В просторном мире - Михаил Никулин

— Алло! На «Большой земле»!

«Большая земля» не отвечала. Но Гаврик знал, что время придет, и она непременно заговорит; оставалось терпеливо ждать этой минуты.

Миша Самохин избрал наблюдательным пунктом развалину каменной стены бывшего скотного сарая молочнотоварной фермы: отсюда хорошо был виден уцелевший от войны домик с зелеными ставнями, где шло нескончаемо длинное собрание. Невдалеке от домика стояла лошадь майора, привязанная к расщепленному стволу молодой акации.

Появись майор на пороге домика, он будет виден Мише как на ладони. Если бы даже из уважения к раненому офицеру кто-нибудь захотел подвести лошадь к самому порогу домика, этому помехой были бы камни и обломки кирпича, загромождавшие улицу. Встреча с «богом войны» неизбежно должна была состояться здесь.

В затишье за развалиной ничто не мешало Мише думать над тем, что сначала надо сказать майору и как его потом убедить, чтобы он послал в Сальские степи его и Гаврика.

«Майор может спросить: „Но почему вас? Вы, что же, лучшие?“» Сказать ему «да» было бы хвастовством.

А может, начать так: «Товарищ майор, конь у вас хороший, похож на фронтового. Вы садитесь в бедарку, а я подержу его за узду. Слыхал, что на нем поедут в Сальские степи… Вот бы и нам с Гавриком…»

Снизу, от станции, донесся свисток паровоза. И Миша легко догадался, что ответил бы ему майор: «Зачем гнать лошадь в Сальские степи, если можно уехать туда поездом?!»

Миша с досадой понял, что удачного подхода для разговора с майором ему не найти и не придумать.

Из домика по одному, по два стали выходить люди. Они забирали стоявшие у стены вилы и грабли и направлялись в степь. Доносился их отрывочный разговор:

— Марью Захаровну Самохину покличьте!

— В степи она нужней!

— Лопаты у председателя!

— Пальцами окопы не будешь загребать!

Услышав эти голоса, Миша не захотел сложа руки ждать появления майора. Он отошел от стены и стал очищать улицу от камней, складывая их в кучу.

Майор появился около бедарки так неожиданно, что Миша невольно выронил желтоватый кругляк и, вытянувшись, приложил ладонь к козырьку кепки.

— Вольно, — сказал майор и, будто споткнувшись, остановился, рассматривая свои начищенные сапоги и в то же время искоса поглядывая на Мишу сверлящими глазами.

Майор был человеком пожилым, невысоким, грузноватым. Плечи его плотно облегало черное кожаное пальто.

— Ты что делаешь? — спросил он, точно осуждая Мишу за какие-то упущения.

Миша нагнулся, поднял камень и понес его к куче.

— Понятно, — сдержанно засмеялся майор. — Зачем это делаешь и кто тебя заставил?

— Никто не заставлял, а улицу, товарищ майор, все равно расчищать надо. Сейчас тут и бедаркой не проедешь, а машиной и вовсе нельзя.

— Где ты видишь эту машину? — спросил майор, закидывая здоровую руку за спину и прищуривая глаза, стянутые сеткой лукавых морщинок.

Миша собирался говорить о серьезном, а майор шутил с ним, как шутят с детьми взрослые. Миша понимал, что и ему бы надо перейти на шутку, но он не мог этого сделать, не умея запросто разговаривать с незнакомыми и быстро находить нужные слова. Вспомнив, что именно за это школьные товарищи прозвали его «мешком с цыбулей», он, злясь на себя, заговорил:

— Машины, товарищ майор, сейчас все на фронте. Пустите, камень возьму, — и он потянулся поднять тот самый камень, на котором каблук к каблуку стояли сапоги майора.

Майор подался в сторону и минуту-другую задумчиво наблюдал, как Миша Самохин, посапывая, носил и носил камни, бросая их в кучу, на которую они падали с тяжелым звоном.

— Может, ты и хороший парень, даже наверное хороший, — заговорил майор, — но сам по себе — единоличник.

Миша взглянул на майора округлившимися от обиды глазами.

— Понимаешь, — единоличник! — настойчиво проговорил майор, и лицо его при этом насмешливо искривилось. — Голубчик мой, — не то с прискорбием, не то сожалением продолжал он, — я человек военный, люблю действовать с батареей, дивизионом, а ты — один…

Ой круто повернулся и, легко перенося грузноватое тело с камня на камень, направился к лошади.

Миша растерялся и, не успев рассказать, что он не раз с пионерским отрядом собирал колосья в поле, помогал очищать сад от личинок, строил скворечники, стоял сейчас с опущенными руками.

А майор уже развязывал вожжи, садился в бедарку. Еще минута — и он уедет.

