Этика пыли - Джон Рёскин

Очередная пауза и глубокие вздохи.

Дора (мало-помалу приходит в себя и обращается к Египет). Мне кажется, лучше было бы, если бы мы отпустили его спать.

Профессор. Лучше было бы, если бы вы отправили спать маленьких: я не сказал еще и половины того, что хочу.

Изабелла (в паническом страхе). О, пожалуйста, пожалуйста! Оставьте нас еще хоть на пятнадцать минут.

Профессор. Нет, Изабелла! Я не знаю, сколько успею рассказать за пятнадцать минут, да к тому же это слишком утомительно для вас: вы долго не могли заснуть после одной из бесед, а это никуда не годится.

Изабелла. Но, пожалуйста!

Профессор. Я бы сделал это с большим удовольствием, мышка, но бывают ситуации, в которых и вам, и мне приходится поступать не так, как хочется. Вас особенно жаль, потому что Лили может остаться еще на полчаса, если хочет.

Лили. Нет, я не могу оставаться, потому что Изи никогда не засыпает, не дождавшись меня.

Изабелла. Оставайся, Лили! Я засну, честное слово, засну.

Лили. Оно и видно по твоим возбужденным глазкам, Изи! (Обращаясь к Профессору.) Вы завтра перескажете мне кое-что из вашей беседы, не правда ли?

Профессор. Нет, Лили. Вы должны выбирать одно из двух. Это только в новеллах мисс Эджуорт[22] человек может поступать справедливо и получать за это сладкий пирожок и кусок сахару. Я этим, однако, не хочу сказать, что придаю слишком серьезное значение нашей беседе.

Лили со вздохом берет Изабеллу за руку.

Да, дорогая Лили, это лучше, чем переслушать хотя бы все разговоры, какие только велись на свете, и все истории, какие когда-либо рассказывались. Спокойной ночи.

Дверь в коридор, ведущий к спальням, закрывается за Лили, Изабеллой, Флорри и другими маленькими и покорными жертвами.

Джесси (после паузы). Как, а я думала, вы любите мисс Эджуорт.

Профессор. Да, я люблю ее. И вы все также должны ее любить. Я могу постоянно перечитывать ее с неизменным удовольствием. У нее каждая страница содержательна и увлекательна. Никто не вводит нас в такое веселое и умное общество, никто не учит нас более правдиво тому, как жить по справедливости. А как приятно в диком нашем мире иметь всегда под рукой идеал поэтической справедливости, где лгуны изобличены, а все правдивые украшены красными лентами. Как приятно видеть, что добрая Лаура, отдавшая свой золотой, удостоилась торжественной овации со стороны целой партии гостей, прервавших для этого свой обед; а бедная, милая, маленькая Розамонда, предпочтя красную кружку новым башмакам, остается в конце концов и без башмаков, и без кружки. Но в жизни так не бывает. А представление о нравственности, которое дети могут вынести из этих историй, не есть нравственность.

Джесси. А как, по вашему мнению, мы можем понять нравственность?

Профессор. Вы, может быть, подумаете, будто мисс Эджуорт считает, что поступать справедливо следует главным образом потому, что за это человек всегда бывает вознагражден. Но это несправедливо по отношению к ней: ее героини всегда делают добро, как и следует, ради самого добра; и их поступки, равно как и мотивы этих поступков, действительно достойны восхищения. Но ее картины событий неверны и неправдоподобны. Добродетель ее благородных личностей никогда не подвергается испытанию делать добро, рискуя пострадать за него. А между тем такова жизнь, устроенная Богом. «Нести крест» совсем не значит вызывать рукоплескания обедающей компании и это отнюдь не гарантирует несущему теплого места.

Дора. Но в таком случае что же это значит? Этого-то мы и не поняли вчера, когда вы говорили, что нет ничего хорошего в том, чтобы жертвовать собой.

Профессор. Дорогая моя, это означает только то, что вы должны идти по пути, который считаете прямым, неся, насколько возможно хорошо и мужественно, все, что, по вашему мнению, вам суждено нести; не гримасничая и не призывая людей любоваться вами. Но прежде всего вы не должны ни утяжелять, ни облегчать свою ношу, не должны выбирать креста по своему желанию. Одни думают, что для них было бы лучше нести большой крест, другие – и таких много – находят, что с небольшим крестом можно двигаться гораздо быстрее. Но даже и первые обыкновенно очень заботятся о его отделке и желают, чтобы их крест был изготовлен из лучшей слоновой кости. На самом же деле важнее всего держать спину и не думать о том, что лежит на ней, а главное – не хвалиться. Истинное и главное значение добродетели и заключается в этой прямизне спины. Да, смейтесь, дети, но это так. Вы помните, что я хотел поговорить с вами о словах, начинающихся на букву V? Сивилла, что значит буквально слово vertu – добродетель?

