У черты заката. Ступи за ограду - Юрий Слепухин

Лучше быть не одному, это верно. Но если так случилось, если так сложилась твоя судьба — неужели действительно ты ничего не можешь?

Внутренняя свобода. Способность отказаться от всего ради права чувствовать себя свободным — разве это мало? Пусть ты ничего не можешь сделать, но ты можешь не делать того, что требуют от тебя флетчеры и альтвангеры, ты можешь плюнуть им в глаза и остаться свободным, можешь оставить им их доллары и оставить себе свою свободу. Свою непроданную свободу! Разве не этого он хотел?

Вечером Фрэнк сидел на скамейке в разбитом на холме сквере возле порта, наслаждался прохладой и посматривал на какого-то бронзового генерала с протянутой рукой, сидящего перед ним на вздыбленном коне. Три года назад Трикси называла ему имя генерала, но он позабыл. Он сидел и думал о том, как позвонить Трикси и что ей сказать.

Дело в том, что о своем решении ехать в Аргентину он ничего ей не сообщил. Это, наверное, было глупо, но написать он так и не решился. У него все время было такое чувство, что он собирается непрошеным вселиться в чужой дом, и никак не мог сообразить, что в таком случае более уместно — известить хозяйку заранее или уже после вселения поставить ее перед совершившимся фактом.

В глубине души он опасался, что Трикси, узнав о его намерении, решительно этому воспротивится. Поэтому он трусливо обо всем умолчал, всячески увертывался от вопросов относительно его планов на будущее и сейчас чувствовал себя мелким негодяем.

«Ну что ж, — подумал он наконец, — паспорт со мной, в конце концов могу завтра же сесть на обратный пароход. Конечно, порядочный человек так бы не поступил, и Трикси будет совершенно права, если встретит меня хорошим пинком».

Решив, что отсрочкой положения не исправишь, Фрэнк поднялся и, вздыхая, поплелся на поиски ближайшего телефона.

Номер он знал наизусть — слишком часто смотрел на страничку, где он был записан рукою Трикси. И она сама ему ответила. Она спросила что-то по-испански, он не понял что, но голос узнал сразу.

— Хелло, — сказал он и издал какой-то идиотский смешок. — Это я, Трик… Беатрис, я хочу сказать. Это Хартфилд говорит.

На другом конце провода наступило молчание — такое долгое, что он уже представил себе совершенно отчетливо, как Трикси положила трубку и на цыпочках выходит из комнаты. Но тут же он услышал ее голос снова.

— Фрэнк? — спросила Беатрис изумленно и недоверчиво. — Вы? Как вы звоните — по «межамериканскому»? Почему вас так хорошо слышно?

Фрэнк кашлянул и поправил галстук. В кабине было невыносимо душно, за минуту он весь покрылся испариной.

— Нет, я отсюда, — сказал он. — Ну, возле памятника… где мы тогда сидели, помните? Я хочу сказать, что я вообще в Байресе… Сегодня приехал. Утром.

— Господи, — тихо ахнула Беатрис и снова замолчала. — Вы это серьезно, Фрэнк?

— Ну да. — Он еще раз кашлянул и повертел шеей, вывинчивая ее из воротничка. — Я могу показаться, если не верите…

— Ну конечно! — воскликнула Беатрис. — Приезжайте немедленно, и папа как раз дома! Господи, я просто поверить не могу… Почему же вы ничего не написали раньше, Фрэнк?

— Видите ли… У меня не было полной уверенности, что…

Он умолк, просто не зная, как еще выворачиваться.

— Ну хорошо, — сказала Беатрис, — вы мне все расскажете, только приезжайте скорее! Около какого вы памятника, вы сказали?

— Какой-то генерал на лошади. — Фрэнк оглянулся и посмотрел сквозь стекло кабины. — В треуголке. И еще тут рядом маленький небоскреб, наверху неоновая реклама «Уэллз»…

— Ну да, да, площадь Сан-Мартин, понимаю, — нетерпеливо прервала Беатрис. — Можно ехать по Санта-Фе номером… Или лучше ловите такси — так скорее. Помните, как их останавливать? Можно в любом месте, если красный фонарик — значит, свободно. Я жду, Фрэнк!

Через двадцать минут такси затормозило у знакомого дома.

— Здесь, — сказал шофер и для убедительности потыкал пальцем, указывая пассажиру на овальную дощечку с номером. — Здесь, здесь!

— Thank you, — сказал Фрэнк. — Я все понимай.

Расплатившись, он вышел из машины, сдерживая желание побежать.

