Дао водяных лилий. Сборник рассказов и миниатюр - Александра Родсет

– А у тебя есть оружие? – шепнул ему на ухо Лёха.

– Нету, – покачал головой хряк. – В этом-то вся и проблема.

Волк обошел дом по кругу, подергал ставни, дубовую дверь и пришел к выводу, что ставни хлипче. Волк ничего не знал о стенобитных орудиях, юность его прошла среди других волков в глухом лесу, и ничем отвлеченным, кроме, разве что, вязания морских узлов, он никогда не интересовался. Тем не менее до идеи он додумался сразу и побежал по саду в поисках забытого бревна или молотка.

– Что у нас может быть орудием против волка? – задумчиво произнес Кабаныч.

– Нож! – подсказал Лёха и взял в руки нож.

– И сойтись в рукопашной. – Хряк покачал головой. – Нео, блин. Ты пойдешь с ножом на волка? Я? Ты его хоть видел? Он гигантский. Больше тебя раза в два.

– Капкан? Что если поставить капкан?

– Я бы на это не стал рассчитывать, – мрачно предрек поросенок. – Вообще у нас очень мало шансов его убить. Он сильнее, он более подготовлен. Он вооружен своей яростью и голодом. Ах, если бы я успел достроить мансарду… мы забрались бы сейчас наверх и сбросили бы волку на голову что-нибудь тяжелое. Наковальню, например. Мешок желудей или рояль. Знаешь, на мансардах обычно много тяжелых вещей…

«Нидерланды», – некстати подумалось Лёхе.

Волк нашел мотыгу и начал дубасить по ставням.

– А если не убить, то что?

– Победить волка можно только изнутри, в этом я глубоко уверен. Только трещина в самом волке может привести его к поражению.

– А где же у него трещина?

– У всякого волка… у тебя есть сигареты? – перебил Кабаныч сам себя.

– Ты куришь?

– Изредка. Только если накатит депрессия. Так вот… у всякого волка есть трещина. Может быть, он испытывал в детстве жалость к поедаемым ягнятам. Может быть, он хотел бы побывать в Париже или в Дакаре. Если бы только заманить его на этот диван, если бы он полежал и расслабился, если бы он раскрыл мне свою душу, я бы смог одолеть в нем эту навязчивую тягу к убийству, – он затянулся. – Но у меня ничего здесь нет. Ни маятника, ни даже блестящих часов. Как ни жаль, этот вариант придется отвергнуть.

– Ружье? Может, у тебя ружье есть? – с надеждой придумал Лёха.

– Я похож на охотника? – скептически, с таким выражением на рыле – точь-в-точь Рутгер Хауэр – уточнил поросенок. – Я не держу ружей. Была у меня когда-то гаубица, да я продал ее заезжему коммивояжеру в обмен на репродукцию Моне, – он указал пятачком на стену, и действительно, в простенке между окнами, в рамочке висели «Водяные лилии». – Надо ее оттуда снять, – забеспокоился он. – Будет ломать стену – разобьет ненароком, – он полез на табуретку.

– Так стена же каменная?

– Он будет пытаться. Этого иногда достаточно.

Они помолчали, глядя на «Водяные лилии» на столе.

– Франция. Страна с особой культурой. Красная Шапочка, девочка-победительница волка. Как же я не вспомнил сразу… – хряк побарабанил копытцем по табурету.

Ставни начинали поддаваться. Поросенок соскочил с табурета, решительно подтянул бечеву на толстовке, снял кепку и вручил ее Лёхе.

– Сохрани для меня.

– Куда ты?

– Искать в волке трещину изнутри.

Кабаныч отодвинул засов и крикнул с порога:

– Прекрати ломать мой дом! Я здесь, Серый!

Они стояли друг напротив друга, волк и поросенок, мрачные, непреклонные, решительные.

– Что ты надумал? – спросил волк.

– Распахни пасть. Ты должен меня проглотить.

– Не, мы так не договаривались. Я хочу тебя съесть со смаком, выбрать лучшие части, окорок отнести любимой…

– Только так, волк. Это не обсуждается. Тебе нужна победа или чувство превосходства? Тебе шашечки или ехать?

– А что такое шашечки? – уточнил Серый. Поросенок обреченно махнул копытом.

– Только на моих условиях, – повторил он. – Ты согласен?

– Ну… – волку отчаянно хотелось покончить с этим побыстрее. – Ладно, согласен.

Он разинул пасть, и поросенок юрко ввинтился прямо в пищевод. Волк сглотнул, испытывая в животе неприятную тяжесть, и посмотрел на Лёху.

– У меня к тебе в сущности, претензий нет. Но ради принципа я должен съесть и тебя. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, – сказал Лёха. – Но согласиться я с этим не могу.

– От еды редко когда требуется согласие, – пробормотал волк, наблюдая за своим раздувшимся брюхом. Ничего не происходило. Внутренней трещины, на которую рассчитывал поросенок, у волка, похоже, не было. Лёха сел рядом с волком и задумался о жизни. «Если только выживу, – сказал он себе, – никогда, никогда не поеду больше в Таганрог».