Сивилла. Не означает ли оно «отвагу»?

Профессор. Да, но отвагу особого рода. Это отвага нервов, жизненная отвага. Первый слог его, по Максу Мюллеру, означает «нерв», а от него происходят vis, и vir, и virgin, и составное слово virga – жезл, зеленый жезл или весенний отпрыск дерева, являющийся типом совершенной человеческой силы, как, например, в истории Моисея при превращении жезла в змея, при ударе им о камень, или когда жезл Аарона расцветает. Так же точно и в метафорических выражениях «отрасль от колена Иессеева» или «человек, чье имя – отрасль» и так далее.

И важнейшая идея действительной добродетели есть идея жизненной человеческой мощи, которая инстинктивно, постоянно, не руководимая мотивами, действует справедливо. Вы должны прививать людям эту привычку, как плодоносную ветку к дереву, и развивать в них инстинкты и нравы, преисполненные чистоты, справедливости, мягкости и мужества. Правильно воспитанные, они будут действовать должным образом, не побуждаемые ни страхом, ни ожиданием награды. Когда люди утверждают, что эти мотивы являются единственным средством для того, чтобы человеческие поступки не были злы, смело можно считать это самым очевидным признаком разложения национальной религии. И если бы людьми руководили лишь страх костра и надежда на награду, то они проводили бы жизнь во лжи, воровстве и убийствах. Я нахожу одним из замечательных исторических событий нашего столетия (а может быть, и всех столетий) тот съезд духовенства, который ужаснулся при мысли об уменьшении в нас боязни ада, тот Совет священнослужителей, на котором английский священник выступил адвокатом дьявола, недоумевая – хотя ему-то уж это было совсем не к лицу, – как могут люди жить без сатаны.

Виолетта (после паузы). Но несомненно, что если бы люди не боялись… (Не решается.)

Профессор. То они боялись бы только одного – поступать дурно, моя дорогая. Если же они не делают зла только из боязни наказания, то уже творят зло в сердцах своих.

Виолетта. Правда, но не может ли быть главной побудительной причиной у одних боязнь прогневать Бога, а у других желание угодить Ему?

Профессор. Нет, Он при таком подходе никогда не был бы доволен нами, моя дорогая. Предположим, что отец посылает своего сына куда-нибудь, например в контору, и мальчик, возвращаясь вечером домой, говорит: «Отец, я бы мог украсть сегодня выручку, но я не сделал этого, зная, что это тебе не понравится». Неужели вы думаете, что отец был бы особенно доволен сыном?

Виолетта молчит.

Если бы он был мудр и добр, разве не ответил бы он ему: «Сын мой, ты не должен воровать, хотя бы у тебя и не было отца.

По-настоящему угодить Богу мы можем только теми добрыми делами, которые совершили бы, даже если бы у нас не было всеведающего Отца».

Виолетта (после долгой паузы). Но сколько мы встречаем угроз и сколько нам сулят наград!

Профессор. И как они бесполезны – как когда-то для жителей древней Иудеи, так сегодня для нас. На самом же деле угрозы и обещания являются просто подтверждением божественного закона и его следствий. Суть передана верно – применяйте полученное знание как можете. И как косвенное предостережение, как поощрение или утешение, предупреждение о возможных последствиях может быть часто полезно для нас, но полезно главным образом, когда мы можем действовать независимо от побуждений. Самое тлетворное влияние имело представление о будущей награде на умы христианской Европы в Средние века. Половина монастырской системы возникла из него, поощряя к скрытой гордости и честолюбию добрых людей (тогда как другая половина возникла от их безумств и несчастий). Всегда есть доля гордости в так называемом посвящении себя Богу. Как будто человек может когда-нибудь принадлежать кому-нибудь другому!

Дора. Но несомненно, что из монастырской системы возникло и много хорошего… книги… наука – все это было спасено монахами?

Профессор. Спасено от чего, моя дорогая? От той бездны нищеты и гибели, в которой ложное христианство допускало жить весь деятельный мир? Когда резать друг другу горло и жечь друг у друга города стало главным удовольствием и наиболее чтимым искусством христиан, то, конечно, немногие слабые или благоразумные люди, жаждавшие спокойствия, безопасности и доброго товарищества, уходили в монастыри. И самые благовоспитанные, самые развитые, самые благородные люди, мужчины и женщины, запирались там, где до них труднее всего было добраться. Для нас, живописцев, там были чудные вещи – башни и белые своды на вершинах гор, до которых нужно идти целый день. Но если вдуматься, глубина трагикомизма такого положения невыразима. Все лучшие люди из озорства готовы были себя подвесить на манер Никола Джарви – бедные маленькие овечки, болтающиеся знаменем Золотого руна, подобно Сократу в корзине, как это описано в «Облаках». (Кстати, я должен вам прочитать этот отрывок из Аристофана.)