкий рот, лишённый губ, прилизанные к черепу блестящие чёрные волосы. Глаза. Да глаз и боялись. Они неуловимо плавали за толстыми линзами роговых очков, здорово мешая списывать, потому что неясно, куда профессор смотрит. Вдруг на тебя?

«Ну и пусть себе смотрит». Бармин несколько раз перечитал написанное и уверенно пошёл к доске, которая уже минут пять оставалась свободной после очередного выгнанного вон с позором. Самостоятельно доказанная теорема, которой Бармин возгордился, заняла почти всю имеющуюся в его распоряжении площадь. С освещением второго вопроса пришлось быть кратким, в уголке написал главные пункты – и достаточно.

Чалина решилась-таки рассказать задачу профессору. Начала говорить пронзительным голосом, волосы падали на лицо, Чалина запихивала их обратно в прическу-корону, а они тут же возвращались обратно. Надеясь на свои толстые линзы, профессор снисходительно слушал отвечавшую, меланхолично постукивая пальцами по залысинам, выказывая, что, когда нужно, он становится человеком в футляре, который от всех психических атак защищён толстенным слоем вольфрамовой брони. И всегда начеку. Вот бросил стучать себя по лбу, подпрыгнул в кресле и, выхватив из-под носа Чалиной лист, перевернул его другой стороной:

– Ну те-с, уважаемая…

Без написанного текста Чалина отвечать не могла, безмолвно поникла короной.

«Как мелко… Как низко! Вот до чего может докатиться действующий математик и главный тополог от Урала до Камчатки», – подумали присутствующие, осмелившись даже переглянуться между собой, выражая формою губ друг другу осуждение и порицание, естественно, делая это как можно незаметнее для главного тополога.

– Что? – вскричал профессор. – Что это? Позвольте вас спросить! Шпаргалка? Ну, сударыня, такой беспредельной наглости не ожидал! Много чего перевидел на своём веку, а такое вижу впервые. Идти ко мне отвечать по листу-шпаргалке! Это… это…

– Это не моя шпаргалка, – пролепетала Чалина чужим голосом, отрывая взгляд от стола и переводя его на Бармина, замершего у доски и уже чувствующего, что он снова летит кубарем в глубокую пропасть. – Тут совсем другой вопрос описан и почерк не мой.

– А чья?

Чалина ещё раз осуждающе посмотрела на Юрика.

– Я нашла листы в парте. Мне не хватило бумаги, я взяла листы, думая, что они чистые, что их кто-то оставил, и написала.

– Чьи листы? Признавайтесь! – потеряв свой футляр, вскричал профессор гневно. – Будет гораздо хуже, когда я сличу почерки и вычислю шпаргалиста! Тогда поздно будет! Тогда всё, выход один – вон из университета!

«Вот чудо в перьях, – подумал Бармин, – надо же было не посмотреть, на чём пишешь. А сам-то, идиот, тоже не посмотрев отдал! Ах, ты, добряга ты шелудивый! Ну, допустим, найти по почерку – это вам, профессор, вряд ли удастся. Почерк в шпаргалке – идеальный. Таким он только шпаргалки и пишет». Тут Бармин глянул искоса на бумаги и сообразил наконец, что держит в руках те же самые листы размера А4, что достались Чалиной и что по-прежнему лежат у него на столе, а у всех других обыкновенные тетрадочные в клетку. Даже сличать нет никакой нужды, всё и так на виду. Снова Юрик провалился в пропасть. Профессор сорвался с места, принялся бегать по кафедре: заглянул в стол Чалиной, где ничего не было, заглянул в другие, тоже ничего не нашел. И окончательно разозлился. Не обращая внимания на бумагу, лежащую поверх стола Юрика, злой как черт, вернулся в своё кресло. Рыкнув, поставил трояк Чалиной, которая удалилась почти счастливая, и перешёл к допросу Бармина, успевшего сложить листы, с которыми вышел к доске пополам, преобразовав тем самым в формат А5.

Бармин докладывал теорему, как собственное изобретение на научно-студенческой конференции.

– Что это тут у вас? – переспросил профессор. – Что за ерунда? А это? Почему ходите огородами? Вы на лекциях моих бывали? Видели, как надо доказывать?

