Записки научного работника - Аркадий Самуилович Дыкман

Поэтому мы с шефом в конце концов достигли худого мира, который, как известно, лучше доброй ссоры.

До сих пор я очень благодарен Ефиму Борисовичу за мудрый урок, который он мне тогда преподал. Единственное, с чем я не могу согласиться, так это с его советом никогда не браться за заведомо проигрышные дела. Заранее невозможно оценить, проигрышное дело или нет. Поэтому постоянное применение такого жизненного принципа может способствовать получению индульгенции для бездействия при любых обстоятельствах.

У меня в жизни было два дела, которые по всем стандартам полагалось считать безнадежными. Но я вынужденно брался за них и в обоих случаях получил положительный результат.

Итак, согласно договоренностям, достигнутым с Баталиным, из моих обязанностей ушла разработка новых катализаторов для получения изопрена. Работать я меньше не стал — те же десять — двенадцать часов в день. Могу сказать, что за все пятьдесят лет работы задач, которые нужно решать, у меня всегда было больше, чем времени на их выполнение. И это прекрасно! Хуже, когда у научного работника бывает наоборот: свободного времени много, но нет ни понятия, ни идеи, чем заниматься.

В конфликтных ситуациях легко определяется, порядочен человек или нет. После моего выселения из комнаты некоторые сотрудники старались проскочить мимо меня не здороваясь: вдруг шеф увидит и не одобрит их поведение? Справедливости ради, таких было меньшинство. С большей частью коллег сохранились ровные отношения. А Элеонора Иосифовна Рубинштейн, с моей точки зрения, совершила нравственный подвиг. Она работала в моей группе на должности младшего научного сотрудника и, будучи кандидатом наук, получала двести рублей. Шеф, желая добиться ее ухода от меня, предложил ей в случае перевода в другую группу должность старшего научного сотрудника, что привело бы к увеличению ее оклада до трехсот рублей. К тому же она получила бы право на двенадцать дней дополнительного отпуска в год, что было мечтой всех женщин. Но она отказалась — к великому неудовольствию Баталина. Просто есть продажные люди, а есть порядочные.

За год-полтора после холодного примирения с Баталиным мне удалось многое сделать на заводах, при этом наши отношения оставляли желать лучшего. Все усугублялось тем, что синтезировать новый катализатор не получалось. Материально я не страдал, однако не хлебом же единым жив человек.

Может, еще мешало в работе то, что раньше кабинет Баталина был не только местом, где обсуждались и принимались научно-технические решения, но и площадкой для разговоров на другие темы — о книгах, спектаклях и прочих интересных моментах достаточно скудной в то время культурной жизни. Потеря неформального общения не способствовала успехам в работе. Тогда я пришел к выводу, что, наверное, ученикам и учителю или подчиненным и начальнику следует не обсуждать часами Ричарда Олдингтона «Все люди — враги» или романы Виктора Конецкого — мы с Баталиным одинаково любили эти книги, — а просто надо встречаться, решать рабочие вопросы и расходиться для выполнения намеченных дел. Сейчас я менее категоричен и считаю, что люди — не роботы, общаться можно и на другие темы, кроме рабочих.

В один прекрасный день мне все надоело, и я решил переговорить с Баталиным, чтобы окончательно понять, можем ли мы с ним вместе работать.

— Олег Ефимович, — очень спокойно начал я, — в нашей работе меня принципиально не устраивают две вещи. Первая: я неоднократно замечал, что мои неудачи радуют вас больше, чем успехи. Но вы критикуете не мои личные результаты, а нашу совместную работу с заводом. Это наносит вред многолетним связям с производственниками и отрицательно сказывается на их отношении к лаборатории. Ведь у людей со стороны, заводчан, возникает справедливый вопрос: «Эта парочка дерется, но при чем тут мы и наша работа?»

Баталин хотел что-то ответить, но я достаточно резко оборвал его:

— Пожалуйста, попытайтесь изменить свое отношение — не ко мне, а к работе! Если не сумеете, значит, надо прощаться. И второе. Оптимизация процесса эксплуатации катализатора в промышленности неразрывно связана с возможностью испытания его образцов в лаборатории. Все это должно находиться в одних руках. Установки для испытаний катализаторов находятся в руках ваших девочек, и я больше не намерен унижаться, прося их протестировать тот или иной промышленный образец. Можете изменить свое отношение ко мне в создавшейся ситуации — меняйте. Нет — я уйду. Я прекрасно понимаю, что ваш расчет основан на том, что директор института не захочет ослаблять лабораторию и не переведет меня в другое подразделение. Значит, я уйду на сторону. Несмотря на все трудности, найду выход. Не надо отвечать сегодня. Можно поговорить завтра или послезавтра. Обдумайте все. Единственное, в чем я хочу вас заверить здесь и сейчас, — больше так продолжаться не будет.

И я ушел, несмотря на попытки Баталина меня остановить.

На следующее утро у нас был тяжелый многочасовой разговор. В конце концов, как мне тогда казалось, мы искренне договорились спрятать наши обоюдные симпатии и антипатии подальше. Как ни было трудно это сделать Баталину, он снова отдал группу по приготовлению катализаторов под мое оперативное руководство. В итоге — два года потерянного времени, и мы вернулись на круги своя. C’est la vie.

Наверное, года через четыре после скандала с Баталиным мы с Ефимом Борисовичем как-то зацепились языками в столовой. Он рассказал о разработанной им теории предельно эффективных технологий: в силу существующих химических, термодинамических и кинетических ограничений каждый процесс имеет предел улучшения своих технико-экономических показателей. Он не может быть преодолен, сколько его ни усовершенствуй. И тут меня осенило: господи, ведь при получении изопрена этим методом мы достигли всего, чего можно было достигнуть! Поэтому и не можем создать новые, более эффективные катализаторы.

Я хотел пойти и сказать об этом Баталину, но, не уверенный в его реакции, подумал, что ни к чему мотать друг другу нервы. Как говорится, кто сгорел, того не подожжешь.

Мне было очень жаль времени, потраченного на бессмысленные эксперименты. Я подумал: «Не поругайся мы тогда с Баталиным, а мысли в позитивном направлении, может, удалось бы коренным образом изменить технологию получения изопрена не в две тысячи третьем году, а на двадцать лет раньше».

Так мы и работали, наверное, пару лет без потрясений и скандалов. Но вдруг произошли события, выбившие нашу лабораторию, и не только ее, из нормального рабочего ритма года на два, если не больше.

Когда в 1970 году я пришел в институт, у нас в лаборатории работала кандидат химических наук Наталья Николаевна Летова