Фаза Урана - Кирилл Чистяков

Гостей приглашать к себе я избегаю. Адрес скрываю от знакомых. Телевизора у меня нет. Телефон молчит. И, вообще, все думают: я в Ялте. Можно спокойно валятся на диване, размышлять о всякой ерунде и разглядывать потолок.

По субботам я, вдоволь выспавшись, выношу на раскаленный балкон табуретку и пью там пиво. С моего балкона хорошо виден желоб недостроенной ветки метро. За ним, на пустыре, какая-то организация оборудовала автодром. Там, поднимая пыль, целый день напролет люди учатся водить машину. Они готовятся к экзаменам в ГАИ – тренируют заезд в стойки. Получается это далеко не всегда, и мне с балкона забавно наблюдать, как толстый лысый инструктор то и дело, хлопая дверцей, выскакивает из автомобиля и, нервно размахивая руками, пытается что-то объяснить своим подопечным. Издали он напоминает болтливого глухонемого…

Я включаю музыку, что-то вроде «Muse», «Coldplay» или «Starsailor» (mp3). Листаю старые книжки: «Казаки», «Пан», «Жизнь в лесу» (txt). Я решил стать человеком скучным. И развлечения себе выбрал соответствующие. Одно из них: щит страховой компании. Он расположен на территории автодрома.

Я его разглядываю каждые выходные. Постер на нем изображает семью: папа, мама, двое детишек: мальчик помладше, девочка постарше. Родители обнимают наследников. Глава семейства в белой рубашке и в галстуке. Понятное дело, улыбается. Его жена – интересная блондинка, с прической, которую обычно носят жены американских президентов. В семейной рекламе, я заметил, жена почти всегда красивая, коротко стриженая блондинка. Должен признать, мне несколько обидно, что в рекламе красивые женщины достаются мудакам в белых рубашках. «Счастье можно купить» – это не я придумал. Это рекламный лозунг на щите. Ему я верю безоговорочно…

По воскресеньям автодром не работает. Тогда я нахожу новое занятие. Въезжая в квартиру, в кладовке я обнаружил коробки со старыми диафильмами (еще там валяется забытый трехколесный велосипед «Гном-4»). На все том же балконе я разворачиваю коричневые пленки и разглядываю их на свету. За выходной я просматриваю не меньше дюжины диафильмов. Мои любимые: лекция по культурологии для вузов «Антигуманизм буржуазного искусства» и «Мальчиш Кибальчиш». В последнем диафильме мне особенно нравится кадр, в котором у Плохиша взрываются бочки с печеньем и вареньем. Такая вот статистика.

А еще во время просмотра диафильмов я много курю – за пару недель зеленый газон под моим балконом стал рыжим от окурков…

Когда спускаются сумерки, а небо над микрорайоном становится темно-красным, как кусок молодой говядины, количество света сокращается, и я уже ничего не могу рассмотреть. Диафильмы становятся бесполезными. Теперь они похожи на длинные и липкие ленты от мух.

Будни и выходные сменяют друг друга. Я никого не хочу видеть и ни с кем не хочу разговаривать. Своим существованием я удовлетворен. За июнь я загорел и даже поправился. О такой жизни я мечтал давно.

Меня ничто не беспокоит.

Почти…

IV. Крыса

… почти…

Это случилось в пятницу. День был хмурый и пасмурный. Розовые и серые тучи летели по небу, как любовники над Витебском.

В подъезде, открывая дверь в квартиру, я почувствовал, что на мою правую туфлю что-то залезло. Я опустил глаза и увидел крысу. Она стояла на задних лапах, а передними, бледными и склеротичными, держалась за мою штанину. Ее заостренная морда выражала звериную грусть и всемирную тоску. Зубы у нее оказались совсем желтые. Насколько я знаю, у крыс – это признак старости.

– Тварь, – позвал я ее.

Крыса в ответ чихнула.

Она была бурой, с пегими подпалинами. Наверняка она жила раньше с людьми, а теперь потерялась. Пропитание добывать самостоятельно она не умела и, похоже, несколько дней не ела – ее ребра рельефно проступали сквозь кожу, как каркас юрты. Лысый хвост крысы жалобно свернулся в крюк немого вопроса.

– Ладно, тварь. Залезай, – сказал я крысе и опустил к ней ладонь.

Животное ловко вскарабкалось по рукаву рубашки и уселось на плече. Очень скоро я ощутил теплые капли мочи у себя на ключице и щетину усов, исследующих мое ухо.