Беатрис встретила его в дверях — очевидно, она видела из окна, как он подъехал. В первую секунду Фрэнк даже ничего не сказал — просто смотрел. Она была в черном костюме и выглядела взрослее, чем была год назад в Бельгии; может быть, ее изменила прическа греческим узлом, кроме того, она как будто стала выше, а глаза — еще больше, и вся она была какая-то немного не та, какою он знал ее раньше.

— Здравствуйте, Фрэнк, — сказала она сдержанно. — Я рада, что вы приехали. Входите, пожалуйста.

Да, она действительно была рада его приезду и не могла скрыть эту радость, говоря с ним по телефону, но сейчас, увидев его глаза, которые смотрели на нее, как три года назад, с тем же самым выражением, она сразу вспомнила все случившееся этим летом и почувствовала, что не имеет права на этот взгляд, что Фрэнк смотрел бы на нее совсем иначе, знай он правду, и что самый страшный обман она совершает именно сейчас, позволяя ему смотреть на нее такими глазами и видеть в ней прежнюю Трикси…

Все это мгновенно промелькнуло в ее сознании и связало ее движения и изменило голос. Она говорила сейчас совсем не так, как полчаса назад, по телефону. И Фрэнк сразу это заметил.

Сердце его снова упало. Что, если она говорит это просто из вежливости?

— Я не был уверен, — пробормотал он. — Я боялся, что вы не… не одобрите моего решения… Как поживает мистер Альварадо?

— Хорошо, благодарю вас, — сказала Беатрис. — Он очень доволен тем, что смог вернуться к преподавательской деятельности. Да вот и он сам. Ола, папа!

Мистер Альварадо спустился по лестнице, не касаясь перил, — такой же прямой и корректный, как три года назад. Он обнял Фрэнка и похлопал его по спине.

— Рад за вас, мой друг, — сказал он, медленно выговаривая слова со своим тщательным английским произношением. — Очень за вас рад.

— Честно говоря, сэр, — застенчиво улыбнулся Фрэнк, — я не совсем в том положении, которое может радовать…

— Почему? Жаль, разумеется, что вам пришлось покинуть родину, но бывают моменты, когда и это отступает на задний план перед чем-то более важным. Дора, проси мистера Хартфилда наверх, через полчаса я к вам присоединюсь…

Честно говоря, Фрэнку очень хотелось, чтобы эти полчаса прошли как можно скорее. Оказавшись наедине с Беатрис в старой гостиной, где тоже ничего не изменилось за три прошедших года, он еще больше почувствовал себя непрошеным гостем, чужаком. Вокруг стояла та же мебель, и те же пожелтевшие гравюры висели на выцветших штофных обоях, но Беатрис, его Трикси, — она была совсем не та. Не та, что три года назад, и даже не та, что в прошлом году в Брюсселе.

— Беатрис, — сказал он, обменявшись с нею несколькими незначительными фразами о жаркой погоде и о своем плавании. — Беатрис, может быть, будет лучше, если вы прямо скажете мне, чтобы я ушел и никогда больше вас не видел?

— Вы все еще мне не верите, — отозвалась она. — Я понимаю, что у вас есть для этого все основания. Но если мои слова еще хоть капельку что-то для вас значат — поверьте в мою искренность сейчас. Неужели вы думаете, что я не сумела бы разыграть перед вами любую радость, если бы хотела вас обманывать?

— Я понимаю. И я вам верю, как всегда верил. Но я ведь вижу, Беатрис, что вам сейчас со мной тяжело…

Беатрис помолчала.

— Это не то слово, Фрэнк, — сказала она тихо. — Мне с вами трудно. Но есть трудности, от которых нельзя уходить.

Фрэнк сосредоточенно изучал сложный рисунок паркета.

— Вы как-то написали, Беатрис… что причинили мне «огромное зло», — я повторяю ваши слова… Так вот, я хотел бы, чтобы вы поняли… это очень важно и для вас, и для меня… что никакого зла мне не причинили. Я не стану обманывать и говорить вам, что никогда не испытывал из-за вас боли… Но потом я понял, что ничто в жизни не пропадает зря… даже горе. Я думаю, что моя жизнь была бы просто беднее, не будь вас.

— Фрэнк, — сказала Беатрис очень тихо, с трудом. — Есть одно обстоятельство… которое должно совершенно изменить ваше мнение обо мне…

Она подняла голову и посмотрела прямо на него, и Фрэнку стало вдруг очень страшно — как никогда в жизни; он понял, что сейчас услышит что-то очень плохое, и уже готов был крикнуть «не надо», но Беатрис снова заговорила.

— Вы должны знать, — сказала она с каким-то странным спокойствием, глядя ему в глаза, — что в этом году… несколько месяцев назад… я изменила вам и изменила памяти человека, ради которого когда-то нарушила нашу помолвку. Вы хорошо меня поняли? Я изменила в самом прямом и точном смысле. Я стала любовницей другого.