Толкование Евангелия - Гладков

Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией

75 (Лк. 22, 69)».

Желая добиться более точного, прямого ответа на предложенный вопрос, все члены синедриона, как бы в один голос, спросили:

итак, Ты Сын Божий?

Вы сами

говорите, что Я Сын Божий, — сказал Иисус; и этот ответ был принят как утвердительный на предложенный вопрос (Лк. 22, 70).

И сказали тогда все члены синедриона:

какое еще нужно нам свидетельство? ибо мы сами слышали из уст Его.

Признав Иисуса виновным в том, что он выдает Себя за Мессию, синедрион приговорил Его к смертной казни, по закону смертный приговор Моисея. Но лжемессия мог быть опасен и для римской власти, мог произвести возмущение в народе и восстать против кесаря; поэтому, по мнению синедриона, Иисус подлежал смерти и по римским законам. Как бы то ни было, но синедрион, сохранив еще за собой право судить виновных в религиозных преступлениях, лишен уже был права приводить в исполнение смертные приговоры без разрешения или утверждения римской власти. Вот почему синедрион, признав Иисуса повинным смерти, должен был представить свой приговор на утверждение римского правителя, Пилата. Откладывать это дело до окончания праздника пасхи, наступавшего с вечера того дня, синедрион находил опасным, и потому решил немедленно, в полном составе своем, идти к Пилату и требовать утверждения и немедленного исполнения приговора. И поднялось все множество их, чтобы идти к Пилату.

Появление Иуды, его раскаяние и смерть

Но не успели они еще выйти из зала суда, как вошел туда Иуда-предатель. При виде осужденного и связанного Иисуса раскаяние стало мучить его, и он торжественно заявил первосвященникам и старейшинам:

согрешил я, предав кровь невинную (Мф. 27, 4).

Казалось бы, что раскаяние Иуды должно было тронуть судей и доказать им их судебную ошибку в только что произнесенном приговоре; на самом же деле они, вполне соглашаясь с Иудой, что намереваются пролить кровь

невинную, спешили как можно скорее пролить ее; и потому, преодолев невольное смущение от такого неожиданного объявления предателем невиновности Того, Кого они единогласно осудили, они с холодным презрением ответили Иуде: «Какое нам дело до твоего греха? ты согрешил, ты и отвечать будешь.

Что нам до того? смотри сам (Мф. 27, 4)».

Иуда мог бы броситься к ногам Иисуса и со слезами молить о прощении своего тяжкого греха, и наверное Всепрощающая Любовь простила бы искренно кающегося. Но или Иисуса успели уже увести из судилища до прихода Иуды, или же Иуда не посмел молить о прощении Того, Кого предательски выдал врагам, — как бы то ни было, однако Иуда ограничился принесением покаяния лишь перед первосвященниками и прочими членами синедриона. Он надеялся получить от них хотя малейшее облегчение своего отчаяния и повлиять на судейскую совесть в смысле немедленной отмены только что объявленного приговора; но цели своей он не достиг: силы приговора он не поколебал нисколько, сам же был презрительно и холодно отвергнут. Не зная, что делать, на что решиться, он вспоминает про полученные тридцать сребренников и бросает их первосвященникам, сам же бежит вон из судилища, нигде не находит покоя от угрызений совести и кончает жизнь самоубийством: он повесился, удавился. Из книги Деяний Апостолов, написанной Евангелистом Лукой, мы знаем, что мертвое тело Иуды сорвалось и упало, при чем

расселось чрево его, и выпали все внутренности его (Деян. 1, 18).

Евангелист Матфей не поясняет, куда именно вошел Иуда с изъявлением своего раскаяния; но так как повествование об этом он начинает вслед за рассказом об окончании суда над Иисусом, и начинает его словами —

тогда Иуда... — то с большой вероятностью можно полагать, что Иуда вошел в самое судилище и в то именно время, когда синедрион находился еще там. В другое время, когда первосвященники и старейшины были отвлечены судом Пилата и Ирода, а также распятием Иисуса, Иуда едва ли мог принести им свое покаяние.

