Пуговицы (СИ) - Мартин Ида

Вскоре маминому новому итальянскому мужу вся эта тягомотина надоела, и мама, пообещав скоро меня забрать, улетела в Турин. А как только она уехала, папа перевёз меня к своим родителям. Поначалу они со мной сюсюкались и выполняли любые прихоти, но потом оказалось, что меня нужно водить в школу, помогать с уроками и кормить. Это было сложно, ведь дед тоже работал, а бабушка вечно страдала от мигреней и плохо себя чувствовала.

Моё присутствие их сильно тяготило. И пусть в лицо они мне улыбались, за спиной постоянно слышалось перешёптывание: «Я больше так не могу» и «Как же я устала».

Так что, когда папа нашёл себе какую-то женщину и стал с ней жить, меня с облегчением вернули ему. У той тётки тоже была дочка, моя ровесница. Они надеялись, что мы с ней подружимся и станем сёстрами, но мы только ссорились и регулярно дрались из-за всего подряд, начиная от игрушек и вещей и заканчивая едой. Я нарочно задиралась и вела себя мерзко, но та девка была ещё хуже, и я её ненавидела. Впрочем, к тому времени я ненавидела уже всех, включая маму, которая постоянно писала, но ничего не делала.

Наверное, она ждала, что я признаю свою вину и буду умолять её меня забрать, но виноватой я себя не чувствовала. Да, я не выбрала её. Но и не отказалась, как это она сделала со мной.

То были совершенно жуткие нескончаемые два года. Сначала я ушла из своей старой школы и перевелась в бабушкину, потом снова вернулась в старую, но уже совсем другим человеком.

Домашние скандалы с папиной женой и её дочкой сделали меня равнодушной и непробиваемой. Упрёки, придирки, истерики. Позже при первой же возможности я стёрла из памяти их лица и имена.

А потом в один прекрасный день приехал Кощей и увёз меня к ним.

Больше меня никто не делил и не хотел.

На самом деле, Кощей по паспорту был Георгий Николаевич, а Яга — Ольга Владимировна. Но они называли друг друга только прозвищами, которыми обменялись ещё в молодости, когда Кощей женился на бабушке Люсе. Яга была родной сестрой бабушки Люси и всю жизнь, до самой её смерти, жила вместе с ними.

Приятными людьми бабка с дедом не были, но зато они единственные, кто никогда не притворялся и не врал мне о своей любви. Я им была нужна из-за квартиры. Пятиэтажку обещали вот-вот снести, и Яга очень рассчитывала взамен старой квартиры получить трёшку, чтобы потом разменять её на две квартиры: самим жить в двушке, а однокомнатную сдавать.

На следующий день после школы я нагнала Томаша по дороге домой, и чтобы лишний раз не попадаться никому на глаза, дошла за ним до автобусной остановки, откуда он ездил.

Уроков было семь, ещё и допы, уже темнело и видеть меня он не мог. Подошла, когда он, сложив зонт, спрятался под навес остановки. Кроме нас там была всего одна бабушка.

Увидев меня, Томаш удивился, но сказать ничего не успел, потому что я сразу же сунула ему свой телефон.

— Ты хотел доказательств? Смотри.

Он с опаской взял телефон и включил шестисекундную запись.

— Откуда у тебя это?

— Не важно, — я забрала трубку обратно.

— И что же ты хочешь?

Мы стояли на остановке очень близко, а разговаривали тихо. Шум проезжающих машин и дождь заглушали слова.

— Хочу всё узнать.

— Что всё?

— Всё, что не понимаю.

— Вряд ли я смогу тебе в этом помочь.

— Ты знал, куда мы спрятали растяжку?

— Ты сейчас о чём?

— О репетиции, когда пропала Надя. Пытаюсь понять, что случилось в тот вечер.

— Нет, не знал.

— Вы с Надей поссорились?

— Можно сказать и так.

— Именно в тот день? Из-за чего?

— Судя по всему, тебя назначили следователем, — его улыбка и неприкрытая ирония в голосе задевали.

Я всегда равнодушно относилась к подколкам Бэзила или Фила, мы спокойно могли пообзываться друг на друга и потом продолжить болтать, как ни в чём не бывало. Но слова Томаша звучали совсем иначе.

— С чего это ты такой высокомерный? Считаешь себя лучше других?

— Тебе показалось.

