Цена сокровищ: Опасные тайны Китеж-града - Елена Езерская

Сознательно выстраивая алгоритм письменного высказывания, очень трудно в результате получить такую пронизанную светом, воздухом и свободой выражения в предельно емкой и пластичной форме Мысль, часто равнозначную откровению и почти всегда – не по возрасту и не по знаниям великую. Я для себя как-то сравнил подобный способ мыслесозидания с медитацией, которая позволяет заново отформатировать не только духовное, но и телесное бытие. Я не улетал в такие минуты к далеким звездам и не проникал в неведомое – я словно читал свод мудростей, который бесстрастно и через божественно согласованные временные интервалы листал передо мной незримый библиотекарь, кому запрещено было выносить эту книгу из хранилища и уж тем более – позволять копировать ее содержание. Я торопился за каждым перелистыванием механически запомнить хотя бы что-то из увиденного, не успевая прочитать, не то что осмыслить. И это не было воровством – мне было позволено прикоснуться к истине, но что из открывшегося мне останется со мной – зависело только от меня, от моего умения удержать в памяти хотя бы сколько-нибудь целостные фрагменты из единого, непрерывно излагаемого свыше текста.

Некоторые называют это озарением, я – чтением с листа исторической памяти. Мне несвойственно мистическое поклонение перед загадками природы и человеческой психики. Тайна, по моему твердому убеждению, – это то, что просто принадлежит другому уровню познания. Хочешь раскрыть ее – вставай и поднимись выше. Или пройди дальше. Спустись глубже. В любом случае – сделай шаг в ту сторону, которая кажется тебе непознаваемой. Без священного трепета и замирания сердца, но не забыв надеть хорошенько вымытую обувь, чтобы пыль прошлого не помешала чистоте восприятия нового.

Я знаю, что логика – не панацея, но навык объяснения помогает видеть не только анализируемый объект, он обнаруживает недостатки в самом истолковании. Проговаривая приходящие ко мне мысли вслух, я вдруг находил какие-то из них пустыми или нелепыми и тут же с легкостью о них забывал – без смущения, как я мог такое подумать, без ужаса, как такое могло прийти мне в голову. Но иные заставляли замереть в предвкушении открытия, и надо было только не позволить себе расслабиться и успеть записать. Иногда приходили и те, от которых я вздрагивал. Гнаться за ними, цепляться за них было наивно и просто бессмысленно – вместе с ними уходило все, что их окружало, они впитывали в себя мир моих мыслей, как черная дыра. Мне оставалось единственно ждать, когда она коллапсирует до своего предельного значения и породит следующую жизнь, которая принесет с собой и новые вопросы, и новые ответы. Главное – не знать то, что произойдет, а понимать, что это все равно произойдет. И уметь ждать – без паники и спеси, не позволяя неизбежному парализовать твое желание знать.

Я открыл глаза – было светло даже сквозь плотные темные портьеры. Я спросил себя: что это было вчера? Запоздалый постконференциальный похмельный синдром? Дружеский розыгрыш, сделавший меня героем популярного шоу «Вас снимает скрытая камера»? А может быть, я – за стеклом или под колпаком? Я потянулся к мобильному, нет, мне никто не звонил – ни с саморазоблачением, ни с угрозами разоблачить меня. Уверен, что мой автоответчик содержал столь же невинную информацию. Я даже не собирался вставать, чтобы проверить правильность моих умозаключений. Потому что весь вчерашний день мог быть либо бредом больного сознания, либо инсценировкой – но во имя чего? Вряд ли у меня появился поклонник-маньяк или безумная поклонница, которые решили из благих побуждений превратить в ад мою жизнь. Мне был памятен фильм «Игра», в котором родные и друзья героя сделали нечто подобное для того, кого посчитали утратившим способность чувствовать себя человеком и видеть человеческое в других. Я не робот и не сухарь-финансист, еще в школе отцу говорили обо мне: удивительно, иметь такие возможности и не обладать амбициями к власти и славе! Я с детства не стремился выделяться из толпы или хотя бы из группы подобных себе особей. Мне нравится равновесие – гармония внутри себя самого. Разрушать ее ответственностью за других или подвергать опасности, вызывая зависть в окружающих? Нет, трижды нет, нет – никогда.

Тогда к чему весь этот нелепый приключенческий антураж? Не такой уж безобидный, как кажется на первый взгляд. Судя по изображению на фотографии, которую неизвестные положили в карман моего пиджака перед тем, как снять с лица повязку и уехать, она была подлинной. Разумеется, я не стал играть в «казаков-разбойников» и считать до десяти, дожидаясь отъезда своего странного эскорта, и, услышав, что машина, на которой меня привезли, тронулась с места, немедленно оглянулся. Но уже стемнело, и красные люминесцентные фары больно ударили по глазам, от неожиданности я зажмурился на считанные мгновения – этого оказалось достаточно, чтобы я упустил быстро уезжавшую машину из виду. Нет-нет, я не бросился искать первого попавшегося милиционера или постового, не стал ловить другую машину и преследовать своих похитителей. Я даже не был уверен в том, что они похитители. Нет, на самом деле – как отреагировал бы любой нормальный человек на все произошедшее со мной, окажись он сегодня на моем месте и в трезвом уме и здравой памяти осознавая, что это не кино, что это обычный день из жизни вполне рядового обитателя столичного мегаполиса? Правильно – счел бы нелепостью и спокойно вернулся домой. Что я и сделал.

Дома автоответчик беспомощно вспыхивал от звонков и бесполезно шуршал закончившейся пленкой. Уверен, почти все сообщения были сделаны мамой – ей претила сама мысль, что я отправился навещать Анну Петровну, а когда я задержался с возвращением, она еще больше разволновалась – у нее всегда было богатое воображение, которое с годами только развивалось, и виной тому я видел отсутствие для нее другого поля применения своих сил – мама успела защититься, но вышла замуж за отца и больше ни дня не работала по специальности. Она растила меня, обслуживала отца – в общем, занималась семьей, точнее, только контролем за ее мужской половиной, и собой, потому что со временем отец привел домработницу, но жила она не с нами, все делала тихо и незаметно, и я редко заставал ее в нашей квартире. Возможно, именно поэтому столь, казалось бы, благоприятный для женщины образ жизни стал причиной частого маминого душевного неравновесия. В ней всегда было слишком много энергии, и пустоту ежедневного общения с коллегами по работе ей заменяли перебранки с продавцами в магазинах, бессменный друг – телевизор и неусыпная забота о нас с папой, которая порой переходила границы разумного, что я смог осознать, лишь когда они переехали. Бедная мамочка! Я представляю, как она мучительно разрывалась между необходимостью быть рядом со своим ребенком, пусть даже и великовозрастным, и от страха потерять отца и на старости лет остаться одной – без любимого мужчины, которому посвятила всю жизнь…