Хаос (ЛП) - Шоу Джейми

— А ты? — спрашиваю я, и он наклоняет голову набок. — Адам хотел научиться ради девочек, но как насчет тебя?

Он проводит рукой по волосам и говорит:

— Это будет звучать глупо.

— Скажи мне.

— Мне просто казалось, что так правильно, — объясняет он через мгновение. — Это произошло само собой… Я не хотел ни спать, ни есть.

— Или ходить в школу, или мыться, — добавляю я, потому что точно знаю, о чем он говорит.

— Или делать что угодно, только не играть на этой гитаре, — соглашается он. — Я просто хотел продолжать оттачивать звучание. Хотел быть лучшим.

— И преуспел.

Он задумывается на мгновение, и на его лице появляется улыбка — одна из его редких улыбок, которая заставляет глаза сиять на целую тонну ярче, а меня удивляться, как мои ноги могут быть такими холодными, когда остальные части тела горят.

— И ты тоже, — говорит он, и когда я ничего не отвечаю, потому что мой язык заплетается, а сердце сжимается в узел, он спрашивает: — Ты нервничаешь из-за выступления в Mayhem в эту субботу?

Наше первое шоу. Черт возьми, да, я нервничаю, но слишком взволнована, чтобы чувствовать что-то, кроме беспокойства. Новые песни, над которыми мы работали, просто потрясающие, невероятные. Работа с Шоном была… все равно что работать с легендой. Как создавать то самое произведение искусства, поклонником которого я была всю свою жизнь.

— Ты что, шутишь? — спрашиваю я. — Я была рождена для этого.

С моими бледными коленками, торчащими сквозь рваные джинсы, и дикими черно-синими волосами, торчащими из заколки, нет никаких сомнений, что я выгляжу именно так. Мои ресницы выкрашены в черный цвет, как и ногти на ногах, а кольцо в носу блестит, как снежинка на морозе.

Шон ухмыляется и спрашивает:

— А как насчет тура?

Мы уезжаем через два месяца, и этот ежедневный отсчет времени не дает мне спать по ночам с тех пор, как он рассказал ребятам и мне о туре на прошлой неделе. Но не потому, что нервничаю из-за выступлений в больших городах в течение четырех недель, что я вроде как и делаю, а потому, что переживаю из-за того, где буду спать, когда окажусь в автобусе. Я лежу ночью под теплым одеялом и думаю, будет ли Шон на койке надо мной, подо мной, напротив меня… Интересуясь, он сова или жаворонок? Задаваясь вопросом, что он надевает в постель, если вообще надевает. Размышляя, будет ли он приводить девушек в автобус после концертов, а затем представляю себя той, кто делит с ним кровать. Мы еще даже не уехали, но я уже борюсь с неизбежным желанием забраться к нему в койку, оседлать его бедра и…

— Нет, — говорю я, качая головой, чтобы прояснить мысли. Шон с любопытством смотрит на меня, и я спрашиваю: — А ты?

— Немного, — признается он, и я поднимаю бровь.

— Неужели? Ты все еще нервничаешь?

— Не совсем о выступлении… больше из-за всего остального. Соберется ли толпа, будет ли исправно оборудование, приедем ли мы вовремя…

— Значит в основном о том, что ты не можешь контролировать, — говорю я, и он улыбается моей оценке.

— Пожалуй.

— Должно быть, это ад — работать с кучей рок-звезд.

— Ты даже не представляешь. Но со звукозаписывающей компанией было бы ещё хуже.

— Неужели?

— Увидишь. Музыкальная индустрия — это один гигантский каннибал, особенно крупные лейблы. Например, Mosh Records — они охотятся за нами уже много лет. Но они хотят, чтобы мы выглядели, играли и были частью чего-то, что им нужно, и все это время они просто съедают тебя заживо.

— Потрясающе, — говорю я, и Шон пожимает плечами.

— Вот почему мы не с ними.

— Хотя могли бы быть?..

— Хотя могли бы быть.

Интересно, сколько предложений получил Шон, и от каких лейблов они были, но вместо того, чтобы спросить об этом, я снова обхватываю руками свои ледяные пальцы ног и говорю:

— Как думаешь, что мне надеть в Mayhem в субботу?

Даже если я знаю, что мне не нужно выглядеть, играть или быть частью чего-то, как только что сказал Шон… Я вроде как этого хочу, по крайней мере для нашего первого шоу, и эти рваные джинсы ручной работы, которые я ношу, просто не сработают.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что-нибудь теплое, — поддразнивает он, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, как он улыбается тому, как я держу ноги.

