Я парень из Питера - Елена Стукова

Виктор Борисович разделил нас по парам, кто с кем дружит (а я дружу с Женькой), дал красные повязки на рукава и сказал, чтобы мы немного по-раньше пришли в школу.

Назавтра мы с Женькой пришли без пятнадцати девять и встали между вторым и третьим этажами. Смотрим, значит, чтобы никто по лестнице не бегал. Лестница у нас в школе крутая, здание старинное – раньше здесь была женская гимназия, вот и лестницы остались такие, а перила с узорами. Красиво!

Звонок на урок. Мы идем в класс. После урока – на переменку, опять дежурим.

– Мы хозяева школы, – гордо сказал Женька.

И правда. Мы отвечаем за порядок в школе, значит, мы хозяева и есть, а как же без хозяина. Без хозяина пропадешь – анархия будет сплошная, кто куда.

Я вижу: бежит первоклашка, я ему говорю:

– Стой, бегать нельзя. Упадешь, разобьешься.

Он слушается, идет спокойно. Смотрю, с третьего этажа по перилам резво съезжает по виду вроде девятиклассник. Я так вежливо его дальше не пропускаю, говорю:

– Нельзя ездить по перилам – упадешь.

А он мне:

– Отвали, шмакодявка! Ты – меня – учить?!

И – на меня.

Тут Женька подбегает:

– Он не шмакодявка! Костя – дежурный. Вот представь: ты будешь тоже дежурить, а по перилам поедет десятиклассник или одиннадцатиклассник, к примеру. Ты его остановишь?

– Ну, – соглашается девятиклассник.

– Вот и мы тоже заботимся о твоем здоровье.

Девятиклассник нехотя слезает с перил. Если бы он не слез, то мы позвали бы других ребят и справились бы, конечно, но лучше убеждением. Так мы и дежурили.

На следующей переменке мы только встали, смотрю: руки в брюки, бежит какой-то десятиклассник, нет, даже одиннадцатиклассник, в сером костюме. Я его со спины видел. И так быстро бежит, аж через три ступеньки перепрыгивает.

Думаю, вдруг сорвется – убьется ведь. Ну я и крикнул ему строго:

– Постой! Ты куда бежишь? Бегать нельзя. Лестница ведь крутая.

Он вдруг остановился, повернулся ко мне. И – о господи! – это оказался… наш учитель по географии и одновременно директор Сан Саныч. Посмотрел на меня, вынул руки из карманов и пошел тише.

Женька как узнал, сразу выдал:

– Вляпался ты. Теперь жди двойки по географии.

У меня даже настроение упало. География у нас была на следующий день. Я весь вечер сидел, телик не смотрел, только чуть-чуть «Друзей», всю географию выучил. Им там в Америке хорошо, тепло. А у нас на дворе минус двадцать, и у меня двойка наклевывается.

Так выучил географию, ну думаю, не подцепишься. Даже к маме пришел:

– Проверь меня, ма.

Мама проверила и говорит:

– Ты у меня, Котофей (это она меня всегда так ласково называет), прямо Миклухо-Маклай.

На следующий день на уроке географии я сидел ни жив ни мертв. Но смотрю, всех вызвали уже, даже Женьку. Женька получил четверку и очень довольный, улыбающийся, сел за парту.

– Не дрейфь, – говорит он мне, – раз мне четвёрку поставил, значит, он на тебя не сердится, ведь я с тобой дежурил – он видел. Мы с тобой как бы сообщники.

Я даже повеселел. А перед звонком Сан Саныч сказал:

– Ребята, минуточку! Я знаю, ваш класс дежурный. Вы очень хорошо дежурите, особенно Костя. Бегать по лестницам никому не безопасно, как детям, так и взрослым. Все одинаково должны беречься и соблюдать правила поведения.

Ребята с недоумением посмотрели на меня, а потом я им все рассказал. Они долго смеялись, а Женька гордился:

– Перед законом все равны.

Соло на двоих

Наша джаз-банда, как мы ее называем, начиналась… ну, конечно, с «Серенады солнечной долины» Глена Миллера – па-барам-бам – с классики.

Наш руководитель Владимир Романович – заводной мужик, сразу видно – это его дело. Стоит с палочкой, а все его туловище, руки, ноги такт отбивают. Саксофонисты впереди сидят, трубачи стоят.

Я играю первую трубу. Рядом стоит Саша. Он выше меня, и мы оба претендуем на соло. Соло играть ответственно. Не дай бог собьешься – весь оркестр подведешь. Зато все аплодисменты твои. За соло мы соревнуемся. Нам раздают ноты. Кто лучше сыграет – того и соло.

Но иногда бывает по-другому: Саша вытянется весь, под метр девяносто получится, выпятит грудь и станет, как великан, и скажет басисто (он уже в десятом классе):

– Костя, чье соло?

И тут сразу понятно – чье соло. Что мои метр шестьдесят в сравнении с ним?! Но я тоже весь вытягиваюсь и кричу что есть мочи:

– Мое!