Но где Иуда бросил сребренники? Евангелист Матфей говорит, что

в храме (Мф. 27, 5). Несомненно, что он должен был бросить их там же, где так холодно отвергли его покаяние; не в храме же он каялся? Ведь там в то время, кроме очередных священников, никого не было; все первосвященники были заняты судом, а он каялся именно перед первосвященниками. А так как синедрион заседал в одном из храмовых зданий, а все здания храма, притворы и дворы его назывались общим именем

храма, то можно полагать, что бросить сребренники в одном из зданий храма означало то же, что и бросить их в храме. С другой стороны, если сопоставить слова стиха 3-го главы 27-й Евангелия Матфея —

и, раскаявшись, возвратил тридцать сребренников, — со словами 5-го стиха той же главы —

и, бросив сребренники в храме, — то можно допустить предположение, что возвращаемые Иудой сребренники не были приняты от него в зале синедриона, и потому Иуда подошел к самому храму и бросил их в него. Как бы то ни было, но первосвященники подобрали брошенные сребренники и после, на досуге, обсудили вопрос, что с ними делать.

Покупка земли у горшечника на деньги, брошенные Иудой

При всей своей развращенности они все-таки признали невозможным употребить в пользу храма это орудие гнусного подкупа, потому что

это цена крови (Мф. 27, 6), и потому купили у одного горшечника участок земли для погребения странников. И долго земля эта называлась землей крови.

Евангелист добавляет к своему повествованию, что во всем этом сбылось предсказание пророка Иеремии. На самом деле, не Иеремия, а Захария говорил:

И они отвесят в уплату мне тридцать сребренников.

И сказал мне Господь: брось их в церковное хранилище, — высокая цена, в какую они оценили Меня! И взял я тридцать сребренников и бросил их в дом Господень для горшечника (Зах. 11, 12—13). Полагают, что указание на Иеремию вместо Захарии есть следствие ошибки переписчика, в древнейших же списках сделана ссылка на Захарию.

Различные мнения о личности Иуды

О личности Иуды высказано много разнообразных мнений. Секта каинитов, например, считала, что из всех двенадцати апостолов один только Иуда вполне понимал назначение своего Учителя, — только он один и знал, что слава Иисуса — в Его страданиях и смерти за род человеческий; поэтому своим предательством он содействовал спасению людей, и за это его надо почитать, а не презирать. Мнение это настолько не согласуется со всем, что нам известно из Евангелия об Апостолах вообще и об Иуде в частности, что едва ли надо и возражать против него. Но раскаяние Иуды, его убеждение в том, что за предательство нет ни прощения, ни спасения, осуждение самого себя на смерть за этот грех и приведение самоубийством в исполнение этого приговора — все это доказывает, что голос совести не был окончательно подавлен в Иуде его сребролюбием; настало время, когда и его совесть вступила в свои права, когда начались и его страдания. Но тут-то он и обнаружил полное непонимание своего Учителя: он был убежден, что для него нет прощения, между тем Христос притчами Своими о немилосердном должнике и о блудном сыне старался внушить всем Своим слушателям вообще и в особенности Апостолам, что нет такого положения в греховной жизни человека, когда бы прощение было невозможно. Да, и Иуда мог бы получить прощение, если бы в своем покаянии обратился к Богу. Если он почему-либо не мог тогда же со слезами пасть к ногам Иисуса и молить о прощении, то ничто не могло мешать ему постоянно и неотступно молить о том же Отца Небесного. Но он не прибег к этому средству, он забыл слова блудного сына притчи —

встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою (Лк. 15, 18). Он не пошел к Отцу (и в этом его ужасная, пагубная ошибка), а хотел уйти от своей совести, от ее преследований; но куда бы он ни уходил, куда бы ни убегал, всюду преследовал его призрак креста; совесть все громче и громче обличала его, угрызения ее становились все мучительнее... он не выдержал этой пытки и с отчаяния повесился.

Думаю, что Иуда повесился не вслед за осуждением Иисуса, а несколько позднее. Он мог еще надеяться, что Пилат оправдает Невинного, и потому мог ждать окончания его суда. Когда же Пилат отдал Иисуса во власть синедриона и Иисуса повели на Голгофу, тогда только Иуда мог потерять всякую надежду на освобождение своего Учителя, тогда только он мог с отчаяния покончить с собой. Но об этом будет сказано в следующей главе.