Лучшие стихи и песни - Роберт Рождественский

«Когда ж эта птичка вылетит?

Какая она из себя?

Синяя или оранжевая?»

И мальчишка не будет спать.

К дому,

где фотография,

он утром придет опять.

Будет взгляд у фотографа

сумрачен и тяжел.

Он мальчика встретит недобрым:

«А-а,

это ты пришел!

Шляется тут,

бездельник,

а ты занимайся с ним…

Не вылетит птичка без денег.

Не вылетит!

Уяснил?»

Паренек уйдет осторожно.

Но, исполнить мечту решив,

он будет копить

на мороженом

сэкономленные

гроши.

Через неделю мальчишка

вернется к дому

тому.

И опять

не вылетит птичка,

обещанная ему.

И фотограф тогда ответит —

будет голос жесток:

«Нет этой птицы на свете,

пойми ты это, браток.

Я говорю серьезно, —

зря ты птицу искал».

И мальчишка размажет

слезы

соленые

по щекам.

Покажется маме

на диво

смешною его беда,

что птичка из объектива

не вылетит

никогда…

Он будет плакать.

Не скоро

он забудет свою мечту.

А потом он окончит школу.

А после пойдет в институт.

Поймет он,

как слово

дорого.

Повзрослеет.

Выйдет в отцы.

И все же

не будет любить

фотографов

за то, что они…

лжецы.

Никто никому не грубит

В музее тепло и пустынно.

Директор шагает со мной.

«Вот эта большая картина

написана

перед войной.

И что нам особенно важно —

показан

типичнейший быт…

Названье ее

странновато;

«Никто

никому

не грубит».

На лавке,

как будто на троне,

который всему

научил,

сидят,

неподкупные,

трое

спокойных и сильных мужчин.

Надежда рыбацкой элиты,

защита от всяких обид…

Ставрида,

вино

и маслины.

Никто

никому

не грубит,

И женщина сбоку.

Непрочно

ее полушалок цветет.

Чуть-чуть она даже

порочна.

Но это ей, в общем, идет!

Над нею

мужская когорта

вершит

справедливейший суд.

Сейчас они встанут

и гордо

решение произнесут.

Мужские права обозначат.

Поднимут бокалы вина.

Они еще пьют

и не знают,

что все переменит

война…

Один,

орденами бряцая,

вернется лишь в сорок шестом.

Подастся другой в полицаи.

Его расстреляют

потом.

А третий —

большой и довольный —

под Харьковом

будет убит…

И женщина

станет вдовою…

Никто

никому

не грубит.

«Война откатилась за годы и гуды…»

Война откатилась за годы и гуды,

и горечь, и славу

до дна перебрав.

А пули

еще прилетают оттуда —

из тех февралей.

Из-за тех переправ.

А пули летят

из немыслимой дали…

Уже потускневшие

капли

свинца

пронзают броню

легендарных медалей,

кромсая на части

живые сердца.

Они из войны прилетают недаром.

Ведь это оттуда,

из позавчера,

из бывших окопов

по старым солдатам

чужие

истлевшие

бьют

снайпера.

Я знаю, что схватка идет не на равных

и

нечем ответить

такому

врагу.

Но я не могу

уберечь ветеранов.

Я даже собой заслонить

не могу.

И я проклинаю

пустую браваду,

мне спать не дает

ощущенье вины…

Все меньше и меньше

к Большому театру

приходит

участников

прошлой войны.

«Неправда, что время уходит…»

Неправда, что время уходит.

Это уходим мы.

По неподвижному времени.

По его протяжным долинам.

Мимо забытых санок посреди сибирской

зимы.

Мимо иртышских плесов с ветром

неповторимым.

Там, за нашими спинами, —

мгла с четырех сторон.

И одинокое дерево, согнутое нелепо.

Под невесомыми бомбами —

заиндевевший перрон.

Руки, не дотянувшиеся до пайкового хлеба.

Там, за нашими спинами, —

снежная глубина.

Там обожженные плечи деревенеют от боли.

Над затемненным городом

песня:

«Вставай, страна-а!..»

«А-а-а-а…» – отдается гулко, будто в пустом

соборе…

Мы покидаем прошлое.

Хрустит песок на зубах.

Ржавый кустарник призрачно топорщится

у дороги.

И мы на нем оставляем

клочья отцовских рубах

и надеваем синтетику, вредную для здоровья.

Идем к черте, за которой —

недолгие слезы жен.

Осатанелый полдень.

Грома неслышные гулы.

Больницы,

откуда нас вынесут.

Седенький дирижер.