— Товарищ майор, Иван Никитич Опенкин вас, должно быть, звал! — необычайно громко и испуганно прокричал Миша, завидев торопливого суховатого плотника в небольшой группе колхозников, вышедших из правления.

Старого плотника Опенкина интересовал совсем не майор, а бабушка Гуля, моложавая старушка, у которой он вырвал из рук короткое бревно и теперь распекал ее:

— Подумайте: до чего ни коснется, все липнет к ее рукам. А распорки для возилок из чего буду делать?!

Иван Никитич вскинул бревно на плечо и пошел круто спускавшейся стежкой к мастерским.

Миша понял, что свести майора со стариком и заставить их заговорить о поездке в Сальские степи уже не удастся.

— Забыл, — уныло, как бы винясь, проговорил Миша.

— Можно напомнить. Товарищ Опенкин, на минуту! — крикнул майор и помахал черной курпейчатой шапкой.

Но плотник Опенкин не услышал майора. Миша устало опустился на камень и сказал:

— Он, должно быть, хотел спросить у вас, кого из ребят нарядить в Сальские степи за коровами.

— Совсем непонятно! Я же, помимо тебя, никого из здешних ребят не знаю! — удивился майор.

— Обо мне говорить не надо, — скучно заметил Миша.

— Это почему?

— Я «единоличник».

Майор уже повернул чалую лошадь вполоборота, но обиженный голос, ссутулившаяся спина Миши, сидящего на камнях, остановили его:

— Ты одинокий? — настороженно спросил майор.

— С матерью.

— А отец?

— На фронте, — не поднимая головы, ответил Миша.

— Письма присылает?

— Присылает.

— У тебя беда? — нахмурился майор. — А какая — не догадаюсь. Подожди, тебя я видел на собрании?

— Не знаю.

— Кажется, тебя. Ты стоял, слушал и ушами и немного… ртом?

— Интересное всегда так слушаю, — признался Миша. — Вы ж как раз заговорили про поездку в Сальские степи.

— А дорога в Сальские степи интересная? — спросил майор.

— Лучшей, товарищ майор, не придумаешь, — вытирая вспотевшие щеки, ответил Миша.

Майор достал из кармана блокнот, спросил у Миши имя и фамилию, быстро что-то написал и, вырвав лист, распорядился:

— Эту записку отдашь товарищу Опенкину. Раньше сам можешь прочитать, а уж потом к плотнику в мастерские, — аллюр три креста… Понимаешь? Чалая, но! Счастливый путь!

С места громко застучали колеса бедарки.

Миша читал:

«Товарищ Опенкин, присмотрись к этому мальчику, Мише Самохину. Проверь его в деле. По-моему, он первый кандидат на поездку в Сальские степи. Майор Захаров».

Только два слова могли выразить радостное волнение Миши, и он выкрикнул их:

— Бог войны — и подбросил кепку высоко над головой.

Майор был уже далеко, но подброшенную Мишей кепку он увидел и, сорвав курпейчатую папаху, потряс ею над своей большой стриженой головой.

— Аллюр три креста! — скомандовал себе Миша и кинулся с крутого откоса к берегу.

Плотницкая и кузнечная мастерские помещались в каменном строении на обрыве к морскому заливу.

…Голубоватый дым застилал проходы кузницы, заваленной железным хламом, рессорами подбитых машин, щитами пулеметов, покоробленной жестью, осями, колесами пароконных подвод. Точно огромные ежи, сердито пыхтели мехи, звенели молотки по наковальням. Горны бросали снопы густого малинового света на высокий прокопченный потолок.

Широкоплечий усатый кузнец стучал молотом и хриповатым басом говорил своим помощникам:

— Кругом разор, глушь… А у нас в мастерских — жизнь… На полный ход жизнь!

«Жизнь! Вот бы Гаврика сюда!» — радостно подумал Миша, быстро проходя через кузницу к закопченной двустворчатой двери плотницкой, где работал Иван Никитич Опенкин.

— Алло, «Большая земля!» — кричал Гаврик. — Мамка скоро придет! Давай сводку!

Труба упрямо молчала. Гаврик решил использовать последнее средство, — сигнал бедствия, о котором они с Мишей узнали от капитана-моряка.

— СОС!.. СОС!

«Большая земля» попрежнему не отвечала. Гаврик зло сказал:

— А еще «Большая земля» называется!

Может быть, в это самое время, а может, минутой раньше или позже колхозный плотник Иван Никитич Опенкин тоже ругал Мишу Самохина. Миша знал, что ему надо терпеть. Глубоко дыша, опустив длинные руки, которых не закрывали кроткие рукава серой шинели, он стоял около верстаке.

— Товарищ майор вам пишет, — сбивчиво говорил он.