Светован. Штудии под шатром небес. - Мирослав Иванович Дочинец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А "что-то" можно поделить. Ежели сюда придет за нашим следом человек, который не имеет ничего, он согреется и перекусит. И не умрет". Потом он еще занес охапку дров. И теплым взглядом окинул подлатанное жилище. Он был рад за незнакомого путника, который, возможно, когда-то сюда прибьется… После двух дней пути мы вышли к ветхой кумирне. Такие часовни ставили для лесных божков. Там, в кожаном мешочке, мы нашли рис и чай. Своей еды у нас уже не было. "Дух Каньгу позаботился о нас", — набожно проронил Чан Бао. Но я знал, что это позаботился о нас такой же таежник, как он, в сердце которого жил дух братства и закон сохранения добра… Мы без страха шли непролазными чащами, шли, потерянные на просторах, и делились. Делились, сами почти ничего не имея, с невидимыми обитателями Леса. Тогда из узких глаз Чан Бао выкатывались слезы радости и он говорил: "Каньгу весело. Он играет с нами". Мир принимал нас в свои объятья. Я становился светованом. Я приближался к пониманию, что ключ к удаче — это не повить, а бросать, не брать, а давать. А затем добрался и к высшей правде: все, что ты успел сделать для этого мира, ничто не заберет. Даже смерть.
Легкий ветерок, приносящий по вечерам из недалекого ельника дух живицы, игриво расчесывал листьями растрепанные волосы старика. Он потянулся к ветке рукой, прижал ее к лицу и сказал:
— В этом году неурожай орехов. Зачатые сейчас дети родятся слабыми…
Я не переспросил, каким образом завязь орехов связана с завязью детей. Наверное, это одна из известных ему данностей этого мира. Я учился принимать услышанное и увиденное без вопросов. А может, просто это он был таким, что не поучал, не увещал, даже не объяснял. Он просто был рядом, жил, показывал, как жить. А главное — воодушевлял. Это было именно воодушевление, а не вдохновение. Он учил вкладывать во все свою душу и видеть живую душу во всем. Придет время, и я научусь прислушиваться к звучанию слов, ощущать их потаенную мощь. И обыкновенные слова явят свою сокрытую власть.
Прежде, чем отойти ко сну, старик бросил воловью шкуру в мочило, вымытое нашим ручейком. Этот ручеек бежал дальше вниз, к селу. Зачем-то это было нужно.
А на следующий день мы купались. Вода в озере отстоялась, и оно еще издали подмигнуло нам темнозеленым глазом. На оставленных островках кувшинок сидели, тяжело дыша, большие пучеглазые жабы. Мы разделись и вошли в водяную твердь, вонзившуюся в тело тысячами иголок. И поплыли. Он плыл как-то по-особенному, как бобер, не нарушая плеса, словно без движения скользил по воде, час от часу окуная голову. Я же лупил по верху, поднимая брызги и шум. Мы плыли, как и жили, совсем по-разному. Я быстро устал и выбрался на берег. Я весь дрожал. А он все плыл и плыл, неспешно и без напряжения, прикрыв от блаженства глаза, словно водяной зверь.
Потом мы лежали на шелковистой траве псяйке и смотрели в небо. Он неспешно говорил:
— Вода сопротивляется, пока ее не примешь. Если доверчиво отдаться ей, то и она тебя примет. Плавай не силой, а внутренней радостью. Так, чтобы вода проходила сквозь тебя, промывала всего. Тогда будешь, как рыба. Не забывай, что ты и сам вода, поэтому отчая вода научит, как быть с ней, и даст тебе все желаемое по нужде твоей. Можно не уметь читать и писать, но плавать надобно знать. Ибо это великое благо. Как голова отдыхает в полете мечты, так тело обретает полноту свободы в воде. Только в плавании.
Еще он рассказывал о самой воде. Про нее говорил всегда очень охотно.
— Вода — не к воде. Вода есть мертвая и живая, и истощенная, иссякающая. Как и человек. Одна пригодна для питься, другая — для лечения, а есть такая — что для плавания. Надо наблюдать, где любит конь купаться. Я это озеро дано заприметил — сюда всегда заворачивают с ночного валахские кони. Они настырно отбиваются от стойбища. Конь и жаба всегда указывают на живую воду. Видишь, как здесь булькает?
На плесе и на самом деле кое-где поднимались нити пузырьков. Оттуда несло тухлыми яйцами.
— Гора дышит через это озеро. Выдыхает глубинную горечь. Это именно она покалывает тело. Такая купель очень целебна как для костей, так и для кожи и утробы. Кони знают, что ищут. Плавай здесь кажедень. Насытишься покоем горы.
И я плавал. Бывало, что и два раза в день. Сначала свежесть и твердость альпийской воды окатывала меня, вызывая судороги. Невидимые ежи кололи тысячей иголок. Потом это неожиданно переросло в удовольствие, а затем стало потребностью. Я понял воду, вода приняла меня. Появилось ощущение слитности с ней, ощущение легкости движения рук и ног, почти как плавников у рыбы. Пришло неизмеримо глубокое и новое ощущение — радостной свободы. Свободы вновь обретенной родимой среды, первобытного состояния равновесия тела и духа.
Я плавал все чаще и дольше в этом озере под самими облаками — потерянной среди лесов небесной капле. Блаженствовал в воде, и жуки-плавунцы, жабы и рыбы уже считали меня своим, а восково-белая лилия, казалось, стыдливо подмигивает мне чувственным желтым глазом. Даже беркут, привлеченный подвижной тенью в воде, опускался над озером столь низко, что я видел свое отражение в его темном стеклянном взгляде.
Здесь, в безмолвной карпатской пуще, возле крохотного водоема, рожденного
