Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Кажется, и я понравилась старикам. Моя любезность, мой внешний вид, – безукоризненно изящный туалет, модная прическа, быстрая и легкая походка – очаровали madame Tessier, и она не перестает говорить мне комплименты.

– Какой у вас чудный цвет лица! И как вы хорошо одеваетесь, с каким вкусом… точно парижанка, право, – говорила она, глядя на мои платья, когда я разбиралась в своих вещах.

Я уверила ее, что не трачу много денег на платья, что привезла из России кое-какие старые вещи и только переделала их здесь.

Madame Tessier с видом знатока качала головой:

– Во всяком случае, вы отлично справляетесь с своим туалетом. А вот я так ленива стала. В прошлом году купила пеньюар – и она притащила из cabinet de toilette183 светло-голубой пеньюар с белой вставкой.

Мне надо было сделать над собой усилие, чтобы не рассмеяться, но бесконечное добродушие, с каким madame Tessier рассказывала о своем пеньюаре, уничтожало в корне всякую насмешку… Ну, что ж, ведь она действительно выглядит моложе своих шестидесяти четырех лет, – отчего же бы и не носить ей голубых капотов?..

Я иногда сама на себя досадую, зачем так скоро усвоила эту французскую внешнюю любезность. То ли дело англичане: те всюду возят с собой свои привычки, не подчиняясь ничьим обычаям. А мы – наоборот: ничего, кажется, кроме чаю, да и то без самовара, с собой не привозим. С удивительной легкостью и быстротой схватываем чуждое произношение, с готовностью подчиняемся чуждым обычаям.

Пресловутая славянская гибкость натуры! Не в этом ли причина нашей слабости – что мы недостаточно тверды сами в себе?

5 ноября, вторник.

Все смотрю на склянку – много ли осталось, скоро ли можно будет написать ему.

7 ноября, четверг.

Сегодня ровно две недели, как я видела его… и впереди увижу опять. О, какое это чудное время, между двумя днями, когда вся живешь воспоминаниями о прошедшем и надеждой на будущее!

Я не думаю о том, что будет дальше. Я закрываю глаза на будущее, оно слишком страшно, чтобы думать о нем…

Мне так хорошо теперь… Я – здесь, вблизи от него и скоро увижу его…

9 ноября, суббота.

Вчера пригласила madame Tessier пить чай. Она пришла в восторг от thé russe, и мы дружески беседовали целых два часа.

Она рассказала о соседях, но не о всех, а только о выдающихся – их ведь так много, что и знать трудно.

Напротив нас, оказалось, живет французская женщина-адвокат Жанна Шовэн, – под ней в прошлом году жила романистка Marcel Finayre, а внизу, в нашем доме как раз под нами – тоже писательница Кларанс.

И madame Tessier знает ее лично и бывает у нее.

– Это преинтересная особа; у нее вторники, собираются артисты, писатели. Я, конечно, стара для этого общества и воспитана была иначе, но все-таки люблю иногда сойти к ней. Там так весело, и мне приятно смотреть на эту молодежь. И сама Кларанс – очень милая девушка. Конечно, эта среда артистов и писателей очень свободная, но – не мое дело, как она живет, я знаю только, что это очень симпатичная молодая особа.

Madame Tessier, при ее возрасте и воспитании, уже не раз приятно удивляла меня своими широкими терпимыми взглядами, хотя бы самому передовому интеллигенту впору.

– И у ней бывает ваш соотечественник скульптор Карзи, Карей… какие трудные эти русские имена… вот, вот – вспомнила – Karsinsky. Я рассказала, что сдала комнату русской студентке, и он тотчас же спросил: «красивая она?»

– Он мог бы и не спрашивать, – заметила я, задетая бесцеремонным тоном этого вопроса за глаза.

Но для madame Tessier, как для француженки, вопрос этот был вполне естествен.

– Отчего же не спросить? Я ответила – Elle est très, très gentille, votre compatriote, monsieur Karsinsky184. Ему очень интересно познакомиться. И Кларанс тоже говорила: «Вы ее приводите ко мне». Если хотите, я познакомлю вас с ней. Вам будет интересно.

Я с удовольствием согласилась и спросила: что же пишет эта Кларанс, какие романы?

– Знаете ли, я нахожу их немного слишком… вольными… для женщины… Есть у меня один ее том, если хотите, я дам вам прочесть, только…

И madame Tessier запнулась. Я рассмеялась и стала уверять ее, что она все-таки с предрассудками, что нравственность должна быть одна для обоих полов, и отчего же женщине и не написать более или менее «вольного романа», когда мужчины на практике проделывают ежедневно то же?

Но madame Tessier на этот раз стояла на своем:

– Вы не читали, вот сначала прочтите.

И она принесла мне небольшой томик «Passions terribles»185. О, какое забористое заглавие! посмотрим, что это за роман!

10 ноября, воскресенье.

Сегодня написала ему письмо… если бы он мог между этими сухими краткими строчками увидеть всю бездну страдания моего сердца, все мое горе, все мое отчаяние…

11 ноября, понедельник.

Пробежала роман Кларанс. Действительно, права madame Tessier, с той только разницей, что писать такие романы одинаково «чересчур» и для женщины и для мужчины. Это был такой откровенно сладострастный роман, какого я никогда еще не читывала. Тут были и «гибкие тела», и «шелковистые ткани», и «надушенные юбки», и «оргии ночи», и «le sang chaud de la luxure»…186 Смелая и откровенная фантазия, но без таланта Золя… И если роман сам по себе, кроме слога, никаких других достоинств не имеет – его автор должен был представлять очень интересную личность…

12 ноября, вторник.

Madame Tessier после завтрака предупредила меня, что сегодня, в пять часов, мы сойдем вниз к Кларанс. Это значило – одеться.

В пять часов я вошла в столовую – и ахнула. Madame Tessier была великолепна: черное атласное платье с бархатным воланом и тюлевой вставкой; черная шляпа с белыми розами, подвитая, напудренная, с ярко-розовыми губами от фиксатуара – под вуалеткой с круглыми черными мушками – она казалась совсем свежей сорокапятилетней женщиной… Я рассыпалась в комплиментах и скорее докончила свой туалет, стараясь не ударить лицом в грязь рядом с такой великолепной дамой.

Внутренне вся эта церемония очень забавляла меня: я надевала нарядный корсаж, меховую пелерину и большую черную шляпу à la Rembrandt – с длинным пером… для того, чтобы сойти с лестницы и позвониться внизу.

Это было смешно и весело. Мы сошли с торжественной медлительностью: полнота madame Tessier, несмотря на корсет, мешает окончательно свободе ее движений, и она не может ходить быстро.

Мы позвонили. Отворилась дверь, и в полумраке прихожей мелькнуло бледное, красивое молодое лицо, и маленькая тонкая фигурка, хромая, отошла,