– А мне самостоятельный вариант больше нравится.

– Ерунда. Следующий вопрос излагайте.

Списанный материал Бармин рассказал максимально кратко.

– У меня всё, – сказал он.

– Чушь собачья, – по привычке крикнул профессор, даже не глядя на доску, полистал его зачётку. – О, вы отличник, оказывается, билетиком запаслись домой, а ответили на тройку, на слабую тройку. Даже четвёрки я вам поставить не могу, несмотря на все предыдущие пятёрки. Нет, больше тройки не выходит никак, извините, молодой человек. Так ставить или придёте пересдавать?

– Ставьте, – Бармин начал стирать с доски, освобождая место следующему несчастному, – пересдавать не буду.

– Хорошо, свободны, заберите зачётку и билет свой купированный тоже. Нет, вы посмотрите на него: с билетом купированным на экзамен явился! Наглость просто беспредельная! Мы в своё время, милейший, даже в кандидатском звании плацкартом передвигались! Да-с! А тут на тройку ответил и – прыг-скок в купе на мягкое место! Я вас спрашиваю: куда мир катится?

На миллионную долю секунды Юрику показалось, что искра со стекла черепаховых очков сверкнула в уголке рта металлом, что означало не улыбку даже, но мимолетную усмешку…

В коридоре вокруг него тотчас сжалось кольцо очередников:

– Что получил?

– Трояк.

– Счастливый.

Бармин пошел к лестнице, подмигнув Чалиной, и тут только заглянул в зачётку, там стояло: «хорошо» с невероятно корявой подписью профессора. Что ни говори, а тополог… явно с приветом. Да точно ли не заметил листов на его столе? Нет, правда, люди, куда мир катится?

13. Декамерон

Приехав домой на зимние, снежные и очень морозные, каникулы и отсидев положенные первые три дня дома, Юрик надумал посетить единокровную сестрицу Карину.

– Да проходи, раз пришел. Чего столбом встал? Вот всегда так, придёт, встанет столбом и стоит, стоит, будто выжидает, какой подвох хозяевам устроить. Ноги обмети веником! Да пимы снимай! А то знаю я вас, простофиль, дай вам волю, так прямо с пимами за стол полезете. Ага, влезут, локти расставят во все стороны и ну в кулак сморкаться. Роз наволокут на длинных стеблях привозных-дорогушчих. А какой толк трудящейся жонщине от роз тех? Сами не знают! Завтра же с утра завянут, придётся тащить всю охапку к мусорному бачку, исколисся вся только с вами! Попереколисся! Лучше пирожков каких напёк с луком али капустой кислой да припёр, ей-богу, и то больше толку. Пимы надел бы с заворотом, тулуп, белым фартуком обвязался: «И-ех, налетай, разбирай пироги горячие, с пылу с жару, мясо-пустныя!»

Юрик хмыкнул:

– Извини, не сообразил.

– Недогадливый какой. Прямо как в сказке: уродился детинушка дурачинушкой. И сидел тот дурачинушка на печи ровно тридцать лет и три года, слазить ни за что не хотел, ряху отрóстил – ширше не бывает, на щах мясных да хлебе ситном, а как слез… По полу не шаркай, не инвалид, чай, у нас паркет полированный.

Таким насупленным гундосым голосом Нюши – уборщицы подъезда Карина разговаривала с поклонниками, надоевшими ей до чёртиков, которых по какой-то, одной ей ведомой причине желает выпроводить вон. Когда рассерженный непочтительным отношением гость откланивался да бежал скорей за порог, вдогонку неслось: «Варежки смотри не потеряй, Маша-растеряша. А наследил-то, наследил, сразу видно – веника, чуня косоротая, в глаза ни разу не видел. Смотри мине там, на площадке лифт не поломай! Да пальцы тоже береги, куда попало не суй, поди-кася. А то ведь неправильно потом срастётся чего-нибудь, вот и ходите криворукие да кривоногие свататься, людям только своими граблями растопыренными досаждаете, полы пачкаете, царапаете. Ой, беда, беда… И за что мне с вами такие хлопоты причитаются?»