Светован. Штудии под шатром небес. - Мирослав Иванович Дочинец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Он пометил территорию, — догадался я, — а сейчас бросил кому-то откупную жертву". Светован вернулся к костру, погрел руки. Все еще затемненный взгляд его был направлен как бы внутрь себя. От старика шел пар, рубцы старых ран влажно блестели, как яичный белок.
— Не бойся. Все своим путем. Лес живет по закону распределения, и мы его не преступили. Будь спокоен, здесь безопасно.
— Мне здесь лучше, чем дома, — пробормотал я, подбадривая сам себя.
— Где бы ты ни был, ты дома. Потому, что мир этот — для тебя. Если будешь принимать его в себя таким, каким он есть, мир никогда не будет враждебным к тебе. Разве человек хочет быть врагом самому себе?! Знаю: душа твоя пребывает в сумятице. Я видел, как ты спишь. Как дитя в утробе — каждой частицей тела ищешь приютности, опоры. Спящий человек — "приявный” человек. Тело спит, а беспокойство души отпечатано на лице… ничего, очистится…
— Что очистится? — не понял я.
— Да это я так… Была бы душа чиста, а постолы почистим. Люди ломятся куда-то и зачем-то. Где б только нагреть место. Ищут себя и Бога для себя. Где-то. Считают, что хорошо там, где их нет. Проходя мимо добра, при этом, в родимой стороне. Пренебрегая великим законом — законом присутствия, который всюду дает нам доброе место и добрый час.
— Что это за закон?
— Быть там, где находишься сейчас. Не в прошлом и не в будущем. Быть — значит не делить цельность души и полноту дня. Это твое истинное благо. И оно всегда с тобою… А то, что тебе кажется, будто бы ты потерял… Оно не было твоим. Потому что свое нельзя потерять, как бы ни хотел… Учись жизни у пчелы. Она радуется каждому цветку и несет сладкий сбор в общественную кладовую, и не переживает о том, кто будет вкушать ее мед и будет ли завтра у нее самой еда. Она прежде всего кормит матку и трутней, делает задел для золотых сот, и только потом уже кушает сама. Мудрость ее — в радостном и бескорыстном труде. Может человек все умы съесть, а до того, что знает мелкая букашка, и не дойдет… И не поймет второй важный закон — закон востребованности. То есть — быть ценным для кого-то. Делай даже самое малое дело на совесть. Ибо тебе его доверил мир. И помогай достичь этого другим. Только тогда утверждается твоя ценность. И открывается для тебя ценность другого человека…
— Но именно это я и потерял, — сокрушенно сказал я. — «За один день все потерял.
— Что же ты потерял? Подневольную работу? Нет, это тебя потеряли те, кто не умеет ценить добрый и честный труд. И очень скоро пожалеют. Но это их забота, а не твоя. Все твои потери на этом заканчиваются. Люди тебя не понимают? Значит, ты делаешь то, что надо. Тебе тяжело? Это тоже хорошо, ибо поднимаешься вверх, сбрасывая лишнюю тяжесть… Ты потерял свою девушку? Да какая же она твоя — в чужих объятиях?! Признайся сам себе: ты думаешь о потере прелестных ног, груди, губ, которыми пользуется сейчас другой… Но ведь это же все временное, оно ни тебе не принадлежало, ни ему не будет принадлежать. А сердцами с ней вы не успели сродниться — этот узел тяжелее всего разорвать. Когда ты встретишь женщину, которая будет беречь свое тело только для тебя и, вместе с тем, беречь твое сердце, — ты поймешь, что она и действительно твоя. Навсегда и нераздельно. И за это подаришь ей надежность, свою порядочность, и характер будешь ровнять, и свои поступки… Ты потерял друга — это горькая правда. Но и в этой жалобе больше твоего самолюбия.
То есть, ты жалеешь не его, а себя — за то, что лишился приятного времяпровождения в милом для твоего сердца обществе. Если он на самом деле остается в твоем сердце, пока это нужно тебе, — он не потерян для тебя. Пусть и дальше будет где-то в своих мирах, живой или мертвый, — какая тебе разница?! Главное, что ты жив.
И ты в дороге, карабкаешься вверх. Напряжением тела, а особо — мыслию, верой… Теперь самое смешное из того, чем ты завершаешь список горечи твоих потерь, — казенный угол в людском муравейнике, где ты спал на чужой железной кровати, под чужим одеялом, среди чужих запахов. Что же ты имеешь вместо этого?! Тебя греет своим теплом дерево, укрывает звездное небо, а голову будет нежить заячий мех…
Старик, загадочно улыбаясь, снял подсохшую шкурку и распорол ее обломком кости. Расстелил в глубине дупла на валик, сбитый из сухого папоротника. Указал на готовое изголовье:
— Ложись и спи медвежьим сном. Медведям сны не снятся, потому что они ничего не боятся. И ты не бойся. Все уладится. Просека быстро зарастает. Бог намочил — Бог и высушит. Надо благодарить Его за то, что имеем, и Он даст нам то, чего нам не хватает.
Я слушал его, и мой воробьиный мозг замирал. Дождь умолк, дымок от костра шевельнулся и застыл. Сладко потянулся в земле корнями тополь. Казалось, что Бог и взаправду совсем близко.
— Это придет неожиданно, то, на что ты даже не смел надеяться, — говорил он почти шепотом, прищурившись к огню, словно считывал письмена безголосого пламени. — То, о чем и мечтать боялся. Придет, и ты даже не удивишься, насколько оно будет естественным, заслуженным. Это будет сама обновленная твоя природа. Новый отсчет душевного пути… Только не переставай стремиться к этому, не уставай просить и приближать его. Судьбу не ждут. Судьбу выбирают. Судьбу творят.
— Я не знаю, с чего начать, — откровенно признался я.
— А я знаю, — с неожиданным весельем заявил он. — Начинать надобно с воды. Из плаванья.
— Из какого плаванья? — силился я окончить разговор, но это
