Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

– Значит, вы не даете мне высказать, – спокойно возразил он. – Я хотел сказать, что вы не имеете нравственного права распоряжаться своею жизнью. Каждый ответствен за себя. Другие будут работать на этом поприще – прекрасно, но у вас, быть может, есть способности, которыми они не обладают. И вы должны развивать их и стараться быть полезной, сами лично.

Я сидела и слушала слова, которые пробуждали во мне что-то хорошее, какую-то веру в себя; его голос звучал так ласково, так гармонично, и весь он со своим серьезным лицом, прекрасными голубыми глазами казался мне существом лучше, выше всех, кого я когда-либо знала.

– Ну, а как теперь ваше настроение?

Он меня спрашивал об этом! Страдание острое как лезвие ножа, охватило меня всю… Ведь этот человек, которого я так люблю – не любит меня. И, несмотря на все самообладание, глухое рыдание вырвалось у меня, и я отвернулась.

– Значит, вы находитесь по-прежнему в угнетенном состоянии? Voyons… Надо же быть мужественною. Помните одно библейское изречение: violenti rapiunt illud.. Что же делать, если жизнь так устроена; она тяжела – согласен… я сам не хотел бы иметь детей. Но раз мы уже родились, то наш долг стараться делать все возможно лучше и совершенствоваться самим.

Он вздохнул, подвинул к себе чернильницу и взял лист бумаги.

– Я дам вам лекарство… Вот, Valériane d’ammoniaque de Pierlot. Принимайте ежедневно три раза чайную ложку в полстакане сахарной воды. Когда кончите – приходите сюда. И если вы думаете, что я могу служить вам нравственной опорой – всегда сделаю все, что в моих силах…

Он проводил меня до дверей, и я ушла… почти счастливая тем, что опять могу увидеть его.

25 октября, пятница.

Мой товарищ Андрэ Бертье вернулся с вакаций. Тотчас же побежал в пансион, где я жила весной, узнал мой настоящий адрес… и сидел в моей комнате, весь сияющий, счастливый…

– Oh, mademoiselle! я с ума сходил от отчаяния, не видя вас! так долго тянулись эти вакации, так долго! И какая вы жестокая! отчего не писали мне? отчего не ответили мне на мое последнее письмо?

Я с трудом припоминала… да, ведь это правда, – он писал, и я, кажется, один раз ему написала, после этой истории с немцем; потом – право, не до того было.

Я хотела так и ответить ему шутя, но при взгляде на его лицо запнулась. Столько искренней любви, столько преданности было в этих больших черных глазах, во всем выражении его красивого юношеского лица.

Вот что значит вместе готовиться к экзаменам по утрам в Jardin des Plantes!180 Мне стало жаль бедного Андрэ. И я сочинила какую-то историю, из которой он мог ясно понять, что невозможно было ответить ему, что в Лондоне решительно теряешь голову.

Он успокоился и смотрел на меня, блаженно улыбаясь, пока я приготовляла чай… и уходя – робко, почтительно поцеловал мне руку… Что мне с ним делать?

27 октября, воскресенье.

Лавочка Мерсье в Villa Medicis181 служит справочным бюро для ее обитателей; я беру у них молоко.

Сегодня спустилась туда, рассказала о своем несчастном положении и о трех пианино, чем и вызвала живейшее сочувствие лавочника и его жены. И они тотчас же сообщили мне, что сдаются две комнаты в двух зданиях; одна в квартире, другая комната – в семье. О счастье! одна жилица – и нет другого пианино! Уже одно это заставляло снять комнату, не раздумывая долго и даже не видав ее…

Я оделась получше, наученная горьким опытом, во все время переговоров не переставала любезно улыбаться, – и хозяйка, которая сдавала салон и не хотела взять менее 40 франков, что мне было дорого – сбавила два: – Par ce que vous êtes gracieuse, mademoiselle, vous me plaisez, j’aimerais vois avoir comme locataire182. Я с торжеством вернулась и заявила madame Torchet, что переезжаю из-за трех пианино. Хитрая старуха притворилась, будто она тут ни при чем, и потребовала было платы за две недели. Но я храбро пригрозила ей довести дело до мирового судьи – за неисполнение условий тишины и спокойствия – она струсила и замолчала.

28 октября, понедельник.

Сегодня в Guild был реферат Пелиссье о поездке в Севенны. По окончании, когда мы все столпились около стола, чтобы рассмотреть фотографии – мисс Williorux подвела к референту высокую полную даму в пенсне.

– Позвольте представить вам одну из моих учениц… мисс Норт, из Новой Зеландии. Знаете, в этой колонии женщины вотируют, не то что мы здесь.

Пелиссье любезно раскланялся, а я во все глаза смотрела на женщину, имевшую политические права. Ничего особенного: женщина, как все женщины, а все-таки уже одно сознание, что у нее есть права, которых нет ни у одной женщины в Европе, отличает ее от других смертных.

Мисс Норт и Пелиссье подошли к карте Новой Зеландии, повешенной на стене. Он, очевидно, спрашивал ее о чем-то, и я увидела, как она указывала ему на карте города и реки.

Я подошла и встала рядом с ними.

– Вот это антипод Парижа, здесь – неподалеку от Christ-Murch’a, – указала мисс Норт город на южной части острова, как раз под нами.

Было как-то странно слышать эти слова. Действительно, Париж своего рода центр мира, куда съезжаются люди обоих полушарий. В прошлом году я встречалась только с американцами да неграми; теперь – увидала и австралийцев.

Я смотрела на черную точку и думала, что и под антиподами те же люди, и у них те же страдания, те же радости, что и у нас… Как велика, как важна наша личность в нашем сознании – и как мы ничтожны сравнительно с миром!

29 октября, вторник.

Зашла еще раз в музей Гимэ. Меня влечет туда какая-то сила.

Спокойствие Нирваны!

Когда смотришь на эти бесчисленные статуи Будды, на эти лица, полные глубокого внутреннего спокойствия – как бы отрешаешься от земли, и кажется, что от этих статуй исходит и передается такое ясное, безмятежное, сверхчеловеческое состояние души.

30 октября, среда.

Понемногу переношу свои вещи к Madame Тессье. Бертье вызвался помогать, и у меня не хватило духа отказать ему в этом удовольствии.

1 ноября, пятница.

Пошла сегодня на русскую вечеринку. Давно не видала соотечественников. Узнала, что в зале находятся муж и жена Муратовы, приехавшие из Петербурга. Они меня очень интересовали. Оба – известные в интеллигентных кругах Москвы и Петербурга общественные деятели, он, кроме того, и беллетрист… и я обрадовалась возможности познакомиться с ними. Дервальд их знает, – они работали в одном журнале. Я подумала,