И тромбонист,

облизывающий пересохшие губы…

Дорога – в виде спирали.

Дорога – в виде кольца.

Но —

отобедав картошкой или гречневой кашей —

историю Человечества

до собственного конца

каждый проходит по времени.

Каждый проходит.

Каждый.

И каждому – поочередно —

то солнечно, то темно.

Мы измеряем дорогу

мерой своих аршинов.

Ибо уже установлено кем-то давным-давно:

весь человеческий опыт —

есть повторенье ошибок…

И мы идем к горизонту.

Кашляем.

Рано встаем.

Открываем школы и памятники.

Звезды и магазины…

Неправда, что мы стареем!

Просто – мы устаем.

И тихо отходим в сторону,

когда кончаются силы.

Отрывки из блокнота

Историк смотрит на людей прошлого, и в это же самое время эти люди смотрят на него…

Впадаем в детство,

впадаем в смерть.

Впадаем в память

живых людей.

Слово вымученное,

память выборочная.

то, что хотел забыть,

не забывается.

Мудрость этого года вполне может оказаться глупостью в следующем. Так ведь уже бывало. И не раз.

…будет белый снег на землю падать,

мы когда-нибудь вернемся в нашу память

и окажемся, хотя бы на мгновенье,

молодыми, невозможно молодыми…

В Риме на Виа-Венето фашисты (достаточно молодые) раскидали листовки: «За национальное единство!..», «Против хаоса, именуемого демократией…». Как похоже!..

Бедные дети, если бы они знали, что делали отцы во имя их счастья.

Сталин живет во многих из нас, как осколок с войны. Жить с ним трудно, а операцию делать поздно. Риск.

Они за рубежом говорят: вы нас обманули. Мы вас так любили, так верили… Обижаются всерьез. Основа на слова. Миф и реальная жизнь. «С жизнью делайте всё, что хотите, но не разрушайте миф». Может быть и так. Но какой же фокусник нужен, чтобы на глазах у публики вынимать из ящика несовместимые предметы. Один сказал: «Мне сейчас стыдно, что я учил русский язык, после того, что я прочитал в ваших сегодняшних газетах о Сталине».

Нельзя делать общее счастье страны, народа, нации из персональных несчастий. «Выше счастья Родины нет в мире ничего»… Правильно, но когда говорят, если родина счастлива, то неважно, счастлив ли ты. Счастливы от этого порядка лишь руководители. Ибо всё идет как надо.

«Взять город к Дню Советской Армии или к 7 ноября… Или, как Берлин, к 1 мая…» Взяли второго. Обидно?

Каждый праздник мы любим встречать новыми победами…

«Перевоевали» войну. А разве мы не перевоевываем жизнь?

Отгадывают прошлое, фантазируют о нем, строят планы.

Подчистки в биографии поколения, в биографии страны. «Как невесту, родину мы любим». А биография невесты (и ее ближайших родственников) должна быть незапятнанной, идеальной. Так и старались.

Следователь при Сталине это, прежде всего, огромный физический труд. Как грузчик, землекоп, лесоруб. Надо было работать физически.

Все вместе мы жили там, где все было прекрасно, а вот каждый, взятый сам по себе, почему-то жил там, где имелись «отдельные недостатки».

Итак: впереди – потрясающе светлое будущее, позади – невыразимо темное прошлое.

Мы – люди – так и говорим: «из тьмы тысячелетий…», «из тьмы веков…».

Почему-то нам до сих пор нравится, что там – тьма.

«Тьма»?! Будто бы!

Да пусть будет благословенной «тьма», в которой появились, оформились библейские нравственные принципы! Я уж не говорю о высочайшей культуре – фантастической, потрясающей культуре!..

Однако мы не успокаиваемся. Мы опять повторяем: «с высоты сегодняшнего дня…» Так и хочется прошептать: «Из глубочайшей ямы сегодняшнего дня мы, запрокинув головы, вглядываемся в бездонную высоту прошлого…»

… что ни говори, а «разрушать до основанья» мы умели…

Начали с разрушения человеческой души и достигли в этом деле, пожалуй, самых больших успехов…

Ах, как хочется сегодняшнее понимание, сегодняшнюю осведомленность о прошлом незаметно распространить на себя – тогдашнего. Дескать, я и тогда видел, и тогда знал, а если не знал, то догадывался. Нет, неправда. Не знал, не догадывался.

Своеобразные способы определения людей.

У грузчиков, доставляющих в квартиры различные тяжести – шкафы, рояли, серванты и т. д., хозяева делятся на две категории:

на тех, которые говорят: «Осторожно! Руки!»