– Логичнее было бы не ездить в Нидерланды, – поправил волк.

– Ты читаешь мысли?

– Балуюсь иногда, – волк отрыгнул, вежливо прикрывая пасть лапой. Чтение мыслей делало обдумывание всяких других вариантов бессмысленным.

– Сохрани это, – Лёха протянул волку кепку Кабаныча, очистил свой разум и, подобно поросенку, нырнул в пищевод, стараясь не зацепиться за зубы. Некоторое время было очень темно, потом раздался хлопок. Лёха и поросенок выкатились наружу.

– Неразумно заглатывать целиком, если ты не удав, – зло сказал поросенок, взирая на останки волка. – Видишь, Лёха, оказывается, с Красной Шапочкой все было очень просто. Два существа – это критическая масса для волчьего желудка. Это создает в нем трещину.

– Просто я взял с собой нож, – нехорошо улыбаясь, ответил Лёха. – Там, у Красной Шапочки, были еще дровосеки, которые распарывали брюхо.

Утро они встречали, сидя на крыльце и глядя на восток, в сторону зари.

– А что у тебя за мечта, Кабаныч? – спросил Лёха.

– Да вот, домину я себе отгрохал. Деревья посадил, – закуривая, прищурился хряк. – А одна мечта осталась. Вот поедет когда-нибудь грузовик со свинофермы да перевернется. И украду я себе самую красивую свиноматку. Жениться я хочу, Лёха. Сына вырастить хочу. Пора.

Рэнди хочет тишины

Я стоял и курил, глядя в окно на цветущие ландшафты Калифорнии, когда вошла Тарья. Моя секретарша повела носом и поморщилась:

– Форточку за весь день ни разу не открывал?

– Не надо… – начал было я, но не успел: Тарья уже пересекла комнату и щёлкнула по сенсору. Пейзаж в окне немедленно погас, зато заработала вытяжка. Надо было вызывать электрика и чинить эту аппаратуру, но когда об этом заходила речь, и я, и Тарья, и Джефф – третий сотрудник нашей фирмы и второй её совладелец – соглашались, что тратиться на электрика ради такой мелочи не стоит. Иногда Джефф даже грозился разобраться и починить сам, но я его к этому делу не подпускал: пока функционирует окно, есть хоть какая-то отдушина. И чёрт с ней, с вентиляцией, раз уж из них работает что-то одно.

Я поспешил отвернуться от погасшей панорамы, но взгляд словно сам по себе нырнул вдаль, в темень, в обшарпанные кварталы не самого престижного офисного района столицы. Четвёртый этаж, стена напротив покрыта копотью, теплоизоляция на углу повисла лохмотьями – не иначе, кто-то врезался по пьяни. Меня передёрнуло. Тарья заметила это движение, но истолковала по-своему.

– Шёл бы ты домой, Бенни. Видно же, что устал. Всё равно от тебя тут толку…

Посмотрел на телефон – вообще-то я пялился на него уже два часа и дважды за это время звонил в справочную – проверить, не отключен ли он и нет ли на линии неполадок. Я ждал звонка от Джеффа, очень важного для меня и для конторы звонка, и совсем не хотел оказаться в это время в дороге, но Тарья была права – я устал. Не было никакого смысла сидеть тут до бесконечности. Может, Джефф сейчас тоже в пути, в каком-нибудь из районов, где не ловится сотовая связь. Я поднял взгляд и всмотрелся в пустое и чересчур знакомое лицо Тарьи.

– Не припомню – мы доплачиваем тебе за фамильярность? – мой голос, кажется, звучал любезно.

– Вроде нет, – растерялась она.

– Ну, если нет, так оставь её при себе.

Девушка обиделась.

– Как скажете, босс.

Она развернулась и ушла. Тёмное дрянное пространство за окном выглядело до противного манящим. Я накинул пальто, надел респиратор, шляпу, бросил Тарье указание передать Джеффу, чтобы звонил мне домой, и вышел.

Брать такси не стал – в основном, по финансовым соображениям. Надо было как-то дотянуть до следующего заказа, а если переговоры Джеффа сегодня кончились ничем, то ещё какое-то время уйдёт на поиски нового клиента. Я знал, что мне следовало заняться этим прямо сейчас, «не класть яйца в одну корзину», как сказала бы моя мать, но заставить себя не удавалось. Меня тошнило от этой работы, от этого города, от этой жизни, а ещё более тошнило от осознания, что другие работы, жизни и города тоже мало меня привлекают.

Улицу освещали скудно – экономили. В центре, говорят, на небе повесили искусственные звёзды и включают по ночам. Должно быть, красиво, но не ехать же специально за этим в центр. В центре небо чистят, и днём оно смотрится настоящим. У нас тут всё покрыто копотью, и небо – не исключение. Да и кому оно, собственно, нужно.