Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было несколько новых лиц. Кроме писательницы сентиментальных романов – еще две, одна молодая красивая брюнетка, в ярко-красном платье, другая – блондинка неопределенных лет, высокая и тонкая, с пышно взбитой прической и подведенными глазами.
Я уже начинаю привыкать, что в Париже употребление косметики не есть признак какой-либо одной категории женщин, как у нас, а общераспространенная привычка. Первое же время по приезде я, со всей провинциальной наивностью, всякую накрашенную женщину принимала за кокотку.
Музыканты играли очень недурно, как настоящие артисты. Henry, живой, как ртуть, не мог спокойно сидеть на месте: он, казалось, с нетерпением ожидал, скоро ли кончится концерт, чтобы показать свои таланты.
Кларанс потихоньку, чтобы не мешать игре, рассказывала мне его биографию.
– Вы услышите от него всякие анекдоты… скабрезные, а в сущности, он сам ведет очень скромную жизнь, работает не покладая рук, беден как Иов: живет всего на 55 франков в месяц, стипендиат города Тулузы; сам готовит себе обед, при этом – всегда весел, всегда в хорошем настроении, ни на что не жалуется. Предупреждаю вас, что бы вы ни услышали здесь, знайте одно – здесь нет дурных людей.
Henry легким прыжком очутился около нас и признался мне в любви.
Кларанс готова была опять разразиться смехом во все горло, но музыканты кончили играть, раздались аплодисменты.
Опять надо было представить меня новым посетителям. Henry сел за фортепиано, перебирая клавиши.
– Ну, теперь, господа, споем нашу родную песню, – предложила Кларанс. – Madame Carvolli, к пианино! Henry – сюда, вы – Дериссе, поете? нет? Ну, начнем… Henry – вы запевайте.
Лицо художника стало вдруг серьезно, и он запел прекрасным баритоном.
Звуки бесшабашной веселой песни, казалось, раздвигали стены этой маленькой гостиной и далеко уносили всех присутствующих под благодатное южное небо, – в счастливую страну, залитую солнцем.
Ah, Toulouse! – раздался мощный и гордый припев, и волна беззаботного веселья разливалась в комнате и захватывала всех… у меня сердце замирало, – не знаю отчего… И невольно вспомнились печальные напевы моей родины.
И когда Henry, весь красный, усталый, отирая пот со лба, отошел от пианино – все не сразу заговорили, точно эти чарующие звуки удерживали еще всех в своей власти…
– Какова же должна быть у вас жизнь – там, на юге Франции? – с невольной завистью к этой способности наслаждаться жизнью воскликнула я.
– О, жизнь у нас хороша! Солнце сияет, мы вечно веселимся. Поэзия, искусство, женщины, любовь – что может быть лучше жизни? – с увлечением объяснял мне Henry, становясь на колени. – Полюбите меня, а? отчего? – и он вертелся как волчок, возбуждая общий смех.
Я и не заметила, как высокая блондинка с подведенными глазами подошла к пианино, музыкант взял первые аккорды аккомпанемента:
Les beaux jours vont enfin renaître.
Le voici Avril embaumé!
Un frisson d’amour me pénètre
Viens! mon bien aimé!..201 —
пронеслись и замерли нежные, ласкающие звуки.
И этот музыкальный призыв заставил смолкнуть начавшиеся было разговоры, и Henry затих, присмирел, сидя у моих ног.
Я вся встрепенулась и жадно ловила каждый звук, каждое слово.
Ils ont fui, les longs soirs moroses,
Déjà le jardin parfumé
Se remplit d’oiseaux et de roses –
Viens! mon bien-aimé!202
И я не могу ему это сказать. Никогда… Все мое сердце зовет его, но сказать… невозможно…
Эти нежные звуки острою болью проникали в душу, и, однако, я слушала и слушала, вся дрожа, стараясь удержать рыдания, сидеть спокойно, чтобы никто ничего не заметил…
Soleil, de ta brillante ivresse,
J’ai senti mon coeur enflammé,
Plus enivrante est ta caresse –
Viens! mon bien-aimé!
Tout se tait; de millions d’étoiles
Le ciel profond est parsemé
Quand sur nous la nuit met ses voiles:
Viens! mon bien-aimé!203
Замер в последний раз призыв любви. Я поскорее вышла в коридор и приотворила входную дверь… слезы душили меня.
Струя холодного ночного воздуха освежила, привела меня в себя.
Я услышала за собой шорох женского платья и обернулась: в темноте краснело платье брюнетки.
– Я последовала вашему примеру – тоже вышла освежиться, в гостиной так жарко.
Я подвинулась, чтобы дать ей место у приотворенной двери, радуясь, что все объясняется так просто и легко для других.
А красивая дама продолжала:
– Вы часто здесь бываете? Я в первый раз.
– Я – второй. Меня недавно познакомила с ней хозяйка, я снимаю комнату наверху.
– А, так вы студентка? Я тоже недавно кончила Ecole des Hautes Etudes.
– Чем вы занимались?
– Латинской эпиграфией. Моя теза была напечатана на счет факультета; профессора одобрили… – скромно прибавила она.
Это меня заинтересовало. Она говорила по-французски слишком хорошо для иностранки, но француженкой быть не могла: здесь женщины не станут заниматься археологией. Я спросила, откуда она.
– Я румынка, муж тоже, моя фамилия – Васкареско. Он занимается здесь в психометрической лаборатории. Целый день занят. Мне было ужасно скучно одной дома, я и поступила в Ecole des Hautes Etudes. Все-таки на три года были занятия.
Я с любопытством посмотрела на эту красавицу, которая занималась латинской эпиграфией и писала тезу… от скуки.
Прежде развлекались всяким вздором, теперь, в наше время всяческого прогресса – и наука уж не так недоступна.
Нам стало холодно, и, затворив дверь, мы вернулись в гостиную. Румынка посмотрела на часы и извлекла из кресла своего мужа, высокого господина с правильным бритым лицом, что придавало ему наружность актера. Он сидел неподвижно и, казалось, что-то созерцал, не принимая участия в общем разговоре. Оба они, и муж и жена, своими сдержанными, корректными манерами совсем не гармонировали с остальным обществом, и видно было, что они тут случайные гости. Кларанс стала их удерживать, они настаивали и простились. Встали и музыканты, которым надо было ехать далеко на Монмартр.
После их ухода – веселье оставшихся, не сдерживаемое более ничьими посторонними элементами – разошлось вовсю.
Henry был неистощим: он прыгал, представлял балерину, певцов, певиц – сочинял целые комические сцены, рассказывал неприличные анекдоты.
Все покатывались со смеху.
– Henry, la cuvette!204 представьте la cuvette! – кричала Кларанс.
Что бы это такое могло быть? – недоумевала я и, видя, что все смеются – тоже улыбалась. Должно быть, это уж что-то необыкновенное, – все очень оживились и хором поддержали просьбу Кларанс.
Henry ушел за портьеру. Все присутствующие притихли, молча улыбаясь. Кларанс давилась от смеха, закрывая рот платком.