Тогда Саша так, чтобы никто не видел, показывает мне увесистый кулак. Но я делаю вид, что не обращаю внимания: «Тьфу на вас!» Впрочем, Саша парень ничего. Он просто поздно начал играть на трубе и, естественно, как каждый мужчина, хочет быть первым, но быть первым всегда нелегко.

Наш джаз-оркестр выступал и на кондитерской фабрике (нам надавали конфет по килограмму, тогда моя мама гордо сказала: «Добытчик!»), и во дворце Кшесинской, и в клубах, и даже в джаз-филармоник-холле Давида Голощекина. Но вот Владимир Романович объявил:

– Ребята, через две недели выступаем на смотре джаз-оркестров. Ответственно!

Каждый день после уроков – репетиция. Я играю соло в двух вещах, и Саша тоже в двух. А теперь мы начали разучивать еще одну новую. Кто будет играть соло? Это «Караван» Дюка Эллингтона. Я даже в школу не пошел, маме сказал, что горло болит. А сам взял трубу и играю. Час, два, три… У меня и диск есть Дюка Эллингтона, а там «Караван». Я диск поставил и свою игру с записью сравнил. Вроде у меня даже лучше получается. Пришел на репетицию, а Владимир Романович говорит:

– Ну ребята, играйте. Кто первый? Давай, Костя.

Я взял трубу и заиграл, и ясно себе представил, как караван с верблюдами не спеша движется по пустыне. Палит солнце, жарко, пить хочется…

– Хорошо, – похвалил Владимир Романович. – Ну теперь давай ты, Саша.

Саша настроил трубу и заиграл. И у него получилось хорошо и артистично.

«Наверное, тоже в школу не ходил, – подумал я, – готовился».

– Ну, что будем делать? – опять начал Владимир Романович. – Чье соло?

Ребята молчали. Мы с Сашей пожали плечами.

– Что ж, – заключил Владимир Романович, – будем тянуть жребий.

Он взял спички, у одной отломил кусочек и сказал:

– Кто вытянет длинную, будет играть соло. Первым тянет Костя, раз он поменьше.

Я долго смотрел на спички и наконец потянул… Короткая!

Вот так всегда: если не выучу какой-нибудь раздел по географии, меня обязательно спросят, а выучу – не спрашивают. Это про меня смешной французский фильм «Невезучие» с таким худеньким блондинистым Пьером Ришаром (я этот фильм часто по видику кручу, особенно когда грустно или плохое настроение).

Саша улыбнулся, похлопал меня по плечу:

– Ничего, Костяк, не везет в спичках, повезет в любви.

Все засмеялись. Но у меня настроение было ужасное. Потом, правда, когда стали репетировать, улучшилось, потому что это хорошая музыка – джаз. Джаз – музыка для души.

И вот в среду мы поехали на конкурс. В зале было битком. В первом ряду – жюри: такие деловые мужчины и даже одна женщина.

Первым выступал студенческий джаз. Лучше всего у них получилась вещь «На балу у лесорубов».

Когда нас объявили, мы поклонились, немного понастраивали инструменты и начали. Игра ладилась. Игорь сыграл уверенно свое соло на саксофоне, постукивая ногой в такт мелодии, потом была очередь Саши. Он поднес трубу к губам и хорошо сначала играл, а потом то ли губы у него устали, то ли еще что-то, но он дал «петуха», то есть труба у него заскрипела, как телега, у которой забыли смазать колеса.

И тут я, стоя рядом с Сашей, громко, на весь зал, рассмеялся. Мне было так хорошо, что товарищ сыграл плохо, ведь я мог сыграть лучше, потому я и не скрывал своего веселья. Смех мой, наверное, был слышен даже в конце зала.

Но кроме меня, почему-то никто не смеялся, а все ребята из нашего оркестра, и даже Владимир Романович, смотрели на меня грустно. Я поперхнулся своим смехом, и вдруг как-то сразу до меня дошло то, что никак не доходило раньше. Я понял, что мы – джаз-банда – одно целое, одна команда, и если у кого-то что-то не получается, то не радоваться надо, а наоборот. Но я это понял слишком поздно, когда мой смех уже одиноко прозвучал в зале.

Математика – великая вещь!

Во втором полугодии у нас сменился преподаватель по математике. Вместо Андрона Николаевича, которого мы прозвали «Эскадрон» за внешнее сходство с Олегом Газмановым, в класс вошел седенький старичок небольшого роста. Женька сразу же назвал его «Божьим Одуванчиком». Но очень скоро мы увидели, что Божий Одуванчик вовсе не такой уж тихий, каким казался с виду: он никогда не пускал опоздавших и проверял домашние задания на каждом уроке.

На первом же занятии Сергей Алексеевич (так звали Божьего Одуванчика) сказал, что если кто будет активно работать на уроке и не получит ни одной плохой отметки, то будет освобожден от четвертной контрольной. Мы с Женькой сразу же решили, что это к нам не относится. Ведь для того, чтобы получать пятерки, надо дома все вечера заниматься и не смотреть «Крутого Уокера». Это не для нас, решили мы с Женькой.