Я ухмыляюсь ему, он ухмыляется мне, и я говорю:

— Может быть, я смогу попросить Ди сделать мне что-нибудь.

Ди делает себе имя, проектируя футболки для сайта группы, но возможно она могла бы сделать симпатичное платье или что-то в этом роде… что-то такое, что Лэти бы одобрил.

— Ты с ней разговаривала?

— Несколько дней назад в «Старбаксе».

Что бы ни случилось между ней и Джоэлем… это опустошило девушку. Она уже не была той энергичной дерзкой цыпочкой, которая распахнула дверь в Mayhem в день моего прослушивания, как бы говоря мне проваливать. Она такая же сломленная, как и Джоэль, только с лучшим чувством моды.

Шон вздыхает и подтягивает колено, балансируя на нем локтем и проводя рукой по волосам.

— И как она?

— Держится, как и Джоэль, — говорю я, повинуясь, как мне кажется, какому-то внутреннему девичьему коду, сообщая правду, не говоря ее на самом деле. Уже одно это сравнение говорит само за себя, потому что Джоэль — такая же пустая оболочка. Он совершает все движения — появляется на репетициях, попадает в такт, заставляет себя смеяться, когда все остальные смеются, но даже такой человек, как я, который не знал его раньше, может сказать, что его свет погас. Тот, что зажегся для нее.

Шон вздыхает и смотрит на большой двор позади дома старухи, и я с удовольствием наблюдаю, как он думает. Это все равно что наблюдать северное сияние, захватывающее дух явление, которое мало кому удается увидеть. Такие парни, как мои братья, могут просто отключиться, ни о чем не думать, но только не Шон и даже не Адам. Постоянный самоанализ — фишка композитора, и именно поэтому песни группы находят отклик у стольких людей. Вот почему они всегда резонировали со мной. И теперь, наблюдая, как Шон погружается в раздумья, я задаюсь вопросом, не являюсь ли я свидетелем того, как составляется текст нашего следующего хита.

— Мне раньше хотелось, чтобы они держались порознь, — говорит он. — А теперь я хочу, чтобы они снова были вместе.

— Почему?

— Думаю, они нуждаются друг в друге. — Шон смотрит на меня, как будто только что осознал, что разговаривает с другим человеком, а не с самим собой, а потом выдыхает и снова смотрит через двор. — Не думаю, что они нуждались друг в друге раньше, но… не знаю. Как будто никто из нас не понимал, что он наполовину человек, пока не появилась она. Даже он сам.

— Может быть, это справедливо для всех, — говорю я, едва замечая онемение в пальцах ног, потому что слишком потерялась в этом моменте. Мне понадобилось бы десять секунд, чтобы достать носки и ботинки, но я не хочу терять эти десять секунд с Шоном.

Он долго молчит. Долго. А потом смотрит на меня, и его зеленые глаза заставляют мое сердце биться быстрее, как всегда.

— Ты в это веришь?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Может быть.

— Ты наполовину человек?

Я чувствую, что могу найти ответ в глубине его глаз…

— А ты? — спрашиваю я, останавливая себя от поисков.

— Откуда мне знать?

— Полагаю ни откуда.

У тишины нет ответов, как и у лучей, поднимающихся из-за горизонта. Синие, розовые, пурпурные. Мы с Шоном сидим там и с удовольствием наблюдаем, как они танцуют.

— Значит ты никогда раньше не был влюблен? — спрашиваю я в воздух между нами.

Не знаю, зачем мне это знать, но сидя здесь, на крыше, когда солнце садится только для нас, я хочу знать.

— Нет. — Его ответ приходит быстро. Он даже не смотрит на меня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ни разу?

Когда он, наконец, смотрит на меня, я почти жалею, что спросила.

— А ты?

Я отвожу взгляд, не давая себе времени подумать об этом.

— Нет.

— Никаких бойфрендов? У тебя наверняка были бойфренды…

— Конечно, у меня были бойфренды, — усмехаюсь я. Все еще сидя в позе гуру, я пытаюсь спрятать ноги в складках коленей, чтобы согреть их, и с треском проваливаюсь. — Просто никогда никого из них не любила, — говорю я, пытаясь засунуть ногу в противоположную штанину джинсов. — Хочешь, расскажу тебе о каждом из них? Потому что я могу…