Но мне не показалось. Возможно, я немного терялась, разговаривая именно с ним, и его это забавляло, а может, он сам навязывал такую манеру общения, от которой создавалось необъяснимое неловкое напряжение. Но ни с кем другим я не испытывала ничего подобного. Будто стоит оступиться, потерять равновесие, и он снесёт тебя, как мчащийся поезд.

Из-за угла вырулил длинный автобус.

— Надеюсь, вопросы закончились, — сказал Томаш. — Потому что следующий через двадцать минут.

Я влетела в раскрывшиеся двери до того, как он успел что-то возразить.

Томаш с неторопливой неохотой вошёл следом, приложил проездной к валидатору и медленно пройдя через салон, встал рядом, ухватившись за поручень. Капли на его щеках блестели и притягивали взгляд, их очень хотелось вытереть.

— Мы едем к тебе, — объявила я.

— Это невозможно.

— Почему?

— Просто невозможно и всё.

— У тебя дома родители? Бабушка? Родственники из Польши, Чехии или откуда ты там, и ты меня стыдишься? А Надю ты знакомил со своими?

— Количество вопросов зашкаливает.

— В твоих интересах ответить на все. Ведь если я буду продолжать тебя подозревать, то обязательно пойду в полицию.

Я выудила из кармана визитку того дядьки из полиции и помахала перед ним.

— Они сказали сообщать им обо всём интересном. А запись из ТЦ интересная.

— Тебе она нравится? — Томаш гипнотизировал, но я выдержала этот взгляд.

— Очень. Поэтому не хотелось бы с кем-то ещё делиться.

Он рассмеялся и как будто стало легче.

— Понимаешь, дело не в том, есть ли мне что скрывать или нет, — сказал он. — Дело в записи и тебе самой. С моей стороны было бы очень наивно рассчитывать на полное её удаление отовсюду под твоё честное слово.

— Моё честное слово будет заключаться не в гарантиях её удаления, а в том, что я не пойду с ней в полицию.

Автобус плавно притормозил и двери со скрипом растворились, резко схватив за руку, Томаш вытащил меня за собой из салона. Я споткнулась и чуть не упала.

— Почему мы вышли?

Он молча раскрыл над нами зонт.

— Ты испугался, что я с тобой поеду? — внезапно догадалась я. — Правда?

От абсурдности этого поступка мне вдруг стало так смешно, что я расхохоталась на всю улицу. Смеялась и никак не могла остановиться.

— Прекрати вести себя так, — одёрнул Томаш.

— Как так? Мне нельзя смеяться? Это первая весёлая вещь, которая со мной произошла за столько дней. Ты испугался, что я пойду к тебе! Блин, Томаш, это же дико смешно.

— Ты очень громко смеешься. Вызывающе и развязно.

— Что? Развязно?

Развязно. Такое дурацкое бабкино слово. Без пяти минут ругательство или оскорбление.

— Если ты поклянешься не ходить в полицию, я готов ответить на твои вопросы.

Тяжесть его взгляда припечатывала к земле.

— Ладно, — я натянула улыбку. — Вопрос так вопрос…

Сделала многозначительную паузу:

— Ты считаешь меня красивой?

Серьёзное выражение лица, с которым он чересчур быстро ответил «да» вызвало новый приступ смеха.

— Что-то ещё? — нетерпеливо спросил он.

Мне нужно было узнать у него важные вещи, не стоило ёрничать, но, как и в тот раз в Надиной квартире, я просто не могла удержаться, словно насмешки придавали мне уверенности.

— Ты специально так сказал, чтобы от меня отделаться?

— Нет.

— А я красивее, чем Надя?

— Какое это имеет отношение к тому вечеру?

— Самое прямое. Мне нужно составить твой психологический портрет.

— Прикалываешься?

— Да.

— Надя считала тебя стервой.

— Ну и правильно считала. Лучше быть стервой, чем проституткой.

— В таком случае, твои клятвы ничего не стоят.

Он развернулся и зашагал по дороге вдоль движения автобуса, унося с собой зонт.

Так что холодные капли мигом остудили вспыхнувшее было негодование.

Я опять испортила всё сама.

Когда я только перевелась в эту школу, то была настроена очень агрессивно. Задиралась, хамила и ни с кем не желала общаться. Они все по определению были против меня, а я против них. Фил с Бэзилом пытались «поставить меня на место», но у них это плохо получалось. Потому что ни на какое место я не ставилась. Во мне сидела накопившаяся злость и она требовала выхода.