Ночь с открытыми глазами - Николай Валентинович Худовеков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Автобус, завывая, трудолюбиво лез в гору, потом его сильно тряхнуло — отовсюду послышались женские «охи» — и мотор с песней облегчения потянул под уклон. Все это время за стеклами я различал только огромные камни.
Но вот дверь открылась, и я — ничего не сделаешь — спрыгнул на придорожную щебенку. Прошло с полминуты, прежде чем вслед за мной вылез раскрасневшийся Славка. И больше никого…
Здесь, где мы вышли, как раз кончался горный проход. Впереди, внизу, лежал аккуратный, расцвеченный Закаспийск-2; дома с огоньками напоминали выложенные одна к другой стоймя косточки домино. Ночь посылала кому-то позывные негромкими, короткими гудками.
— Куда теперь? — спросил Славка резким, чеканным голосом, какого я у него никогда не слышал. — Будь другом, посиди со мной на скамеечке. — Он показал большой гладкий камень, отшлифованный, должно быть, многочисленными пассажирами, в разные времена ожидавшими здесь. — Мне хочется с тобой поговорить.
— А как же твое дело? — Я изо всех сил старался быть спокойным.
— Мое дело — это мое дело. Поговорим…
ГЛАВА 6
На второй минуте сегодняшнего матча я оказался с мячом в самой штрафной площадке закаспийского «Сейнера». Футболисты иногда говорят: «Когда у тебя мяч, вокруг все друзья». Смысл темноват, но, конечно, в такой момент тренер и товарищи по команде готовы простить тебе все обиды и прегрешения, возвеличить, ты стал волшебником, держишь в руках жизнь… Но этот миг проходит, как неожиданное счастье свободного падения, — а потом, после матча, слушай Наставника, он аккуратно разложит по полочкам твой порыв и прорыв. Поставит диагноз: у тебя окажется или «слабое видение поля», или «недостаточное чувство коллективизма» (это если решил сам ударить по воротам вместо того, чтобы пасовать товарищу, которому, по мнению тренера, было удобнее), или еще что. Каждый из таких недугов наказуем.
Но когда у тебя мяч, о таком «приземлении» не думаешь, а видишь наседающих противников, и ребята в футболках твоего цвета — не то что лучшие друзья для тебя, а дороже отца родного. Особенно этот Генка Гуреев, которого ты, как человека, терпеть не можешь — но сейчас он так удачно оказался рядом, чтобы снять с тебя непомерную тяжесть, именуемую «мяч у…» И когда отдаешь ему чувство огромного облегчения, не оставляет вначале места даже радости оттого, что Генка сунул мяч в сетку закаспийцев.
Игра кончилась, мы «на земле», другие отношения, все другое — но как часто в жизни бывают ситуации, когда мысленно оглядываешься, кому бы отдать «мяч»… Но если некому и некуда, силы будто удваиваются.
Долго мы со Славкой, оставшись одни на середине дороги к Закаспийску-второму, разглядывали друг друга в упор.
— О чем ты хочешь поговорить? — спросил, наконец, я.
— Да присядь…
— Мне некогда.
— Будет время. Тебя не ждут.
— Кто не ждет?
— К кому ты ехал. Конспиратор чертов…
— Что ты имеешь в виду? — уже окончательно насторожился я.
— Я-то знаю, что имею в виду, а вот ты скажи, зачем тебе это? Работаешь в редакции «Металлиста», а нам говоришь, на заводе, в листопрокатном. Что мы, газет не читаем? «Сэч» — там постоянно. Это твой псевдоним: Сергей Эдуардович Чарусов. Написал статью Сэч — хоть голову с плеч…
— Знаешь, — сказал я, — тебя это, во всяком случае, не касается. Сегодня, вообще, странно себя ведешь. У тебя, кажется, есть дело, да еще большое? Так пожалуйста.
— Погоди!.. — Я хотел идти, но этот «малыш», как его прозвали в команде, с такой силой удержал меня за руку, что я чуть «не свалился на спину. Я увидел его решительные и в то же время какие-то испуганные глаза. — Извини. Я хотел сказать, что нам прятать друг от друга нечего. Ты мне нужен, понял?
— Вот как?
— Помоги мне. Я сейчас совсем растерянный человек. Присядем же. Я знаю, что ты не зря это все. Я чувствую… Говорить можно?
— Когда начинал, не спрашивал разрешения. — Я вырвал руку. — Теперь уж говори. Присаживаться не будем, прогуляемся. Туда, — показал я в сторону Закаспийска-второго.
— Я знаю, что ты не зря, — повторил он после паузы, когда мы уже шагали по асфальтовому шоссе. — И Наставник молчит, он не удивился, когда я ему сказал, что ты из газеты. (Я чуть не выбранился как следует.) Ты хочешь книгу написать? Я знаю, журналисты так делают, под инкогнито приобщаются к жизни.
— А ты встречал многих журналистов?
— Я в курсе, не маленький, — махнул он рукой. — Вы хотите связаться с жизнью, а жизнь с вами не хочет связываться, — хихикнул он (Славка вообще больше хихикает, чем смеется). — Извини, это я прочитал, не помню где. Так я не знаю… Ты будешь правду писать или как вас натаскивают?
— Ты сказал, тебе надо чем-то помочь, — напомнил я. — И что ты растерянный человек.
— Вот ты и поможешь, поможешь, — быстро заговорил он, — если правду напишешь. У тебя будет книга о Наставнике? Или про всех нас?
— Рано еще говорить о книге.
— Книгу надо, чтоб правда, — повторил он. — Люди что видят? У нас — победы, победы. А ценой чего победы? Рушится человек. («А это выражение ты где прочитал?» — чуть не вырвалось у меня). Наставник устроил, что мы все под ним. Эта новая система подготовки, немецкая, что ли… как она тебе?
— Новая? Недавно появилась?
— Нынешней весной. Наставник где то выискал, говорят, за границу ездил. Ты думаешь, сколько выдержишь с такой системой? Быстро из тебя выкачают, выжмут все полезное. Жизни нет, давёж. Наставнику одно — вперед, вперед. Все выжал из человека — до свидания, прекрасное создание, другие найдутся… Я, может, без футбола жить не могу. Что теперь со мной будет? Я у него на пороге. Обратно идти на завод? Пойми, как это, когда человек к футболу прикипел на всю жизнь… Правильно кто-то сказал: у нас Зурбаган, романтика борьбы и сильным житье, сильные выживают. Ты уже почувствовал нашу атмосферу или нет?
— Немного.
— Степка Чинорьян и Генка Гуреев — вот тебе атмосфера. Черт их добыл где-то, Степка уже и не играет, на запасных сидит, а смотри, как Наставник за него горой. А он горой за Наставника. И Генка. Мне тоже от них доставалось, когда лишнее слово скажу.
— Доставалось?..
— А ты, что, не знаешь? Узнаешь. Это у них называется «приводить к тихому знаменателю». А нашим ребятам нравится такая железная атмосфера. Тем, нашим, которые в рост идут. Они готовы молиться на Владимира Алексеевича. Неизвестно же, кому придется завтра в аут. Каждый думает: авось не мне, авось до конца