На кухне я накормил крысу бобами и печеньем. Где-то я слышал, что крыс нельзя кормить мясом – будто бы от этого у них портится характер. В посудомоечной раковине, для дезинфекции, я вымыл крысу шампунем от перхоти. Во время помывки она недовольно фыркала и пыталась укусить. Когда я ее отпустил, она, мокрая и жалкая, галопом ускакала в комнату и залезла в зеленый диван – в ящик для белья. Цeлый вечер я потратил на то. что тщетно пытался достать ее оттуда, выманивая едой. Крыса каждый раз ухитрялась утянуть у меня приманку и снова скрывалась в своем убежище. Когда мне это все надоело, я отправился спать.

На следующее утро, в субботу, я написал два десятка объявлений о своей находке, и, в надежде, что откликнутся хозяева крысы, развесил их v подъездов близлежащих многоэтажек. Все выходные я ждал, что ко мне придут за животным. Но настал понедельник, а хозяева так и не явились, и я понял, что теперь мы будем жить вдвоем.

Днем крыса почти не показывалась, копошась в диване. Лишь когда я приносил ей еду, она вылезала и демонстрировала чудеса прожорливости: мне попался больной булимией экземпляр.

По ночам животное активизировалось, покидало логово и путешествовало по квартире. Иногда, просыпаясь далеко за полночь, я слышал, как крысиные когти стучат по линолеуму, выбивая па-де-де из «Щелкунчика». Я приподнимался на своей раскладушке и в лунных квадратах света на стене и полу силился увидеть крысу. Иногда, спросонья, мне казалось, что зверюга размножается, и теперь у меня в квартире орудует целый отряд крыс – они прячутся по углам и ждут пока я вновь усну. А спал я дурно…

Прошла всего лишь неделя, а крыса отъелась так, что еле пролезала в щель дивана. Казалось, еще чуть-чуть, и она застрянет в ней, как обожравшийся меда Винни-Пух. Передвигаясь, крыса напоминала беременную морскую свинку.

В квартире стало тесно. Ее пришлось поделить. Мне досталась комната с раскладушкой, а крысе – с диваном. Кухня превратилась в арену локальных конфликтов. Отныне спокойно поесть мне уже не удавалась. Крыса наловчилась вскарабкиваться на стол и лезла ко мне в тарелку всеми четырьмя лапами, а еще хвостом. Дошло до того, что ел я теперь исключительно стоя. Иногда запирался в ванной.

Однажды ночью я проснулся оттого, что стало трудно дышать. Я продрал глаза и увидел животное. Оно сидело тихо у меня на животе и глядело на меня двумя маячками своих красных глаз. В темноте они горели, как зажженные сигареты. Изловчившись, я скинул крысу вместе с одеялом, сложил раскладушку и перенес ее на балкон, где провел остаток ночи. Нужно было что-то предпринимать…

…Рано утром, когда тени были длиннее домов, а в небе белый цвет преобладал над синим, я отправился в детский сад, который располагался в двух кварталах от моего дома. Детский сад типовой постройки назывался «Петушок». За решеткой забора стояли покосившиеся павильоны, прогнившие теремки и двухэтажный корпус здания. Аллея, ведущая к корпусу, была покрыта линиями дорожной разметки, сбоку стояла чугунная будка с надписью «ГАИ». Так детей учили правилам дорожного движения.

Я постучал в дверь. Никто не ответил. На аллее я нашел камешек и бросил его в первое попавшееся стекло. Постучал еще раз. Когда я уже собрался уходить восвояси, дверь открылась. На пороге появился паренек с закрытыми глазами и в футболке «Public Enemy». Он напоминал барсука, которого разбудили в разгар зимней спячки.

– Тебе чего?

– У вас живой уголок есть? – спросил я.

– Весь детский сад – один сплошной живой уголок, – философски заметил мой собеседник.

– Животных принимаете?

– Не, ремонт сейчас, лето. Всех по домам разогнали. В сентябре приходи.

– А есть кто-то, заведующая, например?

– Нет никого. Только я, – паренек опять зевнул, – сторожую.

– Слушай, а тебе, случайно, крыса не нужна?

– Какая еще крыса?

– Та, которую я в живой уголок сдать хочу. Хорошая крыса, умная, считать умеет, – зачем-то соврал я.

– А, – наморщил лоб паренек, – я думал ты ребенка сдать хочешь… А крыса нет. Крыса мне, наверное, не нада. У меня этот, кальку… Короче, калькулятор у меня есть, валяется где-то.

– Ну ладно. Извини, что разбудил.

Я развернулся и зашагал к забору, пренебрегая линиями разметки. Сбагрить крысу оказалось не простым занятием.

– Эй! – окликнул меня паренек, – Покурить хочешь?

– А что, есть? – обернулся я.

Папиросу мы курили в павильоне. На стене павильона, нарисованного Ивасика-Телесика нарисованные гуси-лебеди уносили из суровой сказки в счастливую реальность. На земляном полу валялось пять остывших свистков и использованный бульбулятор. Пахло мочой.

– Хорошее лето, жаркое. Хорошо растет, – сказал сторож, окончательно пробудившийся